Николай Костомаров - Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила. Страница 2

сохранил ее законного государя. Много стало приставать к нему сразу. Жива бы­ла мать настоящего Димитрия. Если б ее поставили перед народом и она бы ска­зала всем, что сын ее подлинно убит и тот, который идет на Москву, ей не сын, то народ бы, конечно, не поверил обма­ну, стал бы грудью за царя Бориса. Но Борис не смел этого сделать; он держал мать в заточении в дальнем монастыре и боялся, что если ее поставить перед на­родом, так она нарочно из мести за смерть своего сына и за свое горе ска­жет народу такое, что пойдет не к добру Борису и его роду. Борис умер скоро­постижно 13 апреля 1605 года. Сын его Феодор нарекся царем. Но тут все войс­ко, которое воевало против названного Димитрия, под городом Кромами пере­далось ему. Московские люди низвели Федора Борисовича с престола, а потом 10 июня 1605 г., как говорят, по тайному приказанию названного Димитрия, умер­твили вместе с его матерью. Названный Димитрий сел на престол. Мать настоя­щего Димитрия признала его сыном пред всем народом, из мести к Годунову за убиение ее сына. Названный Димитрий должен был исполнить слово, которое дал в Польше пану Юрию Мнишку, и же­ниться на дочери его, Марине. По этому поводу Мнишек с дочерью и с роднёю в мае 1606 г. приехал в Москву, а с ним прибыло туда тысячи две с лишком поляков. Здесь, во время свадебных праздников, поляки стали вести себя нагло, оскорблять народ, не оказывали должного уважения к вере и русским обычаям. Народ негодовал. Пользуясь этим, бояре составили заговор, заманили в него кое-каких служилых и торговых людей и 17 мая 1606 года возбудили народ бить поляков, разгостившихся в Москве, сами напали на дворец и убили самозванца, называвшего себя Димитрием. Выбрали царем князя Ва­силия Ивановича Шуйского, уверившись, что прежний убитый названный Димит­рий был не настоящий  Димитрий, а Гришка Отрепьев, дьякон-расстрига, и притом затевал ввести в Московском государ­стве латинскую веру. Но народ был недоволен тем, что Василий сел на прес­тол неправильно: не вся земля через своих выборных людей избрала его на царство, а прокричали его царем и посадили на престол благоприятели его и нахлебники в Москве. Начались сму­ты, бунты. Появились бродяги, назы­вавшие себя царскими именами, и вол­новали народ. В Польше, в доме Мнишка (а сам Мнишек сидел тогда в плену в Ярославле ) , стали опять творить Димитрия, распространили слух, что тот, который недавно царствовал в Москве этим именем, не убит, а спасся от смер­ти. Вслед за тем в Северщине (нынеш­няя Черниговская, Орловская и Кур­ская губернии) появился новый вор, назвавший себя Димитрием. Около него столпились поляки, казаки и разные русские бродяги. Стали сдаваться ему города. Он дошел до Москвы и стоял станом в подмосковном селе Тушине целых полтора года, держал столицу в осаде, а взять ее не мог. Другое его полчище стояло под Сергеевым монас­тырем св. Троицы и также не могло взять монастыря. Тем временем Мос­ковское государство пришло в ужас­нейший беспорядок. Одни стояли за Димитрия, другие за Василия. Жена первого бродяги, Марина Мнишек, приз­нала нового Димитрия за одно лицо с прежним своим мужем, и это много расположило к нему народ. "Стало быть, - говорили, - он и впрямь тот, кто царствовал и кому мы присягали". Были такие, которые не верили, чтоб: он был Димитрий, а стояли за него  оттого, что не любили царя Василия;

и не хотели, чтобы он, неправильно севший на престол, утвердился на нем своим родом. Они хотели через Димитрия свалить с престола Шуйского,  а потом извести самого вора, что

назывался Димитрием, и выбрать нового царя всею землей. Сперва Димитриева сторона брала верх над Васильевой, но скоро поляки, которые разослали из ту­шинского стана по разным городам и уездам сбирать продовольствие для вой­ска, наделали народу русскому оскорб­лений и насилий и так его озлобили, что он повсеместно поднялся и стал приставать к Шуйскому. Тогда царь Василий Шуйский пригласил на помощь шведов. Молодой боярин Михайло Ва­сильевич  Скопин-Шуйский,  человек необычного дарования, вместе со шве­дами победил поляков и русских воров, которые держались Димитрия, и освободил Троицкий монастырь от осады. Король польский Сигизмунд III поднялся на Московское государство как-будто за то, что во время убийства того царя, что назывался Димитрием, в Москве перебили его подданных, поляков.

