Эрнст Юнгер - Гелиополь (Ретроспектива города) Страница 2

- ...Поднимаясь ormare serenitatis на восток, путник попадаете пределы Кавказа. В предгорьях, вдали от западного склона, на довольно ровной местности возвышается кратерная группа, которую Резерфорд обозначил на своей карте как turres somniorum(1), a Фортунио произвел ее геодезическую съемку во время третьей разведывательной экспедиции. Их вид усиливает впечатление пустоты вокруг, вымершего пространства. Ни исландские глетчеры, ни полярная ночь не дают такого представления о смерти, об удаленности жизни, как эти башни в безвоздушном пространстве, залитом слепящим светом. Вокруг них - царство одиночества, опора которому - дух, чья власть неудержимо-угрожающе растет, как жажда при переходе через пустыню. Многочисленны случаи, когда паника, а за ней и безумие охватывали не только одинокого исследователя, но и целые караваны. Безмерность пространства столь велика, что сердце исходит тоской по живому человеку, будь он даже заклятым врагом, по любому живому существу - будь то каракатица или чудище. Параллельно с этим фиксируется еще нечто, не менее чуждое рассудку. Начинается осознание взаимосвязей иного рода, чем те, к которым мы привыкли в жизни, а именно архитектоники башен. Это сковывает дух, вызывая - --------------------------------------(1) Башни Грез (лат.). внутреннее напряжение и удивление, соперничающие с нарождающимся страхом грядущего уничтожения. Дух как бы мечется между Сциллой и Харибдой, с трудом сохраняя равновесие. С одной стороны - абсолютная пустота, с другой - близость сил, недоступных для органов человеческого восприятия. Подобное удивление охватило бы нас, если бы мы смогли увидеть жизненный дух в его материальном обличий - в виде всемогущего оплота любви и вражды. Растения, животные, люди образовали бы тогда одну гигантскую фигуру, как металлические опилки в силовом поле. Они воссоединились бы, создав причудливо-великолепную, но никому не нужную модель мира. Космический пришелец, которому неведомы любовь и боль, оказавшись в плену таинственных мистерий, нанизал бы с помощью могучего магнита диковинные цепи из этих ничтожно малых существ. Но здесь не то, здесь все иначе. Нет хитросплетения страстей, путаного и в то же время такого понятного рунического письма жизни. Мир духа проступает в голом виде, в ореоле слепящего света, который не воспринимается человеческим глазом. В этом мире открываются взору суровые и торжественные картины, обнажаются горние планы, сокрытые обычно в выси недоступных для нас святынь. Излишество постоянно стремится облегчить, расцветить то, что есть мера жизни. Где хаос, там мы чувствуем себя как дома. Здесь же на передний план выходит упорядоченность системы. Единственный властелин на этой пустой сцене - свет, не преломляемый и не смягчаемый другой средой. Поток его лучей льется с безжалостной прямотой. Здесь нет перехода красок, нет нежных переливов и оттенков, нет сумраков лесных и морских глубин, смены атмосферных явлений. Кругом пустыня без запахов и звуков и без погодных изменений. На золотой блеск дюн и макушки холмов ложатся лазоревые тени. Подводные камни и рифы сверкают, как хрусталь. Небо над этим океаном света как туго натянутый шатер из тончайшего черного шелка. С берегов мертвого моря нагоняют вокруг себя ужас семь отвесных вершин turres somniorum, похожих скорее на пилоны или обелиски, чем на вулканы. Изящные призрачно-зеленые башни, имеющие форму усеченных конусов, поднимаются на огромную высоту. Зубцы их слепят глаза первозданностью венчающих их корон, вид которых будит воспоминания о вечных снегах и ледниковых поясах. Когда восходит солнце, семь вершин выбрасывают тонкие кроваво-красные языки. Невзирая на долготу дня, огненные языки, как бы торопясь, вылетают с невероятной быстротой, и путника охватывает ужас, а