Николай Костомаров - Мазепа Страница 2

В стихе 10 автор пишет: «И Соломона, мудрейшего из всех людей, попустил Господь в великое безумие, а потому он это сделал, чтобы показать, что хоть какой будет умный, а как станет самодержавно править, то одуреет»[5]. Затем, живописуя уже евангельские времена, автор констатирует, что цари и паны, приняв учение Христа, извратили его («попереверчували»)[6]. Это злодейское деяние Костомаров конкретизирует примером истории Руси, показывая, как свободно жили русичи без царя, а когда он воцарился, «кланяясь и целуя ноги хану татарскому басурману, вместе с басурманами закрепостил народ москалей» (стих 72). А когда «царь Иван в Новгороде душил и топил по десятку тысяч народу за один день, летописцы, рассказывая это, называли его христолюбивым» (стих 73). На Украине же «не сотворили ни царя, ни пана, а сотворили братство-козачество, к которому каждый мог примкнуть, будь он пан или невольник, но обязательно христианин. Там все были равны, и старшины избирались и обязаны были служить всем и на всех работать. И никакой помпы, никакого титула не было между козаками» (стих 75—76). Однако польские «паны и иезуиты хотели насильно повернуть Украину под свою власть… тогда на Украине появились братства, такие, как были у первых христиан», но Украина все же попала в неволю к Польше, и только восстание народа освободило Украину от польского ярма, и она пристала к Московии, как к славянской стране. «Однако скоро увидела Украина, что попалась в неволю, она, по своей простоте, еще не знала, что такое царь, а царь московский это все равно, что идол и мучитель» (стихи 82—89). Тогда Украина «отбилась от Московии и не знала, бедная, куда ей повернуть голову» (стих 90). В результате она была разделена между Польшей и Русью, а это «есть самое негодное дело, что когда-либо случалось в мире» (стих 93). Затем автор сообщает о том, что царь Петр «положил сотни тысяч Козаков в канавах и на их костях построил себе столицу», а «царица Екатерина-немка, курва всесветная, явная безбожница, — доканала козачество, так как отобрала тех, которые были старшиной на Украине, и наделила их вольными братьями, и стали одни панами, а другие — невольниками» (стихи 95—96). «И так пропала Украина, но это только кажется» — заключает автор (стих 97) и намечает выход: — Украина «скоро проснется и крикнет на всю широкую Славянщину, и услышат ее крик, и встанет Украина и будет независимой Речью Посполитою (т. е. республикой. — Б. Л.) в славянском союзе»[7] (стихи 108—109).

Если к этому добавить и стихотворение, тоже на украинском языке, которое было изъято во время обыска на квартире Костомарова и ошибочно приписано жандармами Т. Г. Шевченко, но на самом деле написанное Костомаровым, то можно определить мировоззренческие и историко-философские позиции 30-летнего историка. Многое, конечно, для нас неприемлемо (например, тезис о том, что Екатерина II создала феодальный строй на Украине), однако анализ стихов позволяет определить идеологию Кирилло-Мефодиевского общества как национально-освободительную и демократическую; в формировании ее Костомаров, очевидно, принимал деятельное участие. Отметим, что Костомаров не был, пользуясь современным ходким термином, ни русофобом, ни полонофобом, ни украинским националистом. Он был человеком, глубоко верящим в необходимость братского единения всех славянских народов на демократических началах.

Горе тим, котрi говорють:Наша власть од Бога,А без страху над собоюНе знають нiкого.Горе вченим, котрi злееДобрим нарiкали,Тим, що iстину святуюОд простих ховали!

…Любiтися, дiти слави, Любов нас спасае!Слава-честь тобi вовiки,Орле наш двоглавий!Бо ти шпонами своiмиВирвеш iз неволi,Iз поруги давнiй на свiтСлов'янськую долю![8]

Эти стихи свидетельствуют о надежде автора на освободительную миссию России, чей образ идентифицирован с символом «орле наш двоглавий».

