Артем Драбкин - «А зори здесь громкие». Женское лицо войны Страница 2

В 1942 году Константин Симонов написал «Лирическое» стихотворение:

На час запомнив имена,Здесь память долгой не бывает,Мужчины говорят: война…И женщин наспех обнимают.

Спасибо той, что так легко,Не требуя, чтоб звали милой,Другую, ту, что далеко,Им торопливо заменила.

Она возлюбленных чужихЗдесь пожалела, как умела,В недобрый час согрела ихТеплом неласкового тела.

А им, которым в бой пораИ до любви дожить едва ли,Все легче помнить, что вчераХоть чьи-то руки обнимали.

Вспоминает танкист Николай Шишкин: «У нас санинструктором была Маруся Маловичка. Помню, на наших глазах подбили танк. Из него выскочил танкист, а тут немцы. Его схватили и утащили в блиндаж. Мы видели, но ничего не могли сделать. Так она у помощника взяла автомат… Слушай, если бы я не был этому свидетель, не поверил бы — по-пластунски поползла туда. Расстреляла охрану, ворвалась в блиндаж, вывела этого танкиста и привела к нам. Ее наградили орденом Красного Знамени». К таким женщинам отношение было уважительное. Хотя за спиной всякое говорили: «Воздух!» или «Рама!» Вроде того — женщина появилась — значит прячься. Без женщин мужики вольно себя чувствовали в разговоре, но как только появлялись женщины, старались быть повежливей, не сквернословить.

Во время войны был создан женский запасной стрелковый полк и женский добровольческий батальон. В ВВС были созданы три авиационных полка: 586-й истребительный, 587-й бомбардировочный на самолетах «Пе-2» и 588-й ночной бомбардировочный на самолетах «По-2». Отбор в эти полки был очень строгим. Брали только летчиц из гражданского воздушного флота, инструкторов аэроклубов, имевших более 1000 часов налета. До конца войны чисто женским остался только полк ночных бомбардировщиков — женщины не справились с техническим обслуживанием современных самолетов и управлением большой массой людей. Но 46-й гвардейский полк был обласкан и начальством, и корреспондентами. 23 летчика и штурмана получили звание Героя Советского Союза. Отдавая дань мужеству летчиц этого полка, мы должны помнить, что во время войны было создано более сотни полков ночных бомбардировщиков, среди которых только один был женским.

Закончилась война. Если в Первую мировую войну на фронтах воевали 2000 женщин, то в Великую Отечественную число призванных достигло 800 тысяч. За боевые заслуги свыше 150 тысяч женщин были награждены боевыми орденами и медалями. Возвращение с фронта, адаптация к мирной жизни давались тяжело и мужчинам, и женщинам. Участие женщины в боевых действиях расценивалось послевоенным обществом чуть ли не как пятно на биографии. «Фронтовичка» или «фронтовая» — так презрительно называли их. В основном это было связано с тем, что в течение шести месяцев после призыва значительное число женщин возвращались домой с фронта по беременности. Вспоминает Юдифь Голубкова: «Нам даже говорили: «Чем заслужили свои награды, туда их и вешайте». Поэтому поначалу не хотели носить ни ордена, ни медали. Вот как нас сначала встретили».

В заключение приведу слова минометчика Владимира Логачева, тяжело раненного весной 1943 года: «Когда нас только привезли в Уфимский госпиталь, то раненых сначала мыли. Происходила эта процедура так: в одной хорошо протопленной комнате десяток молодых здоровых девушек, совершенно обнаженных, только в небольших клеенчатых передничках, отмывали раненых от окопной грязи, срезали старые повязки и промывали раны. Я достался молодой чернявой украинке Оксане, вижу ее как сейчас.

До сих пор не знаю, с умыслом или нет была продумана эта процедура, но молодые, горячие тела этих девушек, их ласковые руки вернули многим раненым желание жить…»

СМАРКАЛОВА Нина Арсентьевна

До начала войны я работала на авиационном заводе, производящем детали для самолетов. 21 июня 1941 года у меня случился приступ аппендицита, и меня срочно положили в больницу.

