Александр Бестужев-Марлинский - Замок Нейгаузен Страница 2

- Какие черные мысли, Эвальд; разве не могло, в самом деле, случиться, что их соколы разлетелись.

- Я скличу их завтра на тело Всеслава! - Едут, едут! - раздалось по замку.

Топот коней и восклицания охотников огласили окружность; оконницы, дребезжа, отозвались на звук вестового рога с башни, и сердце барона оледенело... Он бросился в широкие кресла и закрыл глаза рукою. Кто-то бежал по лестнице, дверь скрыпнула, Эвальд вскочил; яростным взором встретил он входящего, - и напрасно: это был паж баронессы.

- Скажи госпоже твоей, - крикнул он, - чтобы она дожидалась меня в своих покоях, но чтобы она не входила сюда... Это моя воля, мое приказание; слышишь ли: мое приказание!

Изумленный паж удалился с трепетом, - и опять мертвая тишина в зале. Ромуальд молчал; Нордек не мог говорить. Наконец с шумом вбежал Всеслав в комнату. На нем был красный кафтан, на полах вышитый золотом. За кушаком татарский кинжал, на руке шелковая плетка, и красные каблуки его сапогов пестрели разноцветною строчкою; яхонтовая запонка и жемчужная пронизь на косом воротнике доказывали, что Всеслав не простого происхождения; но смелая, развязная поступи, открытое лицо и быстрые взоры еще более заверяли в его благородстве. С радостным челом, с дружеским приветом кинулся он обнять Эвальда, но Эвальд яростно оттолкнул его.

- Прочь, изменник! - воскликнул он. - Прочь! Не пятнай меня своим иудиным лобзаньем...

- Что это значит, Эвальд? - произнес Всеслав, пораженный видом и выраженьем барона.

- Ты слишком хорошо знаешь, об чем говорю я; но притворство ни к чему не послужит... Признайся!

- Ты потерял рассудок, Эвальд!

- О, как бы желал я потерять его, но к яесчастию, он теперь яснее, нежели когда-нибудь. Я теперь вижу, чем ты заплатил за мое гостеприимство, как ты отвечал на мою доверенность. Я с тобой, со врагом, поступил как с братом, а ты обольститель, ты с другом поступил будто со злейшим неприятелем.

Лицо Всеслава загорелось негодованием.

- Эвальд! - вскричал он, - не для того ли ты возвратил мне жизнь, чтоб отнять честь? не для того ль почтил пленника гостеприимством, чтобы сильнее оскорбить гостя клеветою?

- Это правда, это ужасная правда! И... не заставь меня употребить силу... Если ты в ней не сознаешься, то, богом клянусь, Всеслав, тем богом, которого ты забыл, - волки и вороны будут праздновать мой гнев твоим трупом.

Всеслав, внимая этим угрозам, гордо сел в кресла и спокойным голосом отвечал:

- Рыцарь фон Нордек, я пленник твой; делай что хочешь. Но ты видел под Вейзенштейном, когда рубился я с твоими латниками, пугала ли меня смерть! Ужели думаешь теперь застращать ею? Поверь, Эвальд, мне легче будет умирать безвинному, чем тебе жить после злодейства. Впервые вижу я такое утончение злобы: зачем было не умертвить меня на поле битвы, чтобы здесь выхолить на убой!

- Затем, что ты был тогда лишь неприятелем Ордена, а теперь стал моим личным врагом, моим кровным злодеем, похитив любовь легковерной Эммы!

- Рыцарь! Именем чести и доброй славы невинной супруги твоей требую доказательств!

- Невинной?.. Давно ли волки проповедуют невинность лисиц? Давно ли русские говорят о чести?

- Русские всегда ее чувствуют. Вы, германцы, ее пишете на гербах, а мы храним в сердце.

- В твоем черном сердце - не бывало искры других чувств, кроме неблагодарности, обмана и обольщения!

- Слушай, рыцарь, - вскричал Всеслав, вскакнув, - низко и в поле ругаться над безоружным, но еще ниже обижать в своем доме. Я бы умел тебе заплатить за обиду, если бы моя свобода и сабля были со мною!

- Ты будешь иметь их на свою пагубу, - отвечал в бешенстве Эвальд, - и суд божий поразит вероломца!

- Когда ж и где мы увидимся? - спросил Всеслав.

- Как можно скорее и как можно ближе. Я удостои-ваю тебя поединка, чтобы иметь забаву самому излить твою кровь и ею смыть пятно со щита моих предков. Оружие зависит от твоего выбора. Я готов драться пеший и конный, с мечом и с копьем, в латах или без оных. Бросаю тебе перчатку не на жизнь, а на смерть.

Всеслав хладнокровно поднял перчатку.

- Итак, на рассвете, - сказал он, - с мечами, пешие и без лат. У меня нет товарища, а потому и Нордека прошу не брать свидетелей. Место назначаю отсюда в полумиле, но дороге к Веро, под большим дубом. Там я жду обидчика для свиданья, чтобы сказать ему вечное прости.

- Но куда ж спешите вы, благородный русский? - спросил Мей с тайною радостию, подозревая, что Всеслав сбирается скрыться.

