Владислав Бахревский - Борис Годунов Страница 2

- Идут! - всполошенно вбежала в келию мать Александра.

Обида сжимала сердце Годунову. Обида и презрение.- Господи! Да ведь один я во сей Руси только и знаю, что есть/такое быть на царстве. Пропасть не мерянная под ногами и такая же над головою и каждое слово - или змей или голубь.

Привскочил со стула, прильнул к окошку. Рыжая от шуб и шапок толпа простолюдья заполняла площадь.

- Пошли, Борис, к моему окну! Народ должен видеть нас вдосте.

- Сначала покажись ты!

Он смотрел, как воду хлебал, нажаждавшись... Переодетые в простое платье приставы и сотники толкали людишек, и те, огрызаясь, посмеиваясь друг перед другом, опускались на колени. Зазевавшихся приставы лупили палками...

"Однако ж пришли и на колени встали", - сказал себе Борис, хотя тайно указал взыскать по два рубля с каждого, кто осмелится увильнуть от похода под царицыны окна. Два рубля деньги большие, стрельцам за год службы по пяти платят.

И вдруг похолодел. Где теперь Симеон Бекбулатович?

Совсем из головы вышел. Посаженный в цари Иваном Грозным, Симеон Бекбулатович к несчастью своему носил титул тверского царя, и был в родстве с могущественными Мстиславскими, тоже Гедиминовичами. Борис Федорович о Симеоне заранее позаботился - ослепил. И все же где он теперь? Так же тих? Нет ли к нему гонцов, странников?

С мыслью о Симеоне, Борис тер бодягою щеки и, горя румянцем, подошел к царицыному окну.

-Масленица! Гулять бы да гулять, а они к тебе пришли, великая государыня!

- К тебе, Борис, они пришли! Я вместе с ними готова встать перед тобою на колени: прими венец.

-Я клятву дал - не быть на царстве! - он придумал это только что, изумив сестру.

Пришли выборные.

- Я клятву дал - не быть мне на царстве! - повторил

им свое слово Годунов и прибавил: - Не смею! Не смею и помыслить на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя. Простите меня гоешного!

- Да как же? Да тоже ли? Что людям-то сказать?! - растерялись, испугались народные посланники.

Кто-то из священства принялся выставлять Борису его права на престол, которые были исчислены патриархом Иовом на соборе и которые составил для святейшего сам Борис:

- "При светлых очах царя Ивана Васильевича был безотступно с несовершеннолетнего возраста, от премудрого царского разума царственным чинам и достоянию навык*... Государское здоровье царя Федора Ивановича хранил, как зеницу ока. Победил прегордого царя крымского! Города, которые были за Шведским королевством, взял, все Российское царство в тишине устроил. Святая вера сияет во вселенной выше всех!

-Простите меня, грешного! Простите!- твердил Борис, низко кланяясь звавшим его в цари, заплакал, наконец, и удалился.

Ночью он был у немцев-астрологов. Трое старцев и юноша вышли к нему и поклонились. На лицах старцев он увидел смятение, на лице юноши страх.

-Звезды не жалуют меня?- спросил он весело и слегка задохнулся.

Старейший из астрологов протянул ему серебряную пластину с гороскопом.

- Мы исследовали все двенадцать домов твоей жизни, великий государь.

- Почему ты называешь меня государем? - спросил Борис и опять задохнулся.

-Мой-язык, воля же- звезд, стоящих над тобою, государь.

- Звезды пообещали мне царство?

- Они не обещают, они утверждают. Ты и сегодня для них царь царей.

Борис отер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.

- Мне отрадно слышать это, но отчего на ваших лицах неуверенность?

Трое старцев упали на колени. Борис взял за руки юношу.

- Что говорят звезды? Не опускай глаза. Не лги!

- Твоему царствованию - семь лет, великий государь.

Борис икнул. Засмеялся и опять икнул.

- Семь лет... Да хотя бы семь дней! Царь - это вечное имя в веках. Да хотя бы единый день!

Положил в ладонь юноши мещочек с золотом. Другой мешочек положил на стол.

-Возрадуйтесь вместе со мною. И забудьте об этом гороскопе. Да так забудьте, будто его и не было.

Вышел бесшумно, не колебля, кажется, самого воздуха. Со временем службы Ивану Грозному умел ходить, как бестелесный.

Утром 21 февраля братья Шумские, Василий, Дмитрий, Иван, прибежали в Успенский собор и потребовали продолжить избрание царя, коли Борис поклялся не принимать венца.

Патриарх Иов тотчас приказал ударить в колокола и пошел крестным ходом в Новодевичий монастырь с хоругвиями, со святой чудотворной иконою Богородицы Владимирской впереди.

С иконою Смоленской Богоматери крестным же ходом и под колокола двинулся навстречу патриарху Борис Федорович.