что, если один из них молча лизнет его. Они напоминают острие компасной или часовой стрелки, с помощью которых свободное сознание контролирует себя. Соприкоснувшись с ними, дух его догадывается, что мера и порядок определяются универсумом. И он понимает, что линии, окружности и все простые геометрические фигуры не что иное, как бездна мудрости. Одновременно его задевает крылом разрушительная сила; он чувствует, как под сверхмощью света того гляди рассыплется его несовершенный механизм. Turres somniorum возвышаются на фоне серебристой гряды Кавказа. Их основание покоится на золотисто-рыжих холмах. С каждым шагом, с которым приближается к ним путник, вид их все величественнее. Вершины сияют фантасмагорическим великолепием. Постепенно глазу открывается и кристаллический лес у их подножия, высокие заросли из минералов цвета давно потухших пожаров. Кристаллы-великаны, имеющие форму копья или клинка, стоят, как серые или аметистовые мечи, чье острие опалено знойным дыханием космических кузнечных горнов. Внизу под их кронами царят серо-опаловые сумерки. Тщетно будет размышлять смертный, ползающий муравьем у подножия венка из монолитов, об их происхождении. Науке туда доступа нет. Можно, пожалуй, предположить, что здесь буйствовали первопричинные естественные силы, бесконечно превосходящие известные нам виды огня, - неважно, вышли ли они из недр или появились из космоса. Когда-то, в свой далекий звездный час, эти космические изумруды горели ярким светом, семикратно сверкая в сонме творений, собранных в высшие констелляции. Только здесь становится понятно, как бесконечно истинны все великие космогонии и мифы о сотворении мира по сравнению с химерными измышлениями разума. Поэзия проникает глубже в суть вещей, чем научное познание. Неискушенный дух смелее глядит на эти миры. Искатели возвышенного чувствуют себя естественно и непринужденно в тех сферах, где сведущего и посвященного в тайны охватывает страх. Так и Фортунио воспринимал кристаллический лес как венок из кубков, вершины - как выдолбленные плоды или чашечки цветов. И поразительные открытия были ему наградой за эти наивные образы. Поэтому восхождение на изумрудные башни и проникновение в их чрево должно быть описано его словами: "Я разбил стоянку у подножия самого южного из зеленых вельмож. Уже самая первая, незначительная разведка показала, что восхождение возможно. Крутизна отвесно падающей кристаллической стены была прошита ленточными поясами, а уступы своим расположением напоминали древние пирамиды. И вообще законы мира кристаллов проявлялись здесь в классической форме, в ее высшей степени. Карабкаться вверх по узким, но четко оформленным граням было нетрудно, тем более что тело почти не чувствовало гравитации. Так и казалось, сама идея придает ему крылья, и оно вот-вот взлетит. Я поднимался, чтобы встретить свет в его полную силу внутри кратера, когда солнце будет стоять высоко. В этот час великаны подтягивают тени вплотную к себе. Когда тень приближается к ним, она темнеет, принимая все оттенки свертывающейся крови. И на дальних вершинах, на огромных жерлах кратеров и крутых отвесных морских берегах тени тают в этот час и ложатся у вершин темной каймой, как узким серпиком. Постепенно свет завладевает пространством, а зеленые башни становятся похожими на бугорки на громадном серебряном щите, который по мере подъема увеличивается в размере и сияет все ярче и ярче. Когда я взобрался на зубцы, солнце стояло в зените. Свет был такой силы, что искажал формы и превращал все вокруг, расплющивая, в один сверкающий серебром диск. Более долгое пребывание наверху создавало, несмотря на маску, опасность для глаз; поэтому я, коротко взглянув вокруг, начал спускаться в жерло кратера. Над изумрудным огарышем полыхала ослепительная белая корона, подобно снежной лаве, вся из пузырьков, как жемчужная