Валентина Скляренко - Великие завоеватели Страница 2

Загадочный Недуг

Александр Македонский скончался скоропостижно, не дожив четырех месяцев до 33 лет. Он ушел из жизни в расцвете сил, процарствовав всего лишь двенадцать лет и десять месяцев. По свидетельству всех его древних биографов, солнце его жизни закатилось в Вавилоне жарким июньским вечером 323 года до н. э. Что же касается конкретной даты, то чаще всего называются 10, 11 или 13 июня. Но, поскольку до сих пор не найдено ни одного материального памятника, прямо указывающего на тот скорбный день, достоверность этих чисел ничем не подтверждена, и в исторической литературе можно встретить более десяти разных дат ухода великого полководца по юлианскому календарю — от мая 324 года до сентября 323 года до нашей эры.

Единственным документальным свидетельством, позволяющим уточнить день его смерти, может служить надпись на фрагменте глиняной таблички, хранящейся в Британском музее Лондона. Она гласит, что Александр Македонский скончался 11 июня 323 года до н. э. Далее древний автор отмечает, что небосвод в этот момент был покрыт тучами, словно сами небеса скорбели о кончине великого человека.

В описании протекания и симптомов его внезапной болезни как древние, так и современные историки почти единодушны: разнятся лишь некоторые детали и комментарии к ним. Все биографы указывают на то, что охватившая царя загадочная лихорадка длилась две недели. А началась она после продолжительных пиров и увеселений, пришедших на смену длительному трауру, объявленному по умершему столь же внезапно в мае того же года молодого грека Гефестиона — друга и любовника Александра. Первое пиршество, по словам немецкого историка С. Фишера-Фабиана, состоялось в доме у грека Неарха, одного из приближенных полководца: «В конце мая 323 года до н. э. по улицам Вавилона пронесся хамсин [2], принесший из пустыни песчаную бурю и затмивший небо. Он словно знаменовал собой последний день великого траура по Гефестиону Смерть друга была большим горем для Александра, но он решил, что хватит предаваться печали. Жизнь напоминала о себе, и когда Неарх пригласил его на праздничный пир, Александр ответил согласием».

В ту же ночь, когда гости Неарха уже начали расходиться, царь получил новое приглашение. Вот как описывает последующие события известный австрийский историк античности Фриц Шахермайр: «Только что закончился роскошный пир в честь Неарха и флота; уже брезжило утро, и царь почувствовал себя усталым. Но тут Медий, отпрыск фессалийского княжеского дома, пригласил его на короткий веселый завтрак. Царь охотно принял приглашение. Ему нравился Медий, после смерти Гефестиона он предпочитал его общество всякому другому. Это был третий грек в ближайшем окружении царя (после Неарха и Евмена). Царя мало заботила ревность македонян; он приблизил к себе фессалийца, так как ценил его естественное и непринужденное поведение, тонкий ум и литературные увлечения. Итак, за ночным пиром последовал еще один, утренний. Потом царь принял ванну, удалился к себе и проспал весь день… К вечеру царь вновь был бодр и велел передать Медию, что посетит его».

Только во время второго застолья у фессалийца, где вокруг Александра собрался тесный кружок из двадцати его приближенных, которые продолжали пить из серебряного кубка Геркулеса, вмещавшего шесть литров, и произносить тосты во славу друг друга, царя вдруг охватила сильная жажда, и он стал пить много не разбавленного водой вина. «Могло показаться, что он хочет погасить внутренний жар, — пишет Ф. Шахермайр. — И, может быть, врач уже замечал, что начинается сильная лихорадка?» На таких пирах Александр обычно любил беседовать с гостями на литературные темы, читать произведения греческих поэтов. Не обошлось без поэзии и на этот раз: «Чтобы показать, что Дионису трудно с ним справиться, царь цитирует обширные фрагменты из «Андромеды» Еврипида, виночерпий Иолл [3] снова наполняет кубок царя и, предварительно налив из него немного на ладонь, пробует вино, затем подает его царю, — пишет Фишер-Фабиан. — Тот пьет большими глотками, но вдруг издает стон, прижимает сжатые кулаки к животу и опускается на пол».

