Руслан Скрынников - Начало опричнины Страница 20

     Вследствие враждебности к Старицким, а также и к Захарьиным, Шуйские не примкнули в момент кризиса ни к одной из сторон и предпочитали дождаться исхода столкновения. Раскол внутри правящей коалиции помог Шуйским восстановить прежнее влияние в Боярской думе.

     Раздор внутри царской семьи и столкновение между Захарьиными и Старицкими были главной причиной династического кризиса. Князь В. А. Старицкий не играл самостоятельной роли в период династического кризиса[389]. Этому не очень смышленому, вялому юноше едва исполнилось семнадцать лет. Душой боярского заговора была мать князя Владимира Ефросинья Хованская, обладавшая неукротимым характером и глубоко ненавидевшая своего племянника царя Ивана.

     Во всех своих интригах против Грозного княгиня Старицкая неизменно опиралась на свою влиятельную родню в Боярской думе: князей Щенятевых, Булгаковых-Куракиных и т. д.[390] Хованские, Щенятевы и Булгаковы происходили из различных ветвей семьи князей Патрикеевых, знатных гедиминовичей[391]. На стороне Старицких выступили многие знатные бояре, тесно связанные с правительством Старицкого удельного княжества. В числе их был князь И. И. Турунтай Пронский, родной племянник князя Д. Ф. Пронского, возглавлявшего удельное правительство при А. И. Старицком и уморенного в тюрьме после мятежа 1537 года[392]. При В. А. Старицком удельную думу возглавил боярин князь Ю. А. Ленинский Меньшой Оболенский[393]. Родня этого последнего князья Д. И. Немого и П. С. Серебряный Оболенские приняли самое деятельное участие в заговоре. Ходили упорные слухи, будто Старицких поддерживал также член ближней думы князь Д. И. Курлятев-Оболенский. Во всяком случае, в дни болезни царя он сказался больным и таким образом уклонился от присяги наследнику престола[394].

   Тайным приверженцем Старицких был еще один член ближней думы князь Д. Ф. Палецкий-Стародубский, выдавший дочь за дядю княгини Ефросиньи окольничего В. П. Борисова[395]. Поскольку Палецкий не мог добиться от Захарьиных предоставления удела своему слабоумному зятю князю Юрию Васильевичу Углицкому, он обратился с подобной просьбой к Старицким и тайно уведомил их, что будут им «на государство не сопротивны, а служити им готовы», если условие относительно удела будет принято[396].

   Наиболее энергично Старицких поддерживала высшая титулованная знать, ненавидевшая Захарьиных. Помимо перечисленных выше княжат, приверженцами удельного князя были бояре князья С. И. Микулинский-Тверской и С. В. Ростовский. В заговоре участвовали также некоторые представители нетитулованной знати: окольничие С. И. Морозов[397], В. П. Борисов, немало детей боярских и дворян, в частности некоторые новгородские помещики[398].

   Династический кризис 1553 года привел к расколу внутри правящей боярской группировки, объединившейся вокруг Бельских, Захарьиных и Старицких в конце 40-х годов. Кризис сильно ослабил позиции Захарьиных. На стороне этих последних выступили некоторые из удельных князей (Мстиславский, Воротынские), старомосковские бояре (родня Юрьевых — Яковлевы и Шереметевы, а также конюший И. П. Федоров-Челяднин, оружничий Л. А. Салтыков-Морозов), приказная бюрократия (И. М. Висковатый) и т. д. Однако события, происшедшие во время болезни царя, явственно показали, что Захарьины не имеют поддержки со стороны большинства членов Боярской думы. В раздоре с Захарьиными оказались даже некоторые из членов дворянского кружка Адашевых. Неудивительно, что династический кризис имел своим следствием резкое падение престижа и влияния группировки Захарьиных.

    Наличие сильной церковной оппозиции усугубляло кризис, вызванный расколом коалиции Бельских и заговором в Боярской думе. Правительство не могло использовать авторитет церкви для преодоления династического кризиса. Митрополит Макарий, благополучно управлявший церковью при самых различных правительствах, не склонен был участвовать в борьбе между Захарьиными и Старицкими. Примечательно, что в летописных приписках вовсе не названо имени Макария, не отмечена его роль в утверждении царской духовной и церемонии присяги, немыслимых без его участия. Последний момент наводит на мысль, что митрополит Макарий, «великий» дипломат в рясе, предпочел умыть руки в трудный момент междоусобной борьбы.

