Евгений Жаринов - Жак де Моле Страница 2

— Но кто такой этот Гуго де Пейн? — вмешался Соньер.

— Своевременный вопрос, мой друг. Он был рыцарем. Можно сказать, из здешних мест.

— Неужели?

— Да, он родом из Шампани. После возвращения из Иерусалима крестоносец вступил в контакт с аббатом Сито и помог ему в монастыре начать чтение и перевод некоторых древнееврейских текстов. Подумать только, раввины из Верхней Бургони были приглашены в Сито к белым монахам-бенедиктинцам, и кем? Самим святым Бернаром, чтобы изучать тексты, которые Гуго нашел в Палестине. Видите, как все переплетено в нашей истории.

— Вы же сами сказали, что тамплиеры были монашеским орденом. Бернар и покровительствовал им. Ведь они отправились воевать Гроб Господень.

— Верно, только монахи эти вели себя довольно странно. Известно, когда посланник дамасского эмира посетил Иерусалим, тамплиеры предоставили ему для молитв небольшую мусульманскую мечеть, переделанную в христианскую церковь. Однажды туда вошел какой-то франк. Возмущенный присутствием в святом месте мусульманина, он принялся оскорблять его. Однако тамплиеры прогнали брата по вере, проявившего подобную нетерпимость, и принесли свои извинения мусульманину. Такая лояльность по отношению к врагу в конечном счете сослужила им плохую службу, поскольку в дальнейшем их, кроме всего прочего, обвиняли в связях с тайными сектами мусульман.

— Наверное, в этом есть своя правда. Тамплиеры не имели возможности получить основательное монастырское воспитание, — решился высказаться Соньер.

— Абсолютно верно. Я рад, что вы понимаете меня. Разум тамплиеров, воинов-монахов, не мог уловить некоторые теологические тонкости Лоуренса Аравийского, и вскоре рыцари даже стали надевать на себя легкую шелковую одежду шейхов. Однако проследить за их деятельностью в этот период довольно трудное дело, поскольку христианские историографы, такие как Гийом де Тир, не упускали ни единой возможности, чтобы очернить их. Ясно одно: тамплиеры в своих поисках истины отклонились от догм и вступили на весьма опасную почву мистицизма. Возьмем, к примеру, все ту же черную Богородицу. Великий Фулканелли решил по-особому прочитать иконы в соборах, принадлежащих ордену, и пришел к удивительному заключению: для него стала совершенно очевидной связь между кельтской Богородицей и алхимическими изысканиями. Черная Богородица символизирует собой начало, над поисками которого трудились те, кто искал философский камень…

После разговора с Буде Соньер решил сам посмотреть на знаменитую черную Богородицу, о которой так много говорил аббат. Дождавшись подходящего момента, он сел в поезд и отправился к Вдохновенному холму.

Отсутствовал Соньер около месяца. По возвращении домой он сильно изменился: помрачнел и перестал даже ходить на рыбалку, зато его часто видели в лесу и в других глухих местах Ренне-ле-Шато. Крестьяне рассказывали, что их кюре мог подолгу стоять у какого-то камня, на котором еще была заметна полустершаяся надпись.

Священник завел знакомства со стариками и полюбил расспрашивать их о далеком прошлом. Соньер стал носить с собой тетрадь, чтобы записывать туда услышанные предания. Он по-прежнему навещал своего друга аббата. Они читали старые полуистлевшие манускрипты и о чем-то жарко спорили.

Но чем бы ни занимался Соньер, как далеко ни уходил от своего дома в поисках неведомого, он почти всюду мог видеть колокольню своей церкви Марии Магдалины. И в самом деле: каждая часть приходского храма, открывавшаяся наблюдательному взору, отличалась от всякой другой постройки Ренне-ле-Шато, включая и величественный замок Бланшфор.

Вряд ли Соньер мог объяснить даже самому себе, почему он решил заняться реконструкцией старого храма, заложенного еще вестготами в VI веке. Скорее всего, церковь сама потребовала от священника чего-то подобного, решив приоткрыть людям свою Тайну.

Как бы там ни было, но работы начались в 1891 году. Но лишь 3 марта 1892 года в три часа пополудни Тайна дала знать о себе. К этому времени Соньеру удалось подпереть крышу ветхого храма, что позволило сдвинуть алтарную плиту, покоившуюся на двух балках. Тут кюре и заметил, что одна из балок была слишком уж легкой. Она оказалась полой внутри.

Священник через небольшое отверстие просунул туда руку и извлек четыре опечатанных деревянных цилиндра. В таких футлярах обычно хранили пергаментные свитки.