22 июня, когда началась война, меня так же срочно выписали, поскольку госпиталю нужно было освобождать места для раненых. Я продолжила работать на заводе, но где-то в июле у меня случился новый приступ, и меня снова положили в госпиталь. Оперировали сначала под местным, а затем под общим наркозом, причем общего наркоза дали столько, что потом семь часов откачивали. Наш завод в это время начал эвакуироваться из Ленинграда. Меня бы тоже эвакуировали, но я в это время была в больнице, поэтому осталась в блокаде и до июня 1942 года работала в консультации. Блокаду просто тяжело вспоминать… Я думаю, что все же Бог есть, что он меня сберег в эту зиму. Один раз пришлось мне с двоюродной сестрой ехать через весь Ленинград карточки отоваривать, на нынешний Московский проспект.[1] А тогда немцы уже свои орудия поставили и по южной части города чуть ли не прямой наводкой били. Рядом с нами по улице шла супружеская пара и везла на тачке какое-то тряпье. Мы только услышали, что летит на нас, свистит. Упали, недалеко громыхнуло, мы поднялись — ни супружеской пары, ни коляски. Что с ними стало? Взрывной волной куда-то сдуло? Или убежали? Непонятно… В другой раз я стояла в очереди у магазина на Новосамсоньевской, магазин был закрыт на обед. И тут как раз налет. Все к двери магазина прижались, никто не уходит. Мне кирпичом по спине заехало — в соседний дом было прямое попадание авиабомбы, и кирпичи полетели во все стороны. Еще я однажды ехала в трамвае к Финляндскому вокзалу, переехали Литейный мост, и бомбежка началась. Трамвай остановился, и кондуктор говорит: «Если кто хочет, выходите — и в убежище». А мне надо на Финляндский вокзал, пройти осталось сто метров. Я вышла из трамвая и пошла. И надо же было такому случиться, что бомба прямо в трамвай попала! Такой же случай был и с моей мамой.

Сада или огорода у нас не было. Но нам удалось достаточно много родственников спасти от голодной смерти. Мама работала на 5-й мармеладно-шоколадной фабрике, где делали халву, мармелад и так далее. Там в качестве сырья были очищенные семечки подсолнуха. Так мама эти семечки по горсточке в карман клала, на проходной охраннице отсыпала чуть-чуть, и та ее пропускала. Дома эти семечки пропускали через мясорубку, варили из этой кашицы суп и кормили всех родственников, кому могли помочь. Благодаря этим семечкам мы выжили. Кота нашего съели… Крапива была милое дело, вкусные щи из нее были.

У нас тут в Парголово на холме была дача, там жил профессор по фамилии Штернберг. Он на даче убивал людей, варил студень и потом продавал. Его сгубило то, что соседи видели, что к нему заходили люди и не выходили. Милиция стала дом обыскивать, и в подвале нашли большое количество студня из человеческого мяса. Профессор этот при обыске покончил с собой — шприцем ввел себе яд. С тех пор этот дом прозвали «дача людоеда». Не знаю, сохранился этот дом сейчас или нет.

Меня два раза тоже чуть не съели — то есть чуть не убили на мясо. Я до войны была очень румяная, даже уксус пила, чтобы побледнее быть. Как-то раз я шла из города с работы к Парголово. Уже темно, и мне навстречу двое мужчин идут. Мимо меня проходят и говорят: «На котлеты хороша». Я сначала даже не поняла, о каких котлетах они говорят и из кого эти котлеты собираются делать. Эти двое мимо прошли. Тут до меня дошло, что эти двое только что сказали. Обернулась, а они за мной! Я как припустилась бежать! Я хорошо бегала еще в школе. В первый же дом я забарабанила изо всех сил в дверь, хозяева спрашивают: «Кто там?» — «Открывайте скорее!» Они дверь открыли, меня впустили, я им: «Закрывайте!» Хозяин запер дверь, и я у этих людей очень долго сидела, потому что те два злодея все никак не уходили, все крутились под окнами. Потом хозяин дома пошел меня проводить. Это был первый случай.

Второй случай был в 1942 году. Я пошла за водой к колодцу, а там очередь, народа много. Колодец у нас на горе был. Я стою в очереди с одним ведром. Мне соседи и говорят: «Нина, а что ж ты только с одним ведром в такую даль пришла?» — «Да у меня второе ведро потекло, вот и хожу с одним». Тут ко мне подходит мужчина незнакомый и говорит: «У тебя ведро потекло? Так ты приходи ко мне, 19-й дом по Выборгскому шоссе, я тебе его запаяю». Я обрадовалась, говорю: «Хорошо, сейчас принесу». — «Нет, сейчас рано, ты вечером, часов в восемь, ко мне приходи с ведром». — «Хорошо, приду». Я знала этот 19-й дом: на первом этаже хозяйственный магазин, а на втором живут. Я знала жильцов со второго этажа и спросила у этого мужика: «Где ты там живешь? Куда приходить?» — «В подвале я живу. Туда приходи». Время подходит, я собираюсь с ведром уходить, мама меня спрашивает: «Ты куда?» — «Да я в 19-й дом, ведро запаять». — «Дура! Ты что, не слышала, что там убивают?» Потом я поспрашивала людей в деревне, и действительно, такая молва в деревне была.