Б Вадецкий - Сказание о флотоводце Страница 2

Но и другое преследовало Слэда, мутило память: перед ним вставала картина недавней репетиции морского боя с эскадрой Нахимова на Спитхедском рейде.

B туманный, непогожий день зрителям было трудно следить за действиями двух "флотов". Русскую эскадру - и в ней был и корабль "Двенадцать апостолов" с флагом контр-адмирала Нахимова - зрители могли узнать по тяжелым контурам старых, отданных на слом фрегатов, прибуксированных на один день с морского кладбища, где обычно ютились они, занимая маленькую часть бухты, в отдалении от города. Корабли были подновлены и даже вооружены "на русский образец", но без орудий с бомбическими снарядами, не было среди них и паровых судов. Выставленные в одну линию, они должны были представлять собой на потеху зрителей всю... убогость севастопольской эскадры. Демонстрируя таким образом "силы русского флота", Адмиралтейство готовило общественное мнение о легкости войны с русскими. О состоявшейся репетиции ходили самые противоречивые толки, и он, Слэд, помнил все, что говорилось при дворе.

Печать больше внимания уделяла эскадре, расположившейся на Спитхедском рейде против линии "русских кораблей", может быть, потому, что в ее составе были и не "макетные", а всамделишные турецкие суда, среди них даже два паровых - "Таиф" и "Эрекли", явившиеся сюда с визитом. Была этому и другая причина: турецкий флот "преобразовывался" английским посланцем в Турции контр-адмиралом Слэдом, где величали его Мушавар-паша, и теперь, следя за происходящим на Спитхедском рейде, можно было судить о первых успехах Слэда.

Эскадрам не пришлось маневрировать, да и было бы негде, огонь русских не был "умален", по свидетельству присутствующих на берегу, "русские защищались храбро и палили метко, но малая выучка их и малое количество кораблей, да и не высокий класс их дали преимущество туркам".

Слэд помнил снисходительно-насмешливую и в чем-то недоверчивую улыбку короля Франции, наблюдавшего за всем с палубы яхты. Король сказал Слэду, находившемуся в составе его свиты:

- Хорошо, если этих кораблей будет достаточно и этот "бой" не уподоблен одной из сцен в пьесе "Сабленых колодцев!"1

В этих сломах можно было уговить, и поощрение Слэду и предупреждение. Королю доносили и о слабостях турок, и о Нахимове - скромном адмирале русских, каком-то "Суворове на море".

Это странное ожидание "нового Суворова", каких-то неведомых проявлений "русского духа" всегда несколько оскорбляло Слэда.

В тот день, он не смел ответить королю. Он мог только его слушать.

Посол застал своего гостя задремавшим над снятыми с полки атласами. Стрэтфорд Рэдклиф был во фраке, с орденами на груди. Брезжило утро, и в полуоткрытое окно уже врывался шум улицы.

1. "Водяной театр" в Лондоне в 1820-1840 годах.

- Можете идти, сэр Адольфус Слэд, - покровительственно сказал посол. С ваших слов я сегодня же составлю донесение ее величеству. Как бы ни было, вы единственный из англичан свидетель гибели турецкого флота, и, к слову сказать, капудан-паша именно потому хочет видеть вас повешенным на рее "Таифа". Турки не терпят свидетелей своего позора. Я объяснил ему, как неразумно было бы на вашем месте оставаться в Синопе, но капудан-паша неистовствует и требует отдать вас под суд. Его даже не радует, что в турецком флоте сохранен вами такой первоклассный корабль, как "Таиф". Знайте об этом и держите себя гордо. Хорошо, что вы сразу приехали ко мне, и я смогу вас огородить от неприятности.

- Что решил капудан-паша? Как принял он ваше сообщение? - подавляя тревогу за себя, стремительно спросил офицер.

- Он встретился с великим визирем Решид Мустафой-пашой, и вдвоем они направились к султану, - ответил посол. - Что может решить капудан-паша! Сперва он в гневе хотел было послать четыре оставшиеся у Турции фрегата отомстить за Синоп, потом - наказать вас, теперь ждет повеления свыше. Но разве султан примет какое-либо решение, не посоветовавшись со мной?

- Что же вы посоветуете ему? - с запальчивой прямотой, право на которую давало ему все пережитое, спросил моряк.

- Вы слишком любопытны, сэр, - мягко остановил его посол, улыбнувшись. - Могу, как соотечественнику, вам дать совет готовиться к испытаниям. Думаю, что несколько месяцев вы можете пробыть в покое. Потом, вернее всего, "Таифу" придется драться с русскими в составе английских и французских эскадр, которые призваны будут покорить Россию с моря. В этом случае, стоит ли туркам свой единственный оставшийся корабль высокого класса вверять вам? Подумайте и об этом. До свидания, сэр!