пена. Здесь когда-то жар, видимо, достиг наивысшей искрометной силы. Уступы, по которым не ступала нога человека, были прочны и надежны. Осторожность нужна была только там, где вулканическая порода внутри кратера опять переходила в гладкую изумрудную скалу. И здесь сверкали, сначала словно пенящийся морской прибой, затем все реже и реже встречаясь, жемчужины, вкрапленные в горную породу. Кратер имел форму зеленого кубка, разбрызгавшего вокруг себя бурлившую когда-то морскую пену. Лентообразные пояса вели по спирали вниз, на дно, мерцающее из глубины, как человеческий глаз. Я решил рискнуть и спуститься по застывшей бахроме в зеленую шахту. Вскоре я оказался внутри кристаллической горы, казавшейся прозрачной в потоках мощного света, падавшего на нее. И тут я увидел, что кристаллическая масса не целиком состоит из изумруда. Стали видны включения: прозрачный изумруд то замутнялся цветной вуалью, то вдруг тянулись шлейфы опаловой пыли. Местами виднелись вкрапления в виде зерен любых величин, форм и цветов, какие только можно встретить в мире косточковых семян, а также полевых и садовых плодов. Тут они лежали на поверхности, словно драгоценные камни в монаршей короне или как инкрустация на раке с мощами, покоились в недрах материнского лона, посылая наверх из глубины кратера свой магический блеск. При виде этого великолепия ожили детские воспоминания о сказочных садах с их виноградными лозами, обилием ярких, сочных плодов, павлинами, рассевшимися по мраморным лестницам. На террасах ходят на коралловых лапках голуби, вытягивают свои отливающие бронзой шейки и клюют пшеничные зерна. Счастье пронзило меня, я чувствовал себя желанным женихом, вступившим в терем возлюбленной; покой и уверенность обладания заполнили меня. Спуск по спирали внутри жерла напоминал забавные комбинации цветных стеклышек в калейдоскопе при его вращении, когда рисунок узора заметно уплотняется. С каждым витком приближающаяся цель - дно, подобное сверкающему человеческому глазу, - становилась все великолепнее. Внизу то переливалась красками бархатная змеиная кожа, то мерцал неяркий перламутр - морская краса коралловой гряды. Радужным блеском искрится он и светится в зеленых сумерках. В таком сиянии сбрасывает с себя одежды богиня любви, а Ирида входит в чертоги богов. Я понял, что проник в один из космических гротов - сокровищницу универсума. Мне уже доводилось во время странствий по горным вершинам спускаться в ледниковые мельницы, эти котлы ледникового периода, сохранившиеся в первичной породе. В них ледниковое молоко обкатывало и шлифовало, перемалывая тысячелетиями на своих мельничных жерновах, валуны. Теперь молотильные чаны обсохли, а измельченные в круговерти горные породы покрыли их дно круглыми камешками. В таких местах наши чувства постоянно взывают к тому, кого здесь нет, как, например, в пустой мастерской художника мастер нам дороже всего. Крыло наводит на мысль о существовании воздуха, ключ замка. И то же самое происходило в тех ледниковых мельницах, думалось о духе воды, представились величие и мощь давно отшумевшего бурного таяния снегов, охватившие меня своей колдовской магией. Титанические силы природы оставляют такие места на память в знак их непобедимости. А здесь, в чреве зеленых башен, космические мельницы, полные драгоценных камней, раскрыли свои богатства перед изумленным взором. Что за силы участвовали в этой игре, высвобождая каменья из изумрудного материнского лона и собирая их на глубине в единую кладовую, превосходящую по богатству все сокровищницы Индии? Как бы то ни было, но образованию подобных жил не могли не содействовать звездные эпохи. Распластавшись на животе и погрузив обе руки в богатства на дне кратера, я чувствовал себя опьяненным от обилия драгоценностей, как одурманенная пчела или шмель в море цветов, как мечтатель далеких