Арон Залкинд - Педология: Утопия и реальность Страница 2

Пассивное следование биологическим законам в лучшем случае потакало внесоциальной романтике и бесполезной обращенности к прошлому. Так, немецкие педагоги «влачили чуткие и одаренные юношеские группы по лесам и горам Германии, „помогая“ им в романтической обстановке „изживать“ охотничье-кочевые инстинкты предков (почему бы им не потянуть ребят на фабрики, в рабочие подвалы, к голым батракам?!)»[12].

Едва ли в немецкой педагогике целью этих походов декларировалось изживание охотничье-кочевых инстинктов. И едва ли в каком-либо педагогическом труде можно было встретить такую невольно-зловещую самопародию.

А. Залкинд подчеркивал, что, не принимая во внимание благотворность здорового коллективизма, педология, «вместо богато творчески развивающегося человеческого детеныша поневоле могла видеть лишь одичалого, слепого котенка, биологически и творчески бедного, тусклого»[13]. Жаль, что в битве за освобождение ребенка из «сумерек полузакупорки» утопия подчиняла себе адекватно-научное восприятие проблемы, — «коллективизировать ребенка никогда не рано: как только мимика, движения, лепет другого ребенка начинает вызывать у него живую, бодрую реакцию, наступает момент начала детской коллективизации»[14]. Крестьянская коллективизация была на тот момент в самом разгаре. Что касается семьи, то к ней у стратегов новой концепции просвещения был ряд неизбежных претензий, поскольку семейная обстановка, как правило, лишь способствовала изоляции ребенка, «неорганизованной фантастике» его душевного мира, «мистически-сентиментальному» индивидуализму, а иной раз даже пестовала в нем «собственническое хищничество». В семье ребенок либо предоставлен сам себе, либо «старательно уродуется любвеобильными, но достаточно педагогически недалекими близкими»[15]. Из-за этой недальновидности «бестолковой семьи и мало чуткой ближайшей к семье родни»[16] — «детский материал» попадал в условия дошкольного воспитания «попорченным»[17].Неблагоприятное влияние семейного окружения и педагогически пагубная родительская опека были также повинны «в огромной части половых изъянов переходного возраста»[18]. Требовался «срочный нажим на половую проблему»[19] — энергичное обучение основам коллективистского воспитания, которое препятствует излишнему эгоцентризму ребенка и появлению преждевременного интереса к сфере сексуальности. «Родительский фронт надо забронировать наилучшими разъяснениями по половому вопросу»[20].

Здесь уместно вспомнить известную парадоксальную сатиру в сокровенно-искреннем высказывании Д. Свифта о том, что воспитание детей менее всего может быть доверено их родителям. Д. Свифт при этом добавлял, что у ребенка из семьи бедняков и, как говорится, представителей трудового народа — больше шансов вырасти полноценным человеком, поскольку он с малых лет оказывается самостоятельнее и свободнее от эгоцентричной семейной замкнутости. Тезис Д. Свифта о неблагоприятном влиянии родителей с удовольствием развивает и Ф. Кафка в письмах (датированных 1921-м годом) своей сестре Элли, подчеркивая, что семья всегда настолько экспансивна и притязательна по отношению к ребенку, что дело непременно доходит, по крайней мере, до «духовного кровосмешения». Это воззрение можно сопоставить с более приземленным предостережением А. Залкинда (а прежде него и З. Фрейда) об опасности «избыточного эротизма» родительских ласк и возни с ребенком. Подробно, с присущей ему иронической проницательностью рассматривая причины, по которым воспитание родителями может оказаться пагубным, Ф. Кафка все же не решается предложить какую-либо альтернативу и высказать сожаление о том, что рос не в интернате или трудовой коммуне «Юный ленинец»…

Кора головного мозга — наиболее пластичный элемент всей физиологии человека — была, по мнению А. Залкинда, ответственна за формирование новых «социалистических» рефлексов и освобождение человека от натуралистических пут — «все меньше зависит он от естественной природы (солнца, леса, реки и пр.)»[21]. Среди «пр.» можно еще отметить естественно-интимные импульсы в самом человеке, но А. Залкинд уверенно констатировал, что все «так называемые» инстинкты и законы пола, возраста и наследственности претерпевают под влиянием социальной среды «глубочайшие и достаточно быстро развертывающиеся метаморфозы»[22].

А. Залкинд подчеркивал, что «кора» — «биопрогрессивный аппарат» — является основным проводником влияний среды, поскольку ответственна за речь и коммуникативные способности человека. «На вопросе об оценке значения коры и развернется решающий бой в антропологии»[23]. Кора рассматривалась как источник бесконечной мобильности психики и главный объект воспитательных воздействий. В этой апологии кора приобретает черты самостоятельного существования, начинает напоминать какое-то тотемное божество, становится «лучшим другом приближающегося социализма и нового биофонда в целом»[24]; «Коре по дороге с социализмом, и социализму по пути с корой»[25].

Предлагалось даже развивать отдельную отрасль знания — «биопластику» (она же «физиопластика»), которая могла бы заниматься не только сознанием, но и формогенезом, — анатомическим изменением органов, «воспитанием определенных социальных типов дыхания, пищеварения и пр.»[26]. Кортикальные воздействия должны были привести к изменению «основного субстрата тела» на уровне «зародышевых клеток»[27], пусть для этого и потребуется «целая серия поколений». Подобная апология «коры» заставляет вспомнить марсиан из «Войны миров» Г. Уэллса — аморфных существ с огромным мозгом, который занимал чуть ли не треть всего туловища. Они, правда, внезапно погибли — или из-за отсутствия иммунитета к земной микрофлоре, или вследствие крайне неблагоприятных «кортикальных влияний» земной социальной среды…

Необходимо сказать, что философская трактовка А. Залкиндом учения о рефлексах была достаточно вульгарной, поскольку он допускал полное отождествление таких понятий, как «кора головного мозга», «сознание», «психика», «восприятие» и т. д. Первой в этом ряду стояла, разумеется, «социальная среда», от которой «всецело» зависела деятельность «коры»[28].

Наряду с достижениями рефлексологии педологи пытались активно пользоваться клиническим материалом учений о психоневрозах — будь то «суггестисты», психоаналитики или «адлеристы», подтверждающие роль кортикальных влияний как в патогенном, так и в целительном изменении различных функций организма. Это позволяло надеяться на создание «революционно-боевой», можно сказать, императивной доминанты в характере человека благодаря планомерным воспитательным воздействиям. Вообще исследования в области психоневрозов рассматривались, прежде всего, как возможность подтвердить теорию «доминанты».

Классический опыт ее создателя А. Ухтомского заключался в организации ряда раздражителей для лягушки, которая находилась в состоянии полового возбуждения и любые, даже мучительные импульсы извне, например, прижигание или покалывание, направляла на усиление половой доминанты — «обнимательного рефлекса». Отсюда следовал вывод, что при такой ярко выраженной целеустремленности даже отвлекающие побочные воздействия могут быть автоматически преобразованы в стимул для развития доминирующей психофизиологической направленности.

Выработка коммунистической концепции просвещения в послереволюционной России отличалась крайней агрессивностью утверждений и военной риторикой — научные направления непременно делились на «фланги», «лагеря» и «фронты», выступали под своими «флагами» и «знаменами», дискуссии именовались «полями сражения». Даже затишье в научных спорах лишь усиливало тревогу, поскольку за перемирием скрывалась «тонко маскированная вражеская армия, исподволь, тихой сапой подкапывающаяся под устои нашего воспитательного здания»[29]. Страх беспрестанных «подкопов» и бесконечные разоблачения «многообразной», «хитрой» или даже «хмурой» маскировки походили на элементы паранойи и особенно обострялись в тех случаях, когда речь шла о биологических пределах способности человека воспринимать воспитательные влияния.

Любая наука рассматривалась как «боевая классовая практика», вопрос о воспитании с первых же лет революции стал «классово-боевым, остро-боевым»[30]. Даже соблюдение санитарных норм представало «боем с насекомыми и грязью»[31]. Все эти битвы были неизбежны, если учесть «способность пролетариата как класса к единственно правильным философским обобщениям»[32]. Фронт мог быть и «психологическим», и «биологическим», и «социологическим», а данные традиционной психофизиологии не должны были являться препятствием для победы в советском «педагогическом штурме». Поднимался вопрос о «методах военизации педагогической работы»[33].