Выйдя на улицу, Слэд увидел, как по дороге, ведущей к мечети Ахмеда, тянутся беженцы. Их нетрудно было узнать в унылой толпе по запыленной одежде и тюкам, которые они несли на голове. Иногда они останавливались, что-то лихорадочно рассказывая прохожим, и до Слэда донеслись их выкрики "Синоп" и "янгивар", что значило пожар. Видимо, сигнальный телеграф успел передать весть о синопском поражении, да и оттуда, из Синопа, уже добрались сюда морем первые беглецы. Адольфус Слэд меньше всего хотел сейчас их видеть, словно боясь их рассказа о бегстве "Таифа".

Прикинувшись ничего не замечающим, он быстро подошел к извозчику, ожидавшему его неподалеку от особняка, приказал везти на пристань и вскочил в коляску. Извозчик с неприязнью взглянул в лицо седоку и стегнул коней.

Розовое утро занималось над окутанным легким туманом и как бы устремленным ввысь городом. Синеватые купола мечетей проступали в тумане и круглились, словно большие шары в небе. Продавец павлиньих перьев с легким своим товаром, который он держал на плече, словно вязанку хвороста, озабоченно шел к базару. Было слышно отовсюду, как падают засовы и отворяются где-то в нишах домов почти незаметные для глаз двери лавок. "Таиф" стоял, окруженный фелюгами, и оттуда, из фелюг, доносились порой истошные крики. В воздухе мелькали красные фески моряков, и по мере того, как коляска приближалась к причалу, все яснее вырисовывались на палубе фигуры людей. Матросы обливали водой из кожаных ведер борта и палубу корабля, обходя место, где так же, не меняя позы, сидел возле покойников мулла.

2

Парламентер исходил весь город в поисках человека, которому мог бы передать обращение Нахимова к жителям: "Город волен в своей судьбе и мести русских отнюдь не подвержен. Русские город не займут". И никого не нашел. В английском посольстве, куда послал с ним записку адмирал, остался один швейцар.

Парламентер добирался сюда на кияке, уже к концу боя. Турецкие артиллеристы пропустили его на берег неохотно. Офицер, командовавший батареей, махнул рукой в его сторону, как бы давая дорогу, и никто из солдат не поглядел парламентеру вслед. Кияк, на котором приплыл посыльный от русского адмирала, вытащили на песок и разбили, злорадно любопытствуя, как будет унтер добираться обратно к кораблям.

Горящие обломки мачт неслись на ветру с моря, и каждый раз, когда мерно и натруженно палила батарея, то полевые деревца на берегу клонились наземь и выпрямлялись оголенные. Желтые листья сыпались мертвым ворохом и засыпали артиллеристов. Но к тому времени, когда парламентер достиг середины города, на месте, где он высадился, не было уже ни батареи, ни тополей. Волнами выбросило на берег охваченный огнем корабль, и батарею накрыло тяжестью пылающих парусов, образовавших теперь высокий огненный навес.

Парламентер видел гибель батареи, забравшись на крышу дома. Отсюда он внимательно оглядывал пустую улицу, стараясь найти кого-либо из жителей. Возле крохотных бассейнов и в глубине квадратных двориков похаживали зобатые павлины. Кое-где загорались дома, и унтер следил за тем, как пламенем подергивались шторы купеческих балконов, похожие на театральные занавесы. Не вытерпев, он перелез через ограду и пробовал пересечь дорогу огню. Адмирал велел щадить город, и унтеру становилось все более не по себе. Никто и не знал о прибытии парламентера, о намерении русских, потому никто и не тушил пожара. Унтер привык быть на людях, беречь людское добро, выполнять команду, теперь же он оказался предоставленным самому себе. Оставив белый парламентерский флажок и расстегнув мундир, он упрямо тушил загоревшийся низ незнакомого ему дома, вычерпывая из бассейна воду попавшимся под руку ведром. Со злым шипеньем глядели на него в скважину из сарая индюки и так же, казалось, шипели возле ног угли.

Потом он снова забрался на плоскую крышу и долго глядел на море. "Батюшка, Пал Степанович, - шептал он неслышно, побелевшими губами, отирая пот и все более тоскуя по "Силистрии", хоронившей сейчас за парусами его адмирала. - Батюшка, Пал Степанович, сгорит город, коли не сдадутся турки и не прикажешь унять огонь, а я, что я могу сделать?"

Тут же он заметил, как один из турецких кораблей, неподалеку от берега, клонясь бортом, выкинул белый флаг. Но только мелькнуло белое пятно, словно скользнула в грозовом небе ласточка, как бомба угодила в крюйт-камеру другого корабля, и корабль взлетел, показав на мгновение черное свое днище. Берег стал не виден в дыму, а с неба, словно угли с какой-то гигантской жаровни, посыпались куски дерева.