В Розанов - Русский Нил Страница 2

Но вот "волжская" биография была как бы оставлена им на берегах реки, его вскормившей, и с Московского университета (1878-1882) стал он плести другую нить своей жизни. Переход к созерцательному мировосприятию сразу же дал свои первые результаты: ему открывается понятие Бога. "К Б<огу> меня нечего было "приводить": со 2-го (или 1-го?) курса университета не то чтобы я чувствовал Его, но чувство присутствия около себя Его - никогда меня не оставляло, не прерывалось хоть бы на час" ("Опавшие листья. Короб второй". 1915, стр. 319). Но Бог Розанова особый. "Свой Бог" Розанова"- так подчас определяли его конфессиональную проблему. Действительно: "Авраама призвал Бог: а я сам призвал Бога..."- это и "воспоминание" Розанова и самоопределение ("Уединенное"). "Богостроительство" Розанова - отдельная страница его творческой биографии, требующая самого тонкого анализа розановской души. Ошибка здесь может привести к полному непониманию Розанова и его творческого пафоса - а ошибиться очень легко, так как Розанов сам вольно или невольно оставлял много "ложных следов".

Так или иначе, переворот действительно совершился: изменилось и существо его творческой деятельности, которая отныне все больше и больше подчиняется наличной реальности и приобретает отчетливый "пассивный" характер. Эта "пассивность" проявилась главным образом в присущем Розанову комментаторстве гениальном, оригинальнейшем комментаторстве. За исключением немногих книг ("Уединенное", "Опавшие листья", "Апокалипсис нашего времени") необъятное наследие Розанова, как правило, написано по поводу каких-либо явлений, событий. Это видно явственно.

Идейный переворот, пережитый Розановым в студенческие годы, создал как бы развилку сознания, которую он так и не преодолел в себе до конца жизни. Отсюда, думается, вытекает чудовищная розановская антиномичность сознания. В культуре это явление беспрецедентное. Антиномии Розанова возникли из действительности его чувствования и внутреннего пафоса. Так, его открытая религиозность прорывается иногда буйным атеизмом. Розановской свободе, отличающейся нетерпимостью ко всякому авторитаризму, сопутствует внутренний детерминизм. Его социальный анархизм часто переходит в сугубую государственность. Почти натуралистическое признание наличного бытия сочетается с полным игнорированием фактов, доходящим иногда до мифологических пределов. Постоянная борьба с "позитивностью" современного века соседствует с глубоко спрятанным позитивизмом сознания. Внешне он, казалось, не тяготился этим, даже гордился:

"На предмет надо иметь именно 1000 точек зрения. Это "координаты действительности", и действительность только через 1000 и улавливается". Такая "теория познания" действительно демонстрировала необычайные возможности специфически его, розановского, видения мира. Однако она же порождала немало внутренних трудностей, которые ему пришлось пережить. Двуликость, расщепленность сознания и усиленная рефлексия привели Розанова к глубокой жизненной драме, которую он стал осмысливать только на исходе своих дней. Драма эта заключалась во все большей и большей потере чувства действительности и, как следствие, в фатальной обреченности на неучастие в ней. "Странник, вечный странник и везде только странник". Это были его сухие слезы.

"Ни одно мое намерение в жизни не было исполнено, а исполнялось, делалось мною, с жаром, с пламенем — мне вовсе не нужное, не предполагаемое и почти не хотимое, или вяло хотимое".

Жар и пламень сопровождали Розанова всегда. Начинал он свою творческую биографию как философ. Первая его большая работа - классический философский труд "О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания" (М. 1886). Книга в сорок печатных ластов, по словам самого Розанова, была "посвящена рассмотрению ума человеческого и устройству, расположению системы наук, реальных и возможных (потенциально в уме заложенных)" (В. Розанов, "Злое легкомыслие" - "Новое время", 24 марта 1904 года). Книга прошла незамеченной, что было воспринято ее автором как полная неудача, и после трехлетнего "онемения" (до 1889 года Розанов ничего не печатал) он навсегда оставил "классическую" форму философствования. Случайное знакомство с Н. Н. Страховым и С. А. Рачинским открыло Розанову путь в журналы консервативного направления, и в 90-е годы XIX века он целиком уходит в публицистику. "Огненная встреча" с К. Н. Леонтьевым (май - ноябрь 1891 года) обострила розановские консервативные идеи до ультраправых пределов.

Однако настоящей темой Розанова, открывшей новую эпоху его творчества, стала тема пола. Этот третий период выявляет наконец оригинальный розановский подход к действительности, но в то же время оказывается осложнен как перипетиями биографии Розанова, так и исторической ситуацией в России. Он мог еще быть "глухим" к "событиям на улице", но "боль биографии" никогда не оставляла его равнодушным. А тема пола теснейшим образом связана с его биографией.