Упоминание о том, что Александр неожиданно почувствовал острую боль в животе, есть практически у всех древних биографов царя. Диссонансом по отношению к их описаниям выступает лишь рассказ Плутарха, который, ссылаясь на другого греческого автора, опровергает это: «Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, — все это они считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое и трогательное. Аристобул же сообщает, что, жестоко страдая от лихорадки, Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер». Здесь мы сталкиваемся с первым противоречием в описаниях древних историков.

Но вернемся к работе Ф. Шахермайра. Изучив по трудам древних ход развития болезни день за днем, он описывает его следующим образом: «Когда к утру Александр вернулся во дворец, то почувствовал не только усталость, но и жар. По привычке он выкупался и попытался поесть. Однако начался приступ, вынудивший его прилечь тут же, в купальне, сильная лихорадка и полная беспомощность, столь характерные для малярии, обрушились на него. Когда приступ прошел, Александр не смог подняться, и его на носилках отнесли к алтарям, чтобы он мог совершить там обычные жертвоприношения. Потом его перенесли в покои, где царь до вечера отдыхал. Вечером он призвал к себе военачальников. Четко и твердо Александр дал указания о порядке начала экспедиции: на четвертый день должна была выступить армия, на пятый — флот. Вместе с флотом в поход отправится и царь. Так он назначил сроки не только для войска, но и для себя самого». По всей видимости, Александр, а может быть, и его личный врач Филипп, посчитал, что случившийся приступ был только следствием ночных пирушек или одной из эпизодических лихорадок Востока, с которыми ему уже приходилось сталкиваться. Поэтому врач назначил своему венценосному пациенту рвотное средство, а через некоторое время — слабительное. Об опасной болезни мыслей ни у кого еще не возникло.

Время шло, но, несмотря на сон и отдых, облегчение не наступало. Александра томили давящий зной Вавилона, внутренний жар и ощущение свинцовой тяжести. Только в летнем дворце на берегу Евфрата, где его разгоряченное тело почувствовало дуновения свежего ветерка и прохладу, недуг ненадолго отступил. Однако весь следующий день царь вынужден был опять провести в спальне, а поздно вечером у него начался второй приступ, и он всю ночь прометался в постели. После этого Филипп пригласил еще двух врачей, которые решили дать царю жаропонижающее — отвар листьев плюща в смеси с вином. В результате утром у Александра еще хватило сил, чтобы принять ванну и принести жертвы богам. Затем он принял флотоводца Неарха и говорил с ним об общих планах, дальнейших экспедициях и океане. Несмотря на непривычную для молодого и сильного полководца слабость, тот старался побороть страшный недуг силой воли и продолжал заниматься своими обычными делами.

Но, по словам древних историков, на следующий день состояние Александра резко ухудшилось. По-видимому, именно этот день и стал решающим для исхода болезни. Возможно, что и сам Александр теперь осознавал, что ему вряд ли удастся справиться с недугом. Шахермайр пишет: «Он захотел вернуться во дворец и повелел, чтобы туда прибыли высшие военачальники. Это был его последний приказ». Дальнейшее он описывает исключительно на основе Эфемерид — придворных летописей [4]: «На следующий день силы больного совсем иссякли. Александра перенесли во дворец, где он задремал, но когда проснулся, то уже не мог говорить от слабости. Он еще узнавал своих военачальников. Пердикка не отходил от ложа больного, и умирающий передал ему кольцо с царской печатью [5].

С каждым днем в покоях больного становилось все тише, а вокруг дворца росло беспокойство и волнение. До тех пор, пока не были отменены приказы о начале экспедиции, войска не теряли надежды и веры в силу своего всепобеждающего царя. Но когда прошли все назначенные сроки, а известия о больном становились все менее утешительными, когда военачальники стали переговариваться друг с другом только шепотом, возникло страшное подозрение, перешедшее затем в уверенность: любимый царь уже умер, и это пытаются скрыть. Старые воины — теперь это были уже не те люди, которые бунтовали в Описе и отказывались идти вперед на Гифасисе, а верные воины, разделявшие с царем невзгоды, опасности и победы, — собрались и проникли во дворец. Их пустили к умирающему. И они проходили один за другим, без оружия, осторожно и тихо ступая, мимо царя, который не мог уже говорить и приветствовал их только движением глаз. Чудом казалось, что он еще жив; последнее, что он видел на этой земле, были его верные воины.