- Куда глаза глядят, - отвечал Всеслав, снимая со стены свою саблю и шлем, висевшие в числе трофеев. - Чистая совесть постелет мне ложе в лесу дремучем, и мне не будет там душно, как в этом замке, где меня берегли, чтобы чувствительнее обидеть.

Он вышел из замка, со вздохом взглянул на окно Эммы и побрел в темноте по сыпучему песку.

III

Светло и радостно встало утро над замком, но в замке все было угрюмо и печально. Старик Отто, отец Эвальда, в беличьем полукафтанье, сидел в своей комнате у окна; подле него лежала Библия, но он уже не мог читать ее, он с беспокойством глядел в поле сквозь цветные стекла. Эмма, заливаясь слезами, молилась перед распятием, и бледное лицо ее и белокурые волосы, разметанные по плечам, ярко отделялись от черного камлотового, опушенного горностаями платья, которое длинными складками упадало на пол.

- Не плачь, не крушись, моя милая, добрая Эмма, - с нежностию сказал старый барон; но голос его доказывал, как трудно было исполнять ему совет свой. - Прости моему Эвальду и надейся на всевышнего, может, все кончится счастливо. Злые наветы заставили моего вспыльчивого сына обидеть безвинного человека... Но ведь не каждая рана смертельна, - а, по-моему, лучше носить язву на теле, чем убийство на совести. Солнце уже высоко, и он, верно, скоро воротится. Рыцарь Мей с капелланом давно поехали на место поединка узнать, чем он кончился... Но вот пылят но дороге...

Сердце в Эмме забилось часто и сильно, голова кружилась, дыханье занялось в груди... Она не смела ни взглянуть в окно, ни услышать может быть радостной, может быть смертельной вести.

- Это они, это точно они, - воскликнул Отто. - Уже я распознаю жеребца Ромуальдова, вот и капеллан... вот и пегий бегун Эвальда... но... боже мой!.. он убит!

- Кто убит, батюшка? кто?

- Он, Эвальд! Эмма! у тебя нет более супруга. Бедный Отто! у тебя нет уже сына. Он, единственный мой Эвальд, убит, убит.

С воплем опустился Отто в кресла и потерял чувства. Эмма вскочила, шатнулась и едва могла удержаться о распятие. Взоры ее померкли, голос замер, и голова скатилась на грудь. Это зрелище представилось Рому-альду и Всеславу, когда они, запыленные, вошли в комнату.

- Где, где он? - вскричала Эмма, которой приход их Еозвратил жизнь. Отдайте мне моего Эвальда!

- Его нет, - сурово отвечал Мей.

- Рыцарь, не обманывайте меня... Впервые прошу вас, Ромуальд, скажите мне всю правду. Где муж мой?

- Я не лгу, баронесса, он пропал без вести.

- Скажите лучше - без возврата.

Рыдания Эммы раздули искру жизни в старом Отто, и тот же вопрос был повторен Мею.

- Мы искали его везде, - отвечал Мей, - обскакали кругом на милю, перешарили все кустарники, - и следу нет. Вероятно, разбойники или наездники русские, - примолвил он, взглянув подозрительно на Всеслава, схватили и увезли его за свой рубеж.

Казалось, внезапный луч осветил мысли Эммы. Все и всё обвиняло Всеслава. В самом деле, для чего избрал он такой уединенный час поединка и место на границе русской? Для чего желал видеть противника без лат, без свидетелей? О, это верно, это несомненно. Удар наемного кинжала есть скорейшее средство избавиться сильного неприятеля. Эмма как помешанная бросилась к Всеславу, который, опершись на окно, с глубокой тоской смотрел на нее.

- Кровопийца, - вскричала она, - разве недоволен ты, лишив меня доверия и любви моего супруга, когда теперь потаенно убил его? Признайся в своем злодействе. Отвечай, где совершил ты преступление? Куда бросил его тело? Скажи, чья кровь дымится на руках твоих?..

Эмма не могла продолжать.

- Эмма, Эмма! - с укором возразил до глубины души огорченный Всеслав, - и ты могла подумать, что я способен на такое низкое дело! Неужели все, кого так искренно любил я, кого так беспредельно уважал, сговорились подозревать, обвинять меня в гнуснейшем вероломстве и преступлении, едва вероятном для самых закоснелых злодеев!

Слезы навернулись на глазах Всеслава. Все умолкли, наблюдая друг друга. Какое-то злобно-радостное чувство просвечивало сквозь угрюмую физиономию Мея, по его взор выражал то сожаление к Эмме, то ненависть к обвиненному. Отто отирал серебряными волосами глаза свои, но ни одна слеза не выкатилась, чтобы облегчить растерзанное сердце отеческое. С живым участием, но с мучительною тоскою обвиненного человека, который жаждет и не может утешить своих обвинителей, боясь упрека в ласкательстве, стоял Всеслав между ими, но его взгляд был горд и покоен. Эмма в забытьи, с бродящими окрест взорами, опиралась на плечо Отто. Все беды, все горести слились для нее в одно тяжкое ощущение, в чувство хладного и немого отчаяния. Картина была ужасна.