Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец Страница 2

При мыслях об учителе на душе у Соломониды стало легко и радостно. Она словно воочию увидела перед собою добрые, по-детски чистые глаза Вараввы, услышала его высокий ласковый голос.

"Добрый пастырь у Тимоши, - подумала Соломонида. - Учит его добру и разуму, велит чтить мать, помогать бедным, жалеть убогих. Да и то благо, что и Тимоша к нему прислушивается сердцем и почитает Варавву как родного отца".

От последних мыслей стало Соломониде совсем хорошо. Она полежала, не двигаясь, ещё немного, повернулась на бок и открыла глаза. Вся ещё во власти не отпускавших её дум, она взглянула на подоконник, где лежала толстая тетрадь, от начала и до конца исписанная её сыном. Книги были дороги, и потому Тимоша полюбившиеся ему места переписывал в эту тетрадь.

Сколько радости, мудрости, тепла и света было собрано её сыном на сшитых суровой ниткой листочках!

Соломонида снова закрыла глаза - и вот уже не летнее утро, и не затопленная светом изба, а зимний вечер и теплый полумрак предстали перед нею. Мурлыкал на печи кот Терентий, чуть потрескивала лучина в железном поставце, пахло смоляным дымом, печеным хлебом и неистребимым духом сушеных трав, хранившихся и на печи, и под печью, развешанных и в избе, и в сенях.

Тимоша, разутый, сидел на лавке у печи и, блаженно поводя пальцами босых ног, правой рукой любовно гладил тетрадь.

"Ну, садись, мама, садись", - с нетерпением звал он её, досадуя, что Соломонида никак не может бросить какое-то свое вечное занятие по дому.

Она садилась супротив сына, поправляла платок, и замирала в сладкой истоме, ожидая великого чуда - чтения.

"Премудрость светла и неувядающа и легко созерцается любящими её, негромко читал Тимоша. - С раннего утра ищущий её не утомится, ибо найдет её сидящею у дверей своих. Помышлять о ней есть уже совершенство разума, и бодрствующий ради неё скоро освободится от забот; и начало премудрости есть искреннейшее желание учиться.

Я полюбил премудрость более здоровья и красоты и избрал её, ибо свет её неугасим.

Бог даровал мне истинное познание существующего, чтобы познать устройство мира и действие стихий, начало, конец и середину времен, смены поворотов и перемены времени, круги годов и положение звезд, природу животных и свойства зверей, стремление ветров и мысли людей, различия растений и силу корней. Познал я все сокровенное и явное, ибо научила меня премудрость - художница всего.

Она прекраснее солнца и превосходнее сонма звезд; в сравнении со светом она выше, ибо свет сменяется ночью, а премудрости не превозмогает злоба".

"Кто же это сказал столь дивно, сынок?" - спрашивала Соломонида, и Тимоша так же негромко отвечал: "Я читаю книгу премудрости царя Соломона, почитавшегося среди смертных мудрейшим".

Она молча кивала и просила негромко: "Почитай еще". Сама она была бесписьменной, не умела ни читать, ни писать и искусство письма и чтения оттого казалось ей стоящим рядом с колдовством.

И ещё одному Соломонида дивилась, но в этом совсем не понимала сына. Дивно было видеть ей Тимошу, когда замерев надолго, не отрываясь, смотрел он на звезды в небе, на муравейник, на птиц, вьющих гнездо.

А когда однажды спросила Соломонида: "Чего это ты, сынок, сидишь недвижен, уж не занедужил ли?" Тимоша улыбнулся и ответил ей словами притчи: "И сказал Агур сын Иакеев: "Три вещи непостижимы для меня и четвертую я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля в море и пути мужчины к девице".

И ещё сказал Агур: "Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: муравьи, народ не сильный, но они заготавливают летом пищу свою; горные мыши - народ слабый, но ставят дома свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах".

Соломонида открыла глаза и, с досадой подумав: "Что это я, однако, размечталась?" - сползла с печи, с трудом вышла в сенцы, и зачерпнув из бадьи ковш воды, стала в деревянной лохани творить тесто.

* * *

Тимоша отыскал на сеновале нож и уже собрался спрыгнуть на землю, как увидел неподалеку быстро скачущего всадника. Каурый конь шел скорым намётом и уже через несколько мгновений Тимоша признал седока. "Костик, - подумал он, - а конь из конюшни владыки. Никак приключилось что в Вологде?".

Спрыгнув с сеновала, Тимоша побежал навстречу другу, а тот, заметив его, ещё издали стал что-то кричать, показывая то на их дом, то на оставшуюся за спиной Вологду.

Не остановившись возле него, Костя промчался к избе и, слетев с коня, исчез за дверью.

