Олег Гончаренко - Белоэмигранты между звездой и свастикой. Судьбы белогвардейцев Страница 2

Очевидцы оставили немало свидетельств того, что на уходящих в неизвестность транспортах, как никогда, резко обозначился «классовый» подход в распределении свободных мест. Касалось это, главным образом, погруженных на борта чинов армии: «Сразу бросались в глаза три категории: высшее начальство и их семьи… Полковники, штабное офицерство, штатские пшюты, всевозможных калибров предприниматели, богатые коммерсанты с семействами, банкиры и „прочая в этом роде“. Вторая категория — обыкновенные жители Севастополя… мирные, запуганные обыватели — мещане… и, наконец, третья категория — просто военные, рассеянные и отступившие на Севастополь с фронта войсковые части… военные школы и прочая публика в этом роде».[8]

Буквально на третий день пути, согласно приказу по кораблям, гражданским лицам, нижним чинам и беженцам было предписано освободить каюты и занимаемые ими кают-компании для высших чинов армии. Без особого энтузиазма, публика подчинилась приказу, грозившим ей? в случае неподчинения, наказанием, постепенно переместившись в проходы между каютами и наружные коридоры. Кто-то оказался на палубе; немногое счастливцы нашли себе места на медных решетках, закрывавших «кочегарки» гражданских судов.

«А когда наступала ночь и густая тьма окутывала небо, море… из кают-компаний неслось пьяное разухабистое пение цыганских романсов, и доносился до нас характерный звук вылетающих пробок из бутылок пенного шампанского. Там цыганскому пению вторил визгливый, раскатистый женский смех…» Так плыли мы и «они». Поразительно, но подобные примеры классовой сегрегации пережили не только сам поход через Черное море, но еще долгое время оставались живы и в других средах зарубежной общественной жизни русской эмиграции: «…в Париже можно было увидеть окаменелости бюрократического мира и восковые фигуры представителей большого света в уголке яхт-клуба, перенесенного в Париж, во всем своем нетронутом виде со своими неискоренимыми навыками, с роскошными обедами, с неизжитой психологией, с протягиванием двух пальцев людям другого круга, с понятиями, не шедшими дальше того, что все должно быть восстановлено на прежнем месте, как было, яхт-клуб, прежде всего, а все остальное после… Когда после тонкого завтрака за чашкой кофе, с ликерами, с коньяком, с сырами разных сортов и фруктами среди разговора о благотворительном спектакле, о литературной новинке и последней лекции Пуанкаре мимоходом обмолвятся: „Ну, что бедняга Врангель? Как, Армия еще существует! Разве не все разбежались?“»[9]

Тяготы корабельного быта, теснота и грязь кают и палуб не могли идти в сравнение с тревожными мыслями, что одолевали почти всех. Мысли эти приходили в головы людям, вне зависимости от их принадлежности к какому бы то ни было классу: «что ожидает нас там, впереди?». Определенный ответ на этот вопрос могли дать лишь очень немногое, те, для которых турецкие берега готовились стать лишь перевалочным пунктом на пути в Западную или Южную Европу. Тем, кто обладал устойчивыми родственными связями за границей или значительным состоянием, позволявшим свободное перемещение по миру, исход из России казался тяжелым, но не безнадежным предприятием. Многие из них надеялись на возвращение, пусть даже не скорое, и чувства этих людей, а также их мысли не занимало то настроение безысходности, охватившее всех, кому оставалось лишь полностью положиться на командование армии, предоставляя ему быть вершителем вверенных ему человеческих судеб.

Большинство нижних чинов армии было уверено, что командованием уже составлен план действий, и что их отплытие за границу будет лишь одним из отвлекающих маневров на пути к победному возвращению в Россию для окончательного изгнания духа большевизма. Встречаемые на этом пути трудности — лишь одни из тех, многих уже пережитых в этой длинной череде дней, недель и месяцев борьбы за правое дело.

Всегда существовавшие трения с союзниками, не позволяли Врангелю надеяться на то, что их помощь за границей будет более действенней, чем та, что они оказывали Русской армии в России, однако их согласие предоставить для Русской армии сравнительно близкую к российским границам турецкую территорию, можно было расценивать, как большую удачу дипломатии Врангеля. Приближавшиеся час за часом турецкие берега рассматривались Главнокомандующим, как плацдарм для будущего похода на большевистскую власть. Географическая близость к России означала, что после нескольких месяцев отдыха и переформирования, части обновленной Русской армии будут готовы к высадке на ее южных или иных рубежах, там, где осуществить это позволит оперативная обстановка и вновь продолжить войну с большевизмом. И вот, наконец, уже ближе к вечеру, после раннего захода солнца, впередсмотрящие на мостиках кораблей русской флотилии начинают различать бегущие и мерцающие огоньки. Корабли берут курс на свет дальних огней, и вскоре становятся различимы маяки Босфора. Темное пространство пролива постепенно приближается, и вот уже вскоре с двух сторон берега, вспыхивая во тьме, подмигивают огоньки Буюк-Дере. По кораблям флотилии отдается приказ становиться на якорь из-за запрета иностранным судам проходить Босфор в ночное время, и до девяти утра следующего дня все корабли замирают в томительном ожидании своей судьбы. «Свыше 120 кораблей флотилии Врангеля усеяли этот рейд. Это был клочок плавучей России, не пожелавшей оставаться под большевистским ярмом».[10]

Однако утром продвинуться далее по проливу союзники и турецкие власти разрешили лишь одному крейсеру «Генерал Корнилов», поднявшему заранее французский флаг. Высадка пассажиров с других судов на берег откладывалась на неопределенное время. Вокруг ставших на якорь русских судов по прозрачной водной глади то и дело сновали юркие ялики и самодельные турецкие лодки. Сидевшие в них турки предлагали мучившимся от голода и жажды пассажирам стоявших транспортов менять личное оружие или имевшиеся у некоторых комплекты чистой одежды на самую незатейливую еду и сравнительно чистую воду. За отдельную плату турки брались доставлять родственников с берега, ожидавших прибытия своих из России. Лодочники ловко маневрировали между застывшими глыбами судов и застывали, покачиваясь в волнах, у их бортов, пока пассажиры выкрикивали имена и фамилии тех, кого они столь трепетно ожидали. Приезжавшие на турецких лодках к кораблям русские обращались к собравшейся многолюдной толпе на палубах, прося разыскать такого-то и такого. Попутно они рассказывали пассажирам городские новости, и охотно делясь слухами относительно судьбы вновь прибывших эмигрантов из России. Услышанное не производило на беженцев благоприятного впечатления: становилось понятно, что в своем новом качестве здесь они нежеланные гости, и что видимого просвета в начавшейся череде их скитаний, увы, не предвидится. Среди пассажиров поднялся ропот. Дошедшие до военного командования слухи, заставили штаб Главнокомандующего принимать экстренные меры по наведению порядка. За упадок дисциплины у подчиненных, Александр Павлович Кутепов провел показательное снятие с должности генерал-лейтенанта Петра Константиновича Писарева, еще недавно, в августе 1920 года, принявшего у самого Кутепова 1-й армейский (добровольческий корпус), и считавшегося его боевым соратником. Нарядам марковцев, ставших в изгнании опорой и «гвардией» Кутепова, было приказано не допускать приближения лодок и маломерных судов с посторонними к стоящей на рейде флотилии. В случае отказа частных лодок покинуть акваторию вблизи судна, нарядам на кораблях было предписано открывать огонь. Вскоре началась разгрузка судов. С них начали снимать больных и раненых. На берег сошли и некоторые казачьи подразделения. Союзные иностранные миссии уведомили Врангеля, что одним из условий размещения прибывших в Турцию чинов Русской армии станет безоговорочная сдача оружия союзным войскам. «Впоследствии, по соглашению с французами, воинским частям оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо поживились они и другими запасами. С кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков».[11]

Изъятие у Русской армии оружия оправдывалось французскими союзниками тем непомерным бременем содержания сравнительно большой Русской армии. Французы утверждали, что ими ожидалось всего лишь до полутора десятка тысяч человек. В действительности численность прибывших русских частей оказалась почти в десять раз больше. Места размещения русских войск были согласованы Врангелем с Турцией и союзным командованием, однако, едва ли Главнокомандующий мог представлять себе заранее, какими на самом деле окажутся отведенные его частям территории. Что это будут за места, где его войскам предстояло сойти на берег и расположиться походным порядком, в палатках, под открытым небом, без доступа к городским инфраструктурам и элементарным бытовым удобствам.