Естественно, что на допросах Костомаров отрицал наличие общества и свою принадлежность к нему, объяснял, что золотое кольцо с надписями «Кирие элейсон» («Господи помилуй». — Б. Л.) и «Св. Кирилл и Мефодий» вовсе не знак принадлежности к обществу, а обычное кольцо, которое носят на пальце христиане в память о святых, ссылаясь при этом на широко распространенное кольцо с надписью в память святой Варвары. Но все эти объяснения не были приняты следователями и, как видно из определения III отделения собственной его императорского величества канцелярии от 30—31 мая 1847 г., утвержденного царем, он был признан виновным (тем более «что он был старее всех по летам, а по званию профессора обязан был отвращать молодых людей от дурного направления») и приговорен к заключению «в Алексеевский равелин на один год» с последующей отправкой «на службу в Вятку, но никак не по ученой части, с учреждением за ним строжайшего надзора; изданные же им под псевдонимом Иеремии Галки сочинения „Украинские баллады“ и „Ветка“ воспретить и изъять из продажи»[9].

Николай I разрешил свидания Костомарова с матерью только в присутствии коменданта крепости, а когда мать начала буквально бомбардировать III отделение прошениями о досрочном освобождении сына и отправке его в Крым на лечение в связи с его болезнью, ни одно прошение не было удовлетворено, на них всегда появлялась краткая, как выстрел, резолюция «нет», начертанная рукой управляющего отделением Л. В. Дубельта.

Когда же Костомаров отсидел год в крепости, то и тогда он вместо испрашиваемой матерью замены ссылки в г. Вятку ссылкой в г. Симферополь был по распоряжению Николая I отправлен в г. Саратов с выдачей ему 300 руб. серебром единовременного пособия. Правда, вовсе не из чувства сострадания, а только потому, что, как докладывал всесильный шеф жандармов и начальник III отделения генерал-адъютант Орлов, надломленный Костомаров «поставил себе первым долгом письменно изъявить живейшую верноподданическую признательность Вашему Императорскому Величеству за то, что Ваше Величество, вместо строгого наказания, по чувствам благости своей, даровали ему еще возможность загладить усердною службою прежнее его заблуждение»[10]. Эта отправка в Саратов не означала еще полного освобождения, так как Костомарова сопровождал жандарм, поручик Альпен, который должен был следить за тем, чтобы его поднадзорный не входил «с посторонними лицами в излишние разговоры». Поручик, так сказать, «сдал» Костомарова саратовскому гражданскому губернатору М. Л. Кожевникову. Правда, Орлов приписал на официальном отношении к Кожевникову: «Прошу быть к нему милостиву, человек с достоинствами, но заблуждался и искренне раскаивается»[11], что, впрочем, не помешало ему обратиться к министру внутренних дел Л. А. Перовскому с предложением об установлении над Костомаровым «строжайшего надзора»[12]. Аналогичное распоряжение он отправил начальнику 7-го округа корпуса жандармов Н. А. Ахвердову, чтобы тот установил в подведомственном ему Саратове секретное наблюдение за Костомаровым и докладывал через каждые полгода о его поведении[13].

Саратовская ссылка — важный этап в идейном развитии Костомарова, здесь он сблизился с Н. Г. Чернышевским и историком Д. Л. Мордовцевым, только начавшим в эти годы разрабатывать историю народных движений и самозванства. Работая в губернском правлении, Костомаров имел возможность ознакомиться с секретными делами, среди которых имелись дела и по истории раскола. В Саратове он написал ряд трудов, которые при их публикации уже после ссылки и в условиях общественного подъема 50—60-х годов XIX в. стали широко известны, выдвинув их автора в первый ряд среди тогдашних историков. Особое место в этих исследованиях занимают труды по украинской истории.

В эти же годы Костомаров добивается, говоря современным языком, реабилитации. 31 мая 1855 г. он обращается к недавно вступившему на престол Александру II с прошением, в котором пишет: «В настоящее время, когда Ваше Императорское Величество изволили ознаменовать Ваше вступление на престол делом безмерного милосердия, проливающего луч утешения самым тяжелым преступникам, я дерзаю молить державную благость Вашу, государь, о милосердии ко мне. Если бы надзор надо мной ограничивался единственно наблюдением над моими политическими убеждениями, то я бы и не осмелился желать освободиться от него, ибо я других убеждений не имею, кроме тех, какие предписывает мне закон и любовь к своему монарху. Но надзор полиции, соединенный с необходимостью находиться исключительно в одном месте, стесняет меня в моей служебной и домашней жизни и лишает меня средств к поправлению болезни зрения, которою я страдаю уже несколько лет. Государь-отец! Удостойте оком сострадания одного из заблуждавшихся, но истинно раскаявшихся детей великого Вашего семейства русского, соизвольте предоставить мне право служить Вам, государь, и жительствовать невозбранно во всех местах Российской империи Вашего Императорского Величества»[14]