Сигизмунд осадил Смоленск и послал под Москву, в Тушино, звать к себе тех поляков, которые служили Димитрию. Тогда те московские бояре, что были в Тушине и служили вору, увидали иной способ низложить Василия Шуйского, отстали от вора и заявили, что хотят на московский престол сына Сигизмундова, королевича Владислава. Вор, называвший себя Димитрием, увидал, что ему плохо, и с казаками 7 января 1610 г. убежал в Калугу. За ним побе­жала и жена его. Весь тушинский табор разошелся. Москва освободилась от осады.  

     Но Василию после этого стало не лучше, а хуже. Сигизмунд ухватился за то, что некоторые русские заявили, что хотят на престол сына его Владислава, и намеревался идти на Москву. Боярин Михаил  Васильевич Скопин-Шуйский  умер скоропостижно в Москве 24 апреля 1610 года. Народ прокричал, что его извела невестка царская, жена Васильева брата. Подозревали и самого царя, потому что не любили его и прежде. Летом польское войско пошло к Москве. Выступил против него царский брат Димитрий; но московское войско неохотно шло биться за Шуйских, а иностранцы, которые помогали Шуйскому, изменили во время самого сражения под Клушином. Предводитель, или гетман, польско­го войска, Жолкевский, победив Димит­рия Шуйского, пошел к столице. Тогда в Москве сделался переполох, ждали поляков, а тут на пущую ей беду явил­ся под нее из Калуги с казаками тот вор, что называл себя Димитрием. Тог­да, угрожаемые с двух сторон и от по­ляков, и от вора, москвичи низложили царя Василия с престола; держали про­меж себя совет и порешили пригласить на царство польского королевича Вла­дислава. Жолкевский подступил к сто­лице. Здесь бояре на Девичьем поле 17 августа 1610 г. заключили с ним до­говор на том, чтоб им выбрать на прес­тол королевича Владислава и послать под Смоленск к королю посольство об этом важном деле. Вор был прогнан и через несколько месяцев (10 декабря 1610 г.) был убит в Калуге.

