Вадим Эрлихман - Робин Гуд Страница 2

Совсем иным выглядит начало истории Робина в более ранней (XVI век) балладе «Путь Робин Гуда в Ноттингем», известной также под названием «Робин Гуд и лесники». Там герой — никакой не граф, а йомен, как в средневековой Англии называли особое сословие свободных землевладельцев, включавшее как крестьян побогаче, так и дворян победнее. В 15 лет, научившись мастерски стрелять из лука, Робин решил отправиться на состязание стрелков в Ноттингем. По дороге он встретил королевских лесников, расположившихся в лесу на пикник, и поспорил с ними, что уложит стрелой оленя на расстоянии ста саженей[3]. Робин выиграл, но лесники, не желая отдавать ему обещанные 20 марок серебра, пригрозили предать его суду, как браконьера. Рассердившись, юноша схватил лук и, не дав обманщикам опомниться, перестрелял их всех — 15 человек. Так же он поступил с отрядом из Ноттингема, явившимся на подмогу лесникам:

Один остался без руки,И без ноги другой,А Робин, взяв свой лук, ушелВ зеленый лес густой[4].

Естественно, после этого смертоубийства юноше оставалось только укрыться в лесу, где к нему присоединились другие изгнанники — те, у кого были нелады с законом. Законы тогда были суровыми — особенно так называемый «лесной закон», принятый после завоевания Англии в 1066 году нормандским герцогом Вильгельмом. По нему самые богатые дичью леса были объявлены королевской собственностью и охотиться в них строжайше запрещалось. Тот, кого лесники ловили с добытой мелкой дичью, мог лишиться глаза или правой руки, а убившего оленя или кабана ждала виселица. В то время густые лиственные леса покрывали почти половину страны, и для многих ее жителей охота была главным источником пропитания. Немудрено, что суровые меры захватчиков-нормандцев вызывали массовое недовольство местного англосаксонского населения, особенно на севере Англии, где, согласно преданиям, и орудовал легендарный разбойник.

Большинство авторов, пишущих об этой эпохе, сочувствуют угнетенным англосаксам, забывая, что до этого, в V–VII веках, они сами жестоко расправились с аборигенами-бриттами, частью истребив их, частью загнав в труднодоступные горы и болотистые пустоши. Создатели романов и фильмов о Робин Гуде почти единогласно считают своего героя борцом за права коренных англичан, мстящим нормандцам за обиды, нанесенные ему и его народу. В английском телесериале «Робин из Шервуда» завоеватели сжигают дом Робина (любопытная перекличка с пересказом Ивановского) и убивают его родителей, саксонских танов, чтобы захватить их земли.

А что говорят о происхождении Робина предания? Практически ничего — только баллада XVI века «Рождение Робин Гуда» сообщает, что он был сыном графского слуги Вилли и соблазенной им дочери графа Ричарда (по всей видимости, нормандца). Страшась мести отца, девушка бежала в лес и там родила красавца-сына, после чего граф отыскал их:

Спящего мальчика поднял старикИ ласково стал целовать.— Я рад бы повесить отца твоего,Но жаль твою бедную мать.

Из чащи домой я тебя принесу,И пусть тебя люди зовутПо имени птицы, живущей в лесу,Пусть так и зовут: Робин Гуд![5]

Robin — малиновка, красногрудая птичка, игравшая важную роль в суевериях жителей Британии. О связи ее с образом Робин Гуда мы поговорим позже, а пока запомним — герой рожден в лесу и с той поры неразрывно соединен с ним. Судя по балладе, граф забрал его на воспитание в свой замок, но годы, проведенные там, ни строчкой не отразились в легендарной биографии Робина. Впрочем, в классическом собрании английских баллад Фрэнсиса Чайлда «Рождение Робин Гуда» носит другое название — «Вилли и дочь графа Ричарда», и о Робине там не сказано ни слова. Похоже, здесь, как часто бывает в фольклоре, знаменитому герою приписаны приключения, случившиеся с героями менее известными или вовсе безымянными. Если это так, то о происхождении Робина мы не знаем ровно ничего.

В поисках истины стоит обратиться к самым ранним сочинениям, сохранившим имя разбойника. Вторая половина XIV века — важный рубеж, на котором завершается перемещение Робин Гуда из «реальной» истории в народную словесность, а потом и в литературу. Первое свидетельство этого — поэма Уильяма Ленгленда «Видение о Петре Пахаре», написанная около 1377 года. Автор, нищий лондонский причетник из крестьян, наполнил свое сочинение обвинениями в адрес жадных богачей, нерадивых церковников и продавцов индульгенций. Один из антигероев поэмы, тупой и праздный монах Слот («Лень»), признается: «Я не знаю „Отче наш“, как его поет священник, зато знаю стихи о Робин Гуде и Рэндольфе, эрле Честерском». Ленгленд здесь выступает не против самого Робина, а против «суетной» светской поэзии, которой духовные лица, по его мнению, интересоваться не должны. Примерно тогда же поэт-моралист Джон Гауэр в «Зерцале человеческом» с осуждением писал о монахах, которые «более правила блаженного Августина блюдут правило Робина, что, подобно вороне, заботится лишь о насыщении своего брюха». Возможно, тут речь идет не о разбойнике, а о плебее-крестьянине, которого английские писатели той эпохи порой иносказательно называли Робином, как французские — Жаком.

Друг Гауэра, «отец английской поэзии» Джеффри Чосер, не разделял отрицательного отношения к Робин Гуду — в аллегорической поэме «Троил и Хрисеида» (1380) он вполне одобрительно отзывается о «веселом Робине». Похоже, читатели поэмы прекрасно знали, о ком идет речь, и это значит, что к тому времени Робин Гуд уже имел не местную, а общеанглийскую известность. Об этом говорит и записанная около 1410 года народная песня «Женщина» (Woman), где говорилось о герое, что «был известен на севере и юге, почти как Роберт Гуд» (somewhat kyne to Robert Hoad). Неизвестный автор сочиненной тогда же религиозной поэмы «Богачи и бедняк» сетует, что люди слушают песни о Робин Гуде куда охотнее, чем проповеди в церкви.

Чуть позже, в 1429 году, был зафиксирован на бумаге первый дошедший до нас отрывок баллады о Робине — четыре строчки на североанглийском наречии, начинающиеся словами: Robyn hod in scherewod stod («Стоял Робин Гуд среди Шервуда»). В последующие годы появились как минимум четыре десятка баллад о Робин Гуде, хотя записаны они были гораздо позже, в XVII, а то и в XVIII столетиях. Впрочем, об истинном времени возникновения этих народных шедевров остается только гадать — как водится в фольклоре, их рассказчики из века в век модернизировали сюжет и язык баллад, заменяя непонятные слушателям слова новыми. Но суть баллад не менялась: большинство их посвящены вольной и веселой жизни Робина и его «удальцов» в Шервудском лесу. Дни их неотличимы один от другого: охота, пиры, тренировки в стрельбе и бое на палках. Эти молодецкие забавы перемежаются разбойничьим промыслом, притом обставленным довольно изящно — пойманных на лесной дороге разбойники уводили в свой лагерь, угощали до отвала, а в уплату забирали все, что находили у них в кошельках. Правда, не у всех: беднякам деньги оставляли, а иногда даже приплачивали. В том же стихотворении Игн. Ивановского, на сей раз точно передающем английский оригинал, говорится:

Голодным Робин помогалВ неурожайный год,Он заступался за вдову,И защищал сирот.

И тех, кто сеял и пахал,Не трогал Робин Гуд —Кто знает долю бедняка —Не грабит бедный люд.

Общеизвестно рыцарское отношение Робина ко всем женщинам, богатым и бедным. Он строго запрещал своим людям не только обижать дам, но даже грубо выражаться при них — просто ангел, а не разбойник! Враждуя с церковниками, Робин Гуд в то же время проявлял искреннюю набожность: ни разу, даже под угрозой пленения и смерти, он не пропустил храмового праздника Девы Марии в Ноттингеме. Поймав однажды своего обидчика, аббата обители Святой Марии, он не убивает его, а лишь заставляет совершить в лесу мессу, благословляя самого Робина и его молодцов, кротко опустившихся на колени. Правда, благочестивые элементы в ранних балладах порой выглядят чужеродными; колорит их (как и русских богатырских былин) чисто языческий, а сам Робин напоминает древнего лесного бога, этакого Мороза Ивановича, который щедро награждает тех, кто ему угодил, но сурово карает ослушников.

Знаток английской литературы Михаил Морозов писал: «Можно сказать, что балладный Шервудский лес не только географическое понятие. „Веселый“ Шервуд — это прежде всего царство свободы, братства и отваги, в чем-то напоминающее Телемское аббатство Франсуа Рабле. Короче говоря, это народная мечта о вольной жизни, о таком положении вещей, при котором простого человека нельзя безнаказанно обижать»[6]. Правда, всерьез стрелков никто не обижает: их враги во главе с достопамятным шерифом Ноттингемским так глупы и трусливы, что их вечное противостояние больше напоминает игру в поддавки. Игру, в которой шериф, впрочем, постоянно пытается извести Робина и его соратников, а те не менее трех раз убивают его разными способами. Имя шерифа — а ведь это весьма важный королевский чиновник — ни разу не названо, да и вообще исторических имен в балладах немного. Там упоминаются только король Эдуард (один из трех, носивших это имя в XIII–XIV веках, но какой именно — неясно), королева Кэтрин — Екатерина Арагонская, жена Генриха VIII, жившая уже в XVI веке, и орудовавший веком раньше на юге Англии разбойник Джек Кэд. Поискам «исторического» Робин Гуда всё это мало помогает.