После неудачного брака с А. П. Сусловой, известной также и по биографии Ф. М. Достоевского (Суслова оставила Розанова без развода, что в условиях тогдашнего положения о браке было непреодолимым препятствием новой женитьбе), Розанов вступил в "незаконный" брак (скрепленный тайным венчанием). Жена оказалась на положении любовницы, а пять человек детей - незаконнорожденными. Драматическую ситуацию семьи Розанов "увидел" в 1896- 1898 годах, когда он начал понимать, что может оставить детей сиротами, а жену без права на какую-либо социальную помощь. "Таким образом,- писал он А. А. Александрову,счастье и страдание мое личное удивительно замешалось в эту тему". Поводом его обращения к теме пола оказалось письмо в газету одной женщины в связи со съездом сифилитологов. Розанов начал писать Комментарий к Письму одной женщины. "И вот комментарий к Письму женщины стал переходить в несчастье, в исследование самой женщины. Тут открылась тема пола: и едва я подошел к ней, как увидел, что, в сущности, все тайны тайн связаны тут в узел. Если когда-нибудь будет разгадана тайна бытия мироздания, если вообще она разгадываема - она может быть разгадана только здесь. Вообще - никто и ничего об этом не знает, кроме того, что это есть как факт: полный эмпиризм, над которым я захотел поднять лампу. "Дальше в лес - больше дров" - и я Вам объясню только, что в обширное исследование, насколько уже оно написалось, введена разгадка Гоголя - в его психике, Лермонтова ("демонизм" его), Достоевского, Толстого; и затем Платона, коего "Федр" и "Пир" мною комментированы, как "Легенда об Инквизиторе"; до сего доведена моя работа, перевалившая за 320-ю страницу моего обычного письма, когда я бросил ее, чтобы перейти к фельетонам для "хлеба насущного"; в дальнейшем плане она обнимет - в самом кратком замечании Пифагореизм, подробнее Элевзинскне таинства; очень подробно - Сиро-финикийские культы и Египетские секреты. Затем восход - к Библии и, наконец. Предвечному Слову, распятому на кресте. Дело все в том, что, как я открыл без всякого труда через исследование своих родных писателей - Гог<оля>, Лер<монтова>, Дост<оевского>, Толст<ого> - половое чувство как-то связано с религиозным мистицизмом. Это какая-то таинственная ли жизненность, в меня влитая, или прямо Перст Божий: но я догадался, что узел этого-в младенце, который правда "с того света приходит", "от Бога его душа ниспадает"; и дело в том, что пол, о коем мы ничего не постигаем, есть в самом деле как бы частица "того света" (письмо Розанова А. А. Александрову [январь 1898 г.].- ЦГАЛИ, ф. 2, оп. 2, ед. хр. 15, л. 65-68).

В этих планах заключается вся последующая мысль Розанова, ставшая основанием его будущих сочинений. Именно здесь, в "теме пола", раскрылась природа естественных целей, к которым он обратился в студенческие годы, отказавшись от "искусственных целей", от своего утопического сознания. Тема была найдена, и его "жар и пламень" целиком были отданы, семье и браку, разводу и проблеме незаконнорожденных детей. Розанов весь погрузился в культуру семитского Востока, ветхозаветных преданий и в египетскую культуру. Отсюда, с увлечения "египетскими секретами", начали развиваться в скрытом виде его антихристианские идеи. Консервативный ригоризм 90-х годов стал смягчаться, появилась терпимость к "иноверию", выявились интересы к сектантству и т. д. К этому же времени относится и знакомство с "декадентами" (Д. С. Мережковским, 3. Н. Гиппиус, Д. В. Философовым), собственно, извлекшими Розанова из литературного захолустья, в которое к началу XX века превратилась консервативная печать. Начинает расти его слава как одного из первых "законодателей духа".

Усилия Розанова, направленные на утверждение в обществе культа семьи, который мог бы, по его мнению, обновить разрушающийся современный мир, сопровождались многими трудами. Были опубликованы книги: "В мире неясного и нерешенного" (СПб. 1901; изд. 2-е. 1904), "Семейный вопрос в России" (СПб. 1903, тт. 1-2). Остались неопубликованными "История семьи в России", некоторые книги по смежным проблемам, касающимся темы пола и "религии семьи". Социологи должны обратить внимание на это богатое наследие писателя, одного из самых ревностных строителей русской семьи. Но как и при жизни Розанова, когда общество было всецело занято "глобальными проблемами", так, судя по всему, и сейчас разгадку Розанова пытаются найти в иных темах. Тогда как главный нерв творчества Розанова - семья.