   Но оказалось, что Сигизмунд и поляки только обманывали и дурачили русских, показывали вид, что хотят дать на московский престол своего ко­ролевича, а у них была совсем иная тайная дума: они хотели покорить се­бе все Московское государство и при­соединить его к Польской державе. Польское войско вошло в Москву под начальством Гонсевского, которого вместо себя поставил в русской столице гетман Жолкевский. Поляки без всякой церемонии стали распоряжать­ся царскою казною, а бояре, состав­лявшие верховный совет, только по имени были правителями; в самом же деле должны были поступать так, как поляки прикажут. Под Смолен­ском посланные туда к королю пос­лы — митрополит ростовский Филарет (бывший боярин Феодор Никитич Ро­манов) да боярин Василий Голицын с товарищами — не могли столковаться с польскими панами; русские послы домогались, чтоб Владислав крестился в греческую веру; поляки на это не согла­шались и обходились с послами высокомерно; Сигизмунд требовал, чтоб ему сдался Смоленск, и, стоя под этим го­родом, раздавал имения в Московском государстве разным московским людям не от имени сына, которого в цари выбрали, а от имени своего, когда он на то не имел никакого права. Тем време­нем и поляки, и их русские сторонники в Москве стали открыто говорить, что следует целовать крест не одному Влади­славу, а вместе и Владиславу, и отцу его Сигизмунду. Это уже явно показывало, что идет дело вовсе не о том, чтоб Вла­дислав, польский королевич, был на московском престоле, а о том, чтоб все Московское государство признало госу­дарем короля польского и таким обра­зом было бы присоединено к Польше. Но все знали, что Сигизмунд был всею душою католик и в своем Польско-Литовском государстве паче всего о том старается, чтоб весь православный народ, ему подвластный, подчинить власти рим­ского папы. Справедливо было опасать­ся, чтоб и в Московском государстве, ес­ли он им овладеет, не началось того же. Тогдашний глава духовенства патриарх Гермоген, как ему и подобало яко верховному пастырю, стал возбуждать народ на защиту веры. Старик он был крутой, суровый, неподатлив ни на ка­кие прельщения. Поляки никак не могли его обойти и обмануть. С самого начала, как послы русские с ними вошли в сог­ласие, Гермоген один им не верил, не терпел латинства, был против выбора Владислава; притихнул было на время, а как польские хитрости стали выдавать­ся на явь, так начал писать грамоты и призывал православный русский народ­ на оборону своей веры. Его воззвание кстати пришлось рязанскому воеводе Прокопию Ляпунову. Этот человек уже прежде такую силу приобрел в Рязан­ской земле, что стоило ему слово ска­зать - и все за ним пойдут. Человек он был горячий, живой, поспешный, поборник по правде, сам был бесхитростен оттого очень доверчив; но зато, как только становилось ему заметно, что делается не так, как прежде казалось, он тотчас изменялся. Бориса он не любил за его неправды; когда шел против него пер­вый названный Димитрий, Ляпунов иск­ренно поверил, что явился настоящий царевич русский, и все войско склонил на передачу Димитрию; после смерти названного Димитрия не хотел поко­риться Шуйскому, сначала пошел на него с его врагами, думал, что царство­вавший в Москве под именем Димит­рия и впрямь спасся от смерти, но по­том, уверясь, что обман, отстал от во­ров, служил Шуйскому, но только по нужде, затем, что надобно под какое-нибудь начальство стать против смуты;не любил царя Василия, не мог прос­тить ему, что он сел на престол не по закону, не по избранию всей Земли Русской, как следовало; затевал было устроить новое избрание волею всей земли, думал посадить на престол боя­рина Михаила Скопина-Шуйского, но это не удалось - Михаил Васильевич Скопин-Шуйский скоро умер, и, когда пошла ходить весть, что его извели, Ляпунов начал возбуждать народ про­тив Василия, послал брата своего Заха­ра в Москву,  и при его содействии Шуйского заставили сложить царский венец. Прокопий Ляпунов искренно присягнул Владиславу, думал, что поль­ский королевич примет русскую веру, станет русским человеком и Москов­ское государство усилится, а Польша будет жить с Москвою в дружбе, союзе и согласии, через то, что в одном госу­дарстве будет государем отец, а в дру­гом — сын; и оттого Ляпунов скоро привел к присяге всю Рязанскую Зем­лю, велел возить припасы польскому войску, стоящему в Москве; но как только получил Ляпунов от патриарха грамоту да проведал, что делается под Смоленском, тотчас уразумел, что поля­ки русских дурачат , написал грамоты и, разослал в разные города; писал, что ве­ра в опасности, просил, чтобы везде  собирались ополчения и выходили по дороге к Москве, а на дороге ополчения сходились бы вместе, как кому пригод­нее по пути, и все бы дружно и едино­мышленно шли выручать от иноверцев и иноземцев царствующий град и его святыню — Божьи церкви, честные об­раза и многоцелебные мощи. По голосу Ляпунова поднялась Земля Рязанская; за нею поднялись Нижний Новгород, Ко­строма, Галич, Вологда, Ярославль, Вла­димир и другие города. Ляпунов не раз­бирал людей, лишь бы шли к нему; всех готов был принимать: он одно конечное дело видел впереди и хотел совершить его как можно скорее. Оттого он не пренебрег и казаками. Был казацким атаманом Иван Мартынович Заруцкий: родом он был русин, из Тарнова, в Галиции; служил он прежде второму во­ру — Димитрию, отстал было от него и пристал к полякам, да увидел, что у по­ляков не быть ему первым человеком, ушел от гетмана Жолкевского в Калугу опять к вору, а после его смерти, связав­шись с его вдовою Мариною, думал вол­новать Русскую Землю именем ее сына, рожденного недавно от второго вора. Для Заруцкого Московское государство было чужое; ему лишь бы в мутной воде рыбу ловить; казацкая шайка у него была большая, но сбродная; наполови­ну, если не больше, она состояла из ма­лороссов; а этот народ в те поры еще принадлежал не к Московскому государству, а к Польше, но поляков не любил; оттого в этом деле он был чужой серд­цем: ни тем, ни другим добра не хотел, чинил только смуту. Ляпунов вошел в союз с Заруцким, хоть не любил его, как и Заруцкий не любил Ляпунова.