    Более определенную позицию занял кружок придворного благовещенского протопопа Сильвестра, симпатизировавшего Старицким. По некоторым, хотя и не очень достоверным сведениям, протопоп будто бы протестовал против решения Захарьиных не допускать Старицких в царские палаты. «Про что вы ко государю князя Володимера не пущаете? брат вас, бояр, государю доброхотнее», — будто бы заявил он. «И оттоле, — заключает летописец свой рассказ, — бысть вражда межи бояр (Захарьиных. — Р. С.) и Селиверстом и его светники»[399].

    Ко времени кризиса придворный проповедник приобрел значительное влияние на личность двадцатитрехлетнего царя. Стремясь ослабить это влияние, Захарьины стали искать поддержку у осифлян старшего поколения, находившихся не у дел со времени боярского правления. По их совету царь, едва оправившись от болезни, предпринял путешествие в Кирилло-Белозерский монастырь.-,Там жил на покое Вассиан Топорков, престарелый советник Василия III и братанич Иосифа Санина[400]. Вассиан прославился жестокими гонениями против нестяжателей и их главного идеолога Максима Грека[401]. Встревоженный этим обстоятельством, кружок Сильвестра пустил в ход все средства, чтобы воспрепятствовать свиданию царя с Топорковым[402]. Но их старания не увенчались успехом.

    Ко времени свидания царь знал уже некоторые подробности относительно недавнего заговора в пользу Старицких[403]. Обнаружившаяся боярская крамола крайне встревожила его, и он, естественно, пожелал обсудить этот вопрос с ближайшим советником своего отца старцем Вассианом. В частности, царь спросил старца, «како бы могл добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети?». Отвечая на этот вопрос, престарелый советник Василия III стал внушать Ивану «непослушание сингклитскому совету» (Боярской думе) и рекомендовал ограничить влияние боярства[404]. В этих советах Курбский усматривал главную причину последующих «великих гонений» против боярства. Имея в виду советы Вассиана Топоркова, Курбский писал, что топорок, сиречь малая секира, обернулся великой и широкой секирой, которой посечены были благородные и славные мужи по всей великой Руси[405].

    Топорков был апологетом самодержавного образа правления и в некоторых отношениях его мысли перекликались с идеями Ивана Пересветова. Напомним, что Пересветов также советовал царю править «с грозой» и казнить бояр и вельмож. Пересветов и Топорков были первыми предтечами грядущего опричного террора. Правда, Пересветов выступил в период собора «примирения», и тогда его советы прошли более или менее незамеченными. Поучения Топоркова, произнесенные после боярского «мятежа», произвели на царя значительно более глубокое впечатление. Они пали на готовую почву.

       Вассиан был страстным противником нестяжателей и, можно полагать, постарался использовать беседу с царем для сведения счетов со своими давними врагами. Свидетельством того, что его усилия не пропали даром, были судебные процессы над «еретиками» и нестяжателями, имевшие место в 1553—1556 гг.

       Одним из внешних доводов к процессу над еретиками-лютеранами послужили споры относительно заведения типографии в Москве, имевшие место в конце 1552 года.

       В свое время царь просил датского короля прислать в Москву различных мастеров и особенно книгопечатников[406]. В 1552 году Христиан III направил на Русь печатника Ганса Миссенгейма, снабдив его типографскими принадлежностями. Будучи ревностным протестантом, датский король прислал в Москву библию в немецком переводе Лютера, а также, по всей вероятности, два главнейших лютеранских катехизиса[407]. Королевский печатник должен был с разрешения царя перевести эти сочинения на русский язык и напечатать их большим тиражом[408].

      Православное духовенство отнеслось к предложению датского короля с крайним подозрением. Самое беглое знакомство с датскими книгами обнаружило их полную непригодность и предосудительность с точки зрения догматического содержания. Несмотря на ясно выраженное желание царя завести типографию в Москве, духовенство всеми силами противилось введению на Руси печатного дела, усматривая в этом одни козни датских еретиков. По настоянию церковников правительство не приняло Миссенгейма на царскую службу и отказало ему в казенных субсидиях[409].