Будто два золотых облака нашли друг на друга. Пал на колени Борис перед иконою, что пришла с Иовом, и воскликнул во всю силу голоса, рыдая и дрожа:

- О милосердная царица! О пречистая Богородица!

Помолись обо мне и помилуй меня!

И укорил патриарх Иов Бориса Федоровича сурово и непреклонно.

-Устыдись пришествия пречистой Богородицы со своим предвечным младенцем! Повинись воле Божией и ослушанием не наведи на себя праведного гнева Господня!

Много еще было затей. Служили молебен, ходили к царице Александре просить у нее на царство брата. Борис, однако, твердил все то же:

- О государыня! Великое бремя возлагаешь на меня, предаешь меня на превысочайший царский престол, о котором и на разуме у меня не было.

- Против воли Божией кто может стоять? - кротко ответила сестра.

И вздохнул Годунов, словно полжизни из себя выдыхал:

- Буди святая твоя воля. Господи!

Великий пост и Пасху Борис Годунов, царь, да все еще не венчанный, миром не помазанный, прожил в Новодевичьем монастыре.

Только 30 апреля прошествовал он в Кремль, держа за руки милых детей своих, Ксению и Федора. Обходил кремлевские соборы, кланялся гробам государей, прикладывался к иконам и кротко просил людей, на звания не взирая:

- Отобедайте нынче со мною! Пожалуйте детей моих, наследников моих.

Федор, девятилетний отрок, смотрел вокруг себя соколенком. Глаза карие, ясные, а в них то вопрос, то восторг:

"Любите ли моего отца? - Любите! нет его в мире умнее, добрее, могучее! Коли вы его полюбите, и я вас полюблю".

- Царевич-то! Царевич - вылитый Ангел! - громко шептали нанятые говоруны.

- Под его бы рукою пожить.

- Окстись! Еще отец не поцарствовал, а он уж о сыне возмечтал.

Улыбался Борис: болтовня, но- драгоценнейшая!

Коли в сыне царевича видят, значит, весь род признают за царский.

На Ксению только ахали. Совсем уж невеста. Да какая!

скажешь - лебедь, и не ухмыльнешься. Есть же такие птицы набелом свете! Высокого лета птицы! Не про нашу честь., И ведь гордыни-то в лице совсем нет. Глаза кроткие, горличьи. Темных, мохнатых, как ельник, ресниц не подняла, кажется, ни разу.

Шелестнуло из толпы, будто крючком рыбьим, под губу да в сторону, подсекая:

- Малютино отродье. Ишь идет! Как змея на хвосте.

- Голубица! - крикнула женщина, возмущенная наговором. - Голубица наша!..

Борис все слышал, про голубицу и про отродье. Улыоался. Истинный царь ради истины царствует Что ему похвала или злоба?

- Отобедайте нынче со мною, добрые люди. Пожалуйте меня, царицу, детей моих.

- Спасибо, царь! Мы твое доброе сердце знаем!

- И впрямь природный царь! Румяный, ласковый!

И это услышал. Нехорошо ворохнулось сердце: за деньги сказано, или само собой сказалось?

Царица Мария Григорьевна, войдя' в свои новые покои, обрадовалась свету и тотчас села за рукоделье, не желая быть на глазах и на язычке у боярынь и сударушек.

Она и от мужа готова была затаиться, виноватая перед ним не своей виной.

Борис, однако ж, пришел тотчас после всеобщего застолья. Тихо сел на подставку для ног, положил голову жене на колени.

- С переездом, Мария Григорьевна!

Она радостно вздохнула, трогая пальцами жилочки на его висках.

Никогда не забывала эта умная, русской красоты, величавая и нежная женщина, что она дочь Малюты Скуратова.

Иван Грозный почтил любимца в потомстве его. Одну дочь Малютину выдал замуж за двоюродного брата своего Михаила Глинского, другую за Дмитрия Шуйского, третью - за Бориса Годунова. Повязал боярские роды с опричниной кровью, посеял Малютино семя на благодатных огородах, чтоб хохотать из смердящей своей, из огнедышащей тьмы: нет конца воле моей.

- Плечо ноет, помни, погладь! - попросил Борис, расстегивая на груди ферязь.

Боль эта была пожалована ему в страшный день 16 ноября 1681 года самим Иваном Васильевичем.

- Все от Бога! - сказал Борис, задохнувшись от осенившей его мысли.

Поворотился к жене, зная, что и она подумала о том же. И увидел подумала.

Встало вдруг перед глазами. Царевич Иван, с лицом белым, натянутым на костяк так туго, что, кажется, раствори он рот пошире - кожа на скулах лопнет, заорал на отца, ибо во всем был копия. И во гневе.

- Коли сам бегаешь от врагов, дай мне хоть один полк! Накручу хвост Замойскому, чтоб и дорогу забыл ко Пскову. Он потому и стоит, что погнать его некому. Войско дай,говорю тебе!