Тимоша что было духу побежал обратно - к дому. Вбежав в избу, он увидел застывшую у печи мать с белым, неживым лицом и руками, сложенными на груди крестом.

- В лес надо бежать! - кричал Костя. Там они нас ни в жисть не найдут! Только не медлите, не медлите! Скорее! Скорее!

- Что случилось? - спросил Тимоша, пугаясь.

- Нищие и божедомы сюда идут! Грозятся вас обоих досмерти убить!

- За что же им нас убивать? - со страхом и удивлением воскликнул Тимоша, но Костя только рукой махнул и выскочил во двор.

- О господи! - простонала мать и стала быстро вынимать из сундука вещи, что были получше иных, и вязать их в два узла.

Тимоша, приподняв крайнюю доску пола, достал три тяжелых свёртка. В промасленных холстинах хранились под полом батькины сабля, самопал и пистоль.

Вскоре все было собрано. Мать, уронив руки, прислонилась к дверной притолоке и, оглядев избу полными слез глазами, опустилась на лавку, держа на коленях притихшего кота Терентия.

- Тащи узлы во двор, Тимоша, - сказала мать слабым голосом.

Во дворе Костя уже вывел из сарая Пеструшку и спустил с цепи радостно прыгавшего Найдена. Затем мальчики свели Соломониду с крыльца, помогли ей сесть на коня, перекинули через круп каурого связанные веревкой узлы и, набросив на шею Пеструшки травяной аркан, тронулись в лес.

Тимоша не выдержал и опрометью кинулся на сеновал. Из Вознесенских ворот на мост через Вологду медленно вползала серая толпа юродивых и нищих. Чуть ли не половина их шла с клюшками, посохами и костылями, и потому брести им до дома Соломониды было никак не менее часа.

- Черви кладбищенские, - пробормотал Тимоша и, погрозив юродам кулаком, бросился догонять Костю и мать.

Тимофей быстро догнал уходивших в лес, и шагая рядом с Костей, спросил:

- Так за что же божедомы идут нас побивать?

- Всего не знаю, - ответил Костя. - Знаю только, что наплели в городе невесть что две полоумные странницы да юрод Вася.

* * *

А было так...

Три дня назад христов человек - Вася Железная Клюка, не мывшийся и не стригшийся двадцать лет, вылез из-под крыльца дома братьев Гогуниных, под коим он спал вместе с собаками, и вдруг увидел среди двора чужую, никогда дотоле не виденную кошку. Кошка была черна и столь злобно зыркнула на божьего человека угольными бесовскими глазами, что Вася, трясясь от страха всем телом, задом вполз под крыльцо и только там догадался свершить крестное знамение.

Не успел он и лба перекрестить, как на дворе дико и страшно вскричал петух, за ним - другой, и тогда, сообразив, что после петушиного крика нечистая не живет, и опасность в который уж раз обошла его стороной, Вася с опаской выглянул из-под крыльца. Он увидел совершенно пустынный двор и понял, что бесовка исчезла, как сквозь землю провалилась.

Двор братьев Гогуниных был обнесен таким плотным тыном, что не только кошка - мышь не проскочила бы ни туда, ни обратно.

Трижды перекрестившись и обойдя стороной проклятое место, где только что сидело дьяволово отродье, Вася, опираясь на клюку, побрел к воротам, и тут же поведал обо всем виденном ночному сторожу Авдею. Услышав Васин рассказ, сторож враз посуровел и сказал, что все это Васе приснилось, а он, Авдей, службу нёс честно и во всю ночь ни на миг глаз не смыкал, однако чужой, приблудной кошки на дворе отнюдь не видывал. А когда Вася слабым от долгого поста голосом стал упрекать Авдея во лжи, то нерадивый страж посмеялся над божьим человеком, обидно и пакостно обозвал его дуроплётом и вытолкал со двора вон, погрозившись не пустить обратно.

Вася заплакал и потащился к собору. Когда он подошел к храму, у паперти стояли и сидели во множестве убогие и скорбные люди, долгие годы побиравшиеся Христовым именем.

Обида на грубого и неблагочестивого Авдейку все ещё не прошла, и Вася стал рассказывать божьим людям о том, что с ним случилось. Божьи люди слушали и молчали. Да и чему было дивиться, когда каждому из них бывали и видения божественные, и явления тайные, и звуки чудесные, и знамения предостерегающие.

И только безрукий стрелец Кузьма, выслушав Васю, криво ухмыльнулся в рыжую бороду, и воровато скосил хитрые зеленые глаза.

И тут - все видели - и безрукий Кузьма тоже - прямо из-за угла храма неслышно будто бесплотная вышла она - черная и страшная - и, немо разверзнув красную пасть, вытянула перед собою когтистые лапы.