Дуглас Рид - Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе Страница 2

За дни, прожитые в Париже, я как бы заново пережил жизнь человека С-Другой-Стороны; жизнь, гораздо более наполненную приключениями и событиями, чем моя собственная, которую очень трудно назвать монотонной; жизнь другого человека нашего неистового времени, человека, подпавшего под все возможные бури. Жизнь, по моему мнению, гораздо более увлекательную, чем жизнь Гитлера. С его помощью, через его личность я вновь прочувствовал пульс той бурлящей, беспокойной Германии, которая не дает нам успокоиться, той вызывающей неприязнь и в то же время очаровательной земли, где я прожил много лет.

Эта история изложена в настоящей книге. Меня в равной степени интересовали как приключения из жизни Отто Штрассера, так и его политические изыскания. Для меня было непривычно описывать жизнь и мысли другого человека в тот момент, когда мне самому было что сказать. Строго говоря, мне пришлось даже ограничить себя — я не мог время от времени выбегать на сцену или оттаскивать главного персонажа в сторону. Кто-то заметил по поводу моих предыдущих книг, что самым большим моим просчетом в них было то, что я все время выпирал свое «я» на первый план — в этом, собственно, и было чуть ли не главное их достоинство. Тем не менее, на этот раз я, едва не заработав инсульт, справился с собой и затушевал свою авторскую сущность.

История, которую я должен рассказать, весьма важна. Гитлер почти отыграл свое. Он долго портил нам кровь. Он был чем-то вроде опереточного Наполеона с настоящей гранатой в кармане; словно нелепый ребенок, нарисованный карикатуристом, внезапно сошел с бумаги и предстал перед ошеломленной публикой, стреляя настоящими пулями из своего пистолета.

Еще немного мелодраматических поз, жестов и публичных речей — и он уйдет. А из-за кулис уже выглядывают кандидаты в преемники, и среди них двое основных: Геринг, толстый, этакий гибрид Фальстафа и Нерона, безжалостный, коварный, известный всему миру. И Отто Штрассер, бедный, неизвестный, изгнанник, но не запуганный. Они оба значимы для вас, как были значимы Австрия, Чехословакия и Польша. Об этом я писал в «Ярмарке безумия» и «Безмерном позоре» — и оказался прав. Думаю, что и написанное ныне — тоже правда.

Ваше мужество, ваша решительность, ваше «то да се» не помогут вам, если ваши руководители упустят из рук мир. Если они сделают это, то вы окажетесь в самом незавидном положении. Человек по имени Гитлер не принесет вам пользы, а ваши страдания, ваши жертвы и ваше мужество в этой новой войне окажутся напрасны, так что последующие двадцать лет будут куда хуже, нежели только что пережитое нами двадцатилетие. Будущий мир гораздо важнее самой войны, и на своем собственном опыте вы сейчас видите, что значит потерять мир или, точнее, бездумно отбрасывать победу только потому, что вам не нравится напрягаться и собраться с силами последний раз, и вы намерены довериться громиле, потому что убоялись несуществующего призрака. Вот в чем важность этой истории, которую я расскажу в своей книге.

Глава 1

ЗАБРОШЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

Весной 1939 года, проведя много лет за границей, я вернулся домой, в Англию. Я был свидетелем немецких вторжений в Австрию и Чехословакию. А поскольку я возвращался домой через Польшу, то со всей очевидностью узрел, что следующей жертвой будет именно эта страна. О чем и написал в «Безмерном позоре». Тогда я знал (и писал), что наша неизбежная дилемма, ставшая таковой благодаря нашей внешней политике, уже не просто требует решения, а вопиет о нем: либо мы должны вступить в войну с Германией, либо мы должны капитулировать и встречать в Лондоне немецкие войска.

Я видел, что пройдет несколько месяцев и мы будем вынуждены так или иначе принять решение. Я решил использовать это время для того, чтобы осмотреться вокруг и понять, что думает по этому поводу моя родная страна, поведение которой, тем не менее, сбивало меня с толку больше, нежели политика какой-нибудь другой державы. Я никак не мог понять, откуда берется этот ленивый скептицизм, сводящий на нет любые усилия, направленные на то, чтобы разбудить эту страну и, таким образом, избежать войны. Я не мог понять, откуда берется боязнь приложить хоть какие-то усилия, боязнь, которая, казалось, лежит в основании такой позиции. Я не мог понять, почему эта страна, с одной стороны, совершенно пассивно дает вовлечь себя в войну, которой можно избежать, а с другой стороны, открывает настежь ворота для притока не ассимилирующихся в этой среде иностранцев, намерение которых, с началом войны, стало очевидным: устроиться на местах, оставленных молодыми британцами, которые не сегодня завтра уйдут на поле брани.

Кроме того, смутно рисовавшееся состояние Англии после войны было полно опасных призраков, причем надеяться на пробуждение общественного мнения в этой ситуации было бы так же глупо, как на его пробуждение ввиду грозящих опасностей войны. Все, что было хорошего в Англии, оказалось погребено под чужеродным, принесенным извне образом жизни и образом мыслей, который завоевал неслыханно прочные позиции в литературе и прессе, в театрах, на киноэкране, в радиопередачах и ресторанных меню, в искусстве, парламентских дебатах — одним словом, везде.

Мы собирались вступить в войну, чтобы в очередной раз сохранить целостность Англии и не допустить неприятеля на ее землю. И в то же время мы открыли свои границы чуждым влияниям, подобных которым они никогда не видели. И самой безумной, выходящей за пределы здравого рассудка вещью, которой я не видел даже в сумасшедшем доме Ярмарки безумия, было то, что мы собирались дать этим чужакам преференции по отношению к нашим, своим, коренным жителям. Их нужно было назначать на места, освобожденные молодыми людьми, ушедшими на фронт. А уж если они сами изъявляли желание «пойти на военную службу», то они могли даже получить британское гражданство — но условием этой, с позволения сказать, «службы» (давайте будем честны!) было то, что их никогда не посылали на передовую! Их жизни нужно было хранить любой ценой, дабы после войны они могли жить в Англии мирно и обеспеченно; а тем временем жизни молодых англичан бездумно пускались на ветер.

У меня нет подходящих слов, чтобы описать это умопомешательство. Я видел то, что нас ожидает, и описал это в «Безмерном позоре». И вот оно свершилось. Две вещи, которые я предвидел и которых боялся — война, которая пожрет в своем горниле еще одно поколение британцев, и чужеродное влияние, которое поражает гнилью самые корни британской жизни, стали реальностью. Перспектива мрачна. И при таком раскладе мы не станем лучше по окончании войны — и даже не важно, выиграем мы или нет. Но для этих, вновь прибывших, это будет игра в «орла или решку». Я видел, как эти люди подбрасывают монетку в Берлине и Вене.

Похоже, что мы крепко-накрепко привязали себя к политике, суть которой — делать ошибку за ошибкой. И состояние дел в Англии не сулит ничего хорошего.

И вот, находясь в таком неудовлетворительном состоянии, я отправился в поездки по Англии. Свои впечатления я опишу в другой книжке. Патриоту, радеющему за свою землю, они не прибавили смелости; напротив, его опасения лишь усилились, так что по окончании войны, в случае если эта политика будет продолжена, вы увидите, что они были совсем небеспочвенны. В этих поездках я увидел много интересного, побывал в незнакомых и странных местах, в одном из которых, кстати, самом странном, я и принял решение написать книгу об Отто Штрассере.

Итак, настроившись на новый лад, я двигался вдоль пустынного побережья и вдруг наткнулся на голдсмитовскую «покинутую деревню»{3}, загадочное, полное тайн место, скрывающееся за утесом. Оно появилось передо мной словно из ниоткуда.

Разрушенная гостиничка; дома без стен и крыш; пустынные, усыпанные дранкой улицы; случайный цветок, выглянувший из развалин, словно желающий показать, что когда-то здесь был сад; куски старых обоев; ржавые каминные решетки, за которыми когда-то горел огонь, согревая усталых рыбаков; пара цыплят, клюющих какой-то сор; одинокая взлохмаченная женщина с одним здоровым глазом и единственным зубом во рту. Она стояла, прислонившись к стене и смотрела, как я иду по улице. Это было самое жуткое место, в котором я когда-либо бывал. Я шел по дранке, и из-под моих ног вылетали резкие, неприятные звуки. И хотя солнце еще стояло высоко в небе, ощущение было не из приятных.

Я увидел, что женщине просто не терпится поговорить со мной, и поздоровался. Она ответила: «Добрый день, господин», после чего поведала мне простую историю. Когда-то здесь была вполне зажиточная рыбацкая деревня. Но как-то ночью сюда нахлынула волна, да такая, какой никто никогда не видывал, и разрушила деревню. Никто, правда, не погиб, однако все рыбаки предпочли переселиться в дома, которые построило правительство в более безопасном месте, примерно милей выше от этого утеса, отсюда его не видно. Так что все уехали, все — кроме нее.