миров, очутившийся в океане звезд. Я видел, я ощущал, я пробовал на вкус их гладкую поверхность, упивался сиянием, исходящим от бесценных россыпей, глядевших на меня зрачками сказочных, невиданных существ, игравших всеми цветами радуги. Вот они сверкают передо мной, испуская неземной свет, в поисках которого полчища невольников баламутят морские пучины, просеивают пустыни, промывают золотоносные пески великих рек, - только все они крупнее и чище того, что извлекают из земных недр всевозможными промышленными способами горнорабочие, моют в лотках речной водой золотодобытчики. И к знакомым камням добавились и вовсе незнакомые. Ни в Офире, ни в Голконде не было ничего подобного. В зеленой изумрудной крошке виднелись разноцветные крупинки, а сверху их покрывал еще желто-бурый, тонкой огранки минерал. Камень был словно создан для солитера - искрящаяся оправа крупного бриллианта. Камешки, как зрачки драконов, грифов и покрытых пеной обитателей нептунова царства, запеклись огнем и горели и сверкали ярче солнечного света. Я взвесил в руках лунный камень, переливавшийся молочным блеском, словно яйцо Леды. Кто знает, был его блеск прекраснее нежно-зеленого, с серой дымкой нефрита или отливающего перламутром опала? Я задумался над этими рунами - тончайшими прожилками на небесно-голубой бирюзе, вкраплениями красных, как искры, зерен в гелиотропе, рисунком дерева жизни на "моховом" агате, пучком стрел в горном хрустале. Но всю эту гамму красок затмил собой великий красный, голубой и белый свет камней второго ряда на священной одежде Аарона. Черной молнии, сверкнувшей в глубинах карбункула, не может противостоять ничей рассудок. В священном сапфире будто разверзается само небо. Алмаз являет собой высшее подобие света, вобрав в себя при всей своей идеальной прозрачности и ясности всю гамму красок. Представ перед этими зеркалами, отражающими универсум, дух погружается в возвышенные мечты. Красота открывается ему в иной форме, чем облеченная в плоть и наделенная земной жизнью, - она приближается, излучая неземное сияние. Она вспыхивает, озаренная откровением и вечностью после наших долгих блужданий в потемках. В тех ледниковых мельницах возник дух воды, подобно мастеру в покинутой мастерской. А здесь, в изумрудной башне из далеких миров, в этом Граале, предстал вдруг воочию дух макрокосма. Утренние и вечерние зори то прорывались сквозь облака, то горели в безоблачном сиянии, когда солнце всходило и заходило над водами невиданных морей со всем великолепием их островов. Дремали окутанные голубыми и зелеными тенями гроты с мраморными бассейнами, в которых живет и мечтает Аретуза. Что такое человеческое сердце, человеческий мозг, человеческий глаз? Горстка земли, горстка пепла. И все же именно этот гумус избрал универсум своей ареной. Так, драгоценные камни, вышедшие из низменной земли и ничтожной глины, были возвышены до божественного блеска. На этой параболе зиждется их ценность, сделавшая их предметом одежды первосвященников и королей, а также украшением прекрасных женщин, рожденных матерью-землей". Таков рассказ Фортунио. Мы же по возвращении еще раз обратимся к побуревшим холмам, на которых стоят зеленые башни. Там нас ожидают вещи пусть менее красочные, зато куда более удивительные. На этой фразе Горный советник закрыл красный блокнотик и убрал грифель на место. Он только еще добавил: - Остановимся пока на этом, Стаей. Сейчас у вас есть фонограмма трех первых глав; я хотел бы прочитать сегодня вечером у себя в "ракушке" готовый машинописный текст. Я останусь в городе до среды... Нет, спасибо, не нужно. Только поставьте мне бутылочку парэмпайра на камин. До вечера, Стаей. Он прижал к себе фонофор и кивнул Луцию: - Я пойду сейчас уложу вещи. -И, как и полагалось Горному советнику, пожелал: - На-гора, командор! Счастья вам и удачи. Не забудьте про агаты.