Макс Хастингс - Операция «Оверлорд». Как был открыт второй фронт Страница 20

В те недели сотни тысяч молодых солдат из предназначенных для штурма дивизий генерала Брэдли волновал тот же вопрос. Рядовой Линдли Хиггинс был «достаточно глуп, чтобы не почувствовать ни малейшего беспокойства. Мы действительно считали, что в любой момент весь рейх вот-вот рухнет. Мы видели, чем мы располагаем, и слышали, чего у них нет. И мы действительно думали, что стоит нам только высадиться на тот берег, как все фрицы поднимут руки». Это было заблуждение, значительно более распространенное среди таких соединений, как 4-я дивизия, в которой Хиггинс был пехотинцем, чем среди соединений, которые сражались в Северной Африке и на острове Сицилия. Мелкий служащий из судоходной компании, необычно восприимчивый парень из Бронкса, Хиггинс по пути на работу утром 8 декабря 1941 года услышал обращение по радио президента Рузвельта к народу и тут же направился на армейский призывной пункт на Уайтхолл-стрит. Его отец с облегчением вздохнул: «Он думал, что армия меня исправит». Сам Хиггинс думал, что вернется домой через каких-нибудь несколько месяцев. Вместо этого он два года провел на американском восточном побережье, участвуя в бесконечных учебно-тренировочных занятиях по штурмовому десантированию на берег. Хиггинс вспоминает: «Расходуя массу времени для подготовки к предстоящим боям в кампании в Северной Африке, нам все время твердили, что то или другое может случиться в ходе боев в пустыне». Война им казалась очень отдаленной. Они чувствовали себя неспособными связывать что-либо из своего приобретаемого опыта с тем, что происходило в Европе и на Тихом океане. Даже на своих заключительных перед вторжением учениях в Девоне их больше всего забавляла стрельба по стогам сена трассирующими пулями: «Мы были необычайно беспечной и бесчувственной группой молодых людей». А теперь они сожгли все свои личные записи и бумаги в соответствии с приказом и размышляли над тем, куда их двинут. Им сказали, что это будет незатопляемый район, так что Хиггинс доверительно заметил: «Я знаю географию — это не будет Голландия». За несколько недель до высадки их полковой и батальонный командиры были освобождены от занимаемых должностей. На заключительном инструктаже новый командир предупредил, что после того, как они покинут десантную шлюпку или баржу, они ни при каких обстоятельствах не должны оглядываться назад. Остановка или отход на берегу будут считаться таким проступком, за который совершивший его будет предан суду военного трибунала. В районе сосредоточения за Плимутом, когда они выстроились в очередь за получением пищи, друг Хиггинса Джон Шульц уставился на его тарелку и застонал: «Ну и большущий у тебя ломоть. Если они начинают кормить нас бифштексами, значит, дело будет». Хиггинс пытался осмыслить реальность того, что их ожидало впереди: «Я, Линдли. Хиггинс, с улицы Ривердейл, что в Бронксе, собираюсь вторгнуться во Францию. Это проблема, с которой мой ум, вероятно, не мог справиться в силу тогдашнего состояния его зрелости».

