Алексей Зверев - Повседневная жизнь русского литературного Парижа. 1920–1940 Страница 2

«Русский Париж, это как большой губернский город. Только без губернатора, — иронизировал другой бывший сатириконовец, давний приятель Тэффи Дон Аминадо. — Университет, клубы, газеты, журналы, благотворительные балы, рестораны, магазины, пассажи, выставки, больницы, клиники, ясли и партии.

Все есть.

Академики, баритоны, писатели, читатели, банкиры, рабочие, студенты, медики, инженеры, шоферы, присяжные поверенные, танцоры, „джигиты“, зародыши и лидеры.

Все есть! И все русское!.. За исключением театра, тюрьмы и кладбища. Которые французские».

Русские театры вскоре появятся, и даже в изобилии, хотя прогорали они один за другим. Русское кладбище тоже появится. Оно будет расти год от года, причем с ходом времени все быстрее. Эмигрантская жизнь и долголетие плохо ладили одно с другим.

«Изгнанничество должно стать действием и подвигом», — писал философ Иван Ильин, сам изгнанный из России в 1922 году, когда по указанию Ленина ГПУ стало активно очищать страну от «вредных насекомых» с профессорскими аттестатами. Ильину не возражали, только подвиг понимался очень по-разному. От подготовки и осуществления террористических акций на территории, прежде называвшейся Россией, до деятельного сотрудничества с советской агентурой, чтобы «искупить вину».

А для большинства слова о подвиге так и остались только словами, потому что надо было просто каким-то образом выжить. Выплыть из водоворота, утянувшего на дно слабосильных и слабодушных.

Добравшимся до Парижа предстояло зарегистрироваться в посольстве на рю де Гренель 12, пока еще представлявшем Временное правительство. Побывавшие там долго вспоминали потом Леонтия Кандаурова, работавшего в должности консула с довоенной поры: пышущее энергией лицо, саркастическая улыбка, взгляд, видящий собеседника насквозь. Нужные справки он выписывал не колеблясь, даже если репутация обратившегося выглядела сомнительной.

Без этих справок нечего было и думать о поисках работы — по крайней мере легальной. А дальше эмигрант оказывался предоставлен самому себе: у посольства не было ни сантима. Филантропы и меценаты наподобие Розенталя оказывали некоторое содействие, но это была капля в море.

Последний русский посол в Париже Маклаков возглавил Эмигрантский комитет, функционировало и Российское общество Красного Креста, только что они могли сделать? В лучшем случае удавалось, благодаря личным связям, защитить тех, кого власти, не удовлетворенные представленными документами, высылали из страны. Искать заработок и кров каждый должен был сам.

Легче других с этой ситуацией справлялись люди, у которых была прикладная специальность, особенно техническая. На окраинах Парижа быстро росли заводы — автомобильные, химические. Вместе с ними рос рынок труда. Русским платили неважно и, кроме того, облагали налогами, обязательными только для иностранцев. Но работу в цеху предоставляли охотно. Бывало, владельцы предприятий Рено и Пежо даже организовывали бесплатный проезд русских беженцев из Белграда и Константинополя до заводских ворот и брали на себя юридические хлопоты. Строились бараки для бывших интеллигентов и офицеров, ставших к станку. Или предлагали им комнаты в скверных, зато дешевых пансионах.

Иногда в цехи шли и бывшие казаки, но такое происходило не так уж часто. Казачество предпочитало крестьянский труд на виноградниках Шампани и Прованса. А оставшиеся в Париже твердо держались своего уклада жизни, своих обычаев.

Самыми удачливыми из них были те, кто попал в Донской казачий хор имени атамана Платова — он был создан в Праге, но регулярно выступал в Париже — или в группу кубанских джигитов под руководством генерала Павличенко и есаула Сиволобова. И джигиты, и хор вскоре заинтересовали американских продюсеров. Появились контракты с Голливудом, с крупными студиями звукозаписи. Это означало, что в материальном отношении жизнь устроена. Во всяком случае, на ближайшее время.

У занявшихся извозом такой уверенности в своем будущем никогда не было. Русские таксисты стали в Париже привычными, их насчитывалось около трех тысяч. Из этой среды вышел писатель Гайто Газданов, и может быть, благодаря его автобиографической книге «Ночные дороги» возникло устойчивое представление, что основным занятием русской парижской колонии было водить такси. Но на самом деле это не так.

Биянкур, тот пригород, где находились автогиганты, прекрасно изучили и все те, кто прямо или косвенно был связан с кинематографом. Тут располагались съемочные павильоны фирмы «Сине-Франс», а также офис русского кинопредприятия «Альбатрос», с которым был тесно связан актер и режиссер Вячеслав Туржанский. Его жена Наталия Кованько, ялтинская уроженка, дочь морского офицера, стала звездой, сыграв у Туржанского в «Песне торжествующей любви». Потом вместе со знаменитым Иваном Мозжухиным она снялась в другом фильме Туржанского «Мишель Строгов», по Жюлю Верну. И уехала с мужем в Америку, где не добилась успеха.

Эмиграция ее обожала. И очень сокрушалась, когда начала увядать эта, по слову анонимного газетного репортера, «красивейшая женщина мира».

Для съемок постоянно требовались статисты. Те, кого набирали из русских парижан, оказались самыми подходящими, особенно для исторических лент и картин из светской жизни. Отменное воспитание, обходительность, учтивость — всего этого было не занимать петербургским гвардейцам и московским аристократам, а донцы и кубанцы были незаменимы, когда требовалось снять батальную сцену или проезд кавалерии. Абель Ганс, выдающийся французский мастер немого кино, учел это, приступая к съемкам «Наполеона», где в массовых сценах у него было занято множество русских, преимущественно из военных кругов. В толпе явившихся на конкурсный отбор Ганс также нашел исполнителя на роль Бонапарта-мальчика. Им оказался юный Сережа Руденко, которому сулили (как выяснилось — зря) великое актерское будущее.

Мозжухину предлагали роль Наполеона, которая в итоге была отдана французскому актеру Дьедонне. Но все равно русское присутствие в наделавшей шума киноэпопее было очень ощутимым. Одну из ролей сыграл известный в ту пору артист Николай Колин. Декорации делали русские мастера по макетам петербургского академика живописи Александра Бенуа. Консультантом картины стал писатель Марк Алданов. А статистами или, как тогда говорили, фигурантами были в основном русские, в прошлом офицеры, балетные танцовщики, адвокаты, а также девушки и дамы со звучными фамилиями.

До «Альбатроса» существовала фирма «Ермольев-синема», солидная компания, с которой сотрудничали и Мозжухин, и три года проработавший во Франции Яков Протазанов, один из пионеров русской кинорежиссуры. Иосиф Ермольев сумел вывезти из Ялты не только негативы картин своего Товарищества, но богатейшее собрание Александра Ханжонкова, владельца московского акционерного общества, которое выпустило лучшие русские дореволюционные фильмы. Права проката были проданы концерну «Патэ», а на вырученные деньги Ермольев открыл студию в парижском пригороде Монтре-сюр-Буа. Вместе с еще одним кинобизнесменом русского происхождения Александром Каменкой Ермольев развил во Франции бурную деятельность. Мозжухин и Протазанов трудились не покладая рук: «Дитя карнавала», «Смысл смерти», «Правосудие прежде всего» — и это на протяжении каких-то полутора лет.

«Когда я приехал во Францию, — вспоминал Мозжухин, — я не верил в себя как в большого киноактера». И напрасно. В 1922 году на экраны вышел «Кин», год спустя — «Костер пылающий»: это были истинные триумфы Мозжухина. Его Эдмунд Кин, великий английский трагик, буквально потрясал. Сохранилось немало восторженных откликов, среди них свидетельство Александра Вертинского, первого русского шансонье: «Я никогда не забуду того впечатления, которое оставила во мне эта его роль… Он точно играл самого себя, свою жизнь».

Взлет Мозжухина оборвался с появлением звукового кино, законы которого он так и не освоил. А Протазанов, уверовав, что НЭП — это конец тирании, вернулся в 1923-м на родину. Русский кинематограф во Франции стал хиреть, однако ремесло статиста еще долго оставалось едва ли не самым востребованным и самым надежным для того эмигрантского Парижа, который страшился пополнить ряды пролетариата.

Статисткой в фильмах «Альбатроса» была Галина Кузнецова, молодая поэтесса, будущая возлюбленная Бунина. Статистом был генерал Шкуро, кавалерист, герой Добровольческого движения. Журналист «Иллюстрированной России» писал: «Фигурация для многих русских является основным заработком в эмиграции. Имеются уже профессионалы-фигуранты, мужчины и женщины, более или менее сорганизованные в своей работе и входящие в соответствующие синдикаты… На „покрутить“ и заработать несколько сот франков есть тьма охотников, в особенности среди наших дам и девиц. Есть среди них и такие, кто ищут в этом своего рода забаву, развлечение и — кто знает — случай сделаться знаменитой актрисой. Увы, это жестокий самообман».