Соньер спрятал находку в складках одежды и поспешил домой. Оказавшись у себя, он запер дверь на засов, закрыл ставни, затем зажег свечу и дрожащими руками взломал первую печать.

Уже с утра аббат Анри Буде чувствовал себя не в своей тарелке. В тот момент, когда Соньер начал вскрывать первую печать, Анри совершал свой обычный моцион перед обедом, и вдруг острая боль пронзила грудь. Аббат в бессилии прислонился к дереву.

…Соньер не знал, что происходит с его другом в данный момент, и продолжал трудиться над сургучом.

Буде все-таки удалось добраться до дому. На пороге его встретила экономка и, увидев побледневшего аббата, помогла ему подняться на второй этаж и уложила его в постель.

— Не хотите ли вы чего-нибудь? Быть может, дать вам бульону?

— Бульон? О нет!

— Тогда, может быть, налить вам вашего лекарства?

— Нет, я боюсь лекарств. Принесите лучше подушку с хмелем и пошлите за доктором.

Экономка вернулась через минуту с подушкой, набитой хмелем, и положила ее под голову Буде. Затем она отправилась за доктором.

Первые два свитка не представляли из себя ничего особенного. Это оказался генеалогический список семьи Бланшфоров, который начинался с 1244 года. Соньер занялся следующим футляром.

А к старому Буде в это время пришел доктор. При виде врача аббат закашлялся, и на платке выступила кровь. Доктор покачал головой и принялся осматривать больного. Нос у Буде заострился, под глазами легли тени, а лоб покрылся мельчайшим потом.

…Наконец Соньер взломал еще одну печать. Этот пергамент был написан на латыни и начинался с какой-то цитаты из Нового Завета. Но вдруг четкость письма нарушилась, строки стали налезать друг на друга, слова слились в какие-то сплошные каракули. Текст заканчивался арабскими цифрами.

После осмотра больного врач вышел вместе с экономкой в коридор.

— Он очень плох, — сказал вполголоса лекарь, кивая на дверь спальни. — Моя помощь здесь не понадобится. Лучше бегите за священником.

Экономка никак не ожидала такого заключения. Она даже вскрикнула, но тут же зажала рот руками. Старая женщина была очень предана своему аббату. Она проводила доктора до двери, а затем вернулась к умирающему.

Соньер вскрыл последний из найденных футляров и развернул пергамент. Он также был составлен по-латыни. При этом некоторые из букв специально были выведены выше основной строки. На них-то Соньер и обратил внимание.

Постепенно буквы сложились в следующую фразу: «Это сокровище принадлежит Дагоберу II и Сиону, и там оно погребено».

«Черт побери этих лекарей, — ругалась про себя экономка. — Только и могут, что выносить смертный приговор. А человек просто устал. Отлежится и вновь завтра на ногах будет».

— Кто там? Дайте свету побольше! Это вы, госпожа Лоране?

— Я, господин аббат. Сейчас принесу большой подсвечник.

Буде видел, как в трясущихся руках служанки начали загораться свечи.

— Поставьте здесь и идите, — приказал умирающий.

Вдохновленный успехом, Соньер вновь решил вернуться к предыдущему пергаменту. Написанная на латыни абракадабра напоминала шифр. Поначалу следовало разбить текст на слова и переписать их в соответствии с правилами орфографии. Но и эта процедура не принесла успеха.

Тогда Соньер обратился к цифрам и стал подсчитывать частоту употребления определенных букв. Числа соответствовали тем, что в определенном порядке были вынесены в самый конец. Аббат распределил выделенные буквы так, как это было указано в ключе. В результате получилось следующее: «Пастухи» и никаких «Соблазнов», чьи Пуссен и Тенирс держат ключи. Мир DCLXXXI (681), крестом и конем божьим, Я завершаю или заклинаю этого демона, хранителя полдня. Голубые яблоки».

Соньер наконец оторвался от работы и посмотрел на часы. Была уже глубокая ночь, и тревожить Буде в такой час не стоило: пускай старик спокойно поспит до утра…

За окном поднялся сильный ветер, и вновь, как всегда в таких случаях, заскрипел старый дуб во дворе. Забыв даже помолиться, Соньер как убитый свалился на постель, решив отложить все до лучших времен.

Буде вздрогнул, и кровь хлынула у него из горла, заливая белье. В первый момент он испугался, но тотчас же почувствовал чрезвычайное облегчение и даже подумал: «Вот хорошо…» — и больше ничего уже не видел, только мелькнула напоследок ослепительно яркая полоса реки, словно в жаркий летний полдень, да затрещали кузнечики в траве, а затем все стало светлым-светлым.