Майор Гарри Герман, начальник штаба 2-го батальона 39-го пехотного полка 9-й дивизии, проявил большую, чем остальные, проницательность относительно того, что их ожидало. Его отец, выпускник Мичиганского университета, был убит в первую мировую войну; его прадед был ранен в битве под Геттисбергом.[79] Как студент, он прочитал «Майн кампф» и являлся членом антивоенной группы. Он зарабатывал 18 тысяч долларов в год на процветающем семейном бизнесе, когда в январе 1940 года, несмотря на его просьбы об отсрочке, был включен в число американцев, подлежащих призыву. Подобно сотням тысяч других, он выдержал неразбериху и трудности, которыми был отмечен первый год огромного разбухания американской армии, окончил офицерские курсы по высшему разряду по оружию и тактике, по низшему разряду — по личной строевой выправке и в октябре 1942 года был отправлен в Ирландию со своей дивизией. В феврале 1943 года он вместе с американскими войсками разделил горькое унижение у Кассеринского прохода,[80] где он, как и другие солдаты, спасая свою жизнь, бежал, бросив оружие и боевую технику, развернутую на позиции в соответствии с указаниями командиров, «которые не имели никакого представления о том, как принять диспозицию. Это было ужасно: никакого снабжения, ни воды, ни офицеров-руководителей. Но потом мы переукомплектовались, вооружились, вернулись и действовали лучше. В некотором роде кампания в Северной Африке явилась благословением для американских войск». Ко времени отправки их в Сицилию, они уже многому научились: необходимости двигаться по гребням горных склонов, а не по долинам, как их учили во время тренировок, руководить солдатами в бою, держать под контролем венерические заболевания среди солдат.

И тем не менее, когда 1-я и 9-я дивизии были из Сицилии переброшены в Англию для подготовки к операции «Оверлорд», многие офицеры и солдаты испытывали чувство возмущения по поводу того, что им предстоит заново пережить все боевые тяготы. Они считали, что им, исполнившим свой долг, теперь время возвращаться домой и пожинать плоды славы, а новое поле битвы надо оставить миллионам других солдат, которые до сих пор еще ничего не испытали. Некоторые офицеры добились перевода. Моральное состояние, по мнению Германа, было невысокое. Майор Фрэнк Коласикко из 3-го батальона 18-го полка 1-й дивизии узнал о тех же настроениях среди его солдат: «Мы считали, что сделали свое в этой войне, и теперь должны идти домой. Мы продолжали читать в газетах об огромном увеличении вооруженных сил США». Брэдли писал в связи с этим: «Как мне ни не нравилось подвергать 1-ю дивизию еще одному десантированию, но, как командующий, я понимал, что у меня нет иного выбора… Я осознавал, что вынужден использовать лучшие войска, которые у меня были, чтобы свести к минимуму риск и поднять шансы в нашу 3 пользу любым способом».[81]

Брэдли и другие американские командующие остро сознавали имевшиеся недостатки некоторых американских соединений, и прежде всего их командиров. Маршалл в марте писал о своих колебаниях в связи с тем, что был вынужден снять со своих постов ряд генералов, в том числе двух командиров корпусов: «…Мы больше не могли никого отстранить, не нанеся серьезного урона нашему престижу. Как представляется, у каждого из них не хватало таких качеств, как энергичность и настойчивость…» Когда солдаты 9-й и 1-й дивизий — теперь под командованием волевого Кларенса Хубнера — начали вместе с новым пополнением заниматься боевой подготовкой в юго-западной Англии, моральное состояние в частях улучшилось довольно быстро. У личного состава этих дивизий вызывало чувство гордости то, что их участие во вторжении следовало рассматривать как важное обстоятельство. «Мы считали, что исход войны зависит от 1-й и 9-й дивизий, — говорил Гарри Герман. — Мы понимали, что это неизбежно и мы должны это сделать. Другого выхода не было». Сам Герман успешно воевал и более не пытался заглядывать за пределы очередного поля сражения: «Я не думал, что война когда-либо кончится».

Как и большинство американцев, техник-сержант Билл Уолш не питал особой враждебности к немцам — он считал войну просто делом, с которым нужно было покончить, прежде чем все они смогут отправиться домой. Больше всего его беспокоило то, чтобы водонепроницаемость его танка была достаточно надежной, чтобы добраться на нем до берега. Сын дантиста из штата Нью-Джерси, он поступил в местное отделение национальной гвардии в 1938 году. Это было кавалерийское подразделение, и в те дни кризиса Уолш был среди тысяч молодых людей, для которых национальная гвардия оказывалась единственным путем включения в общественную жизнь. Он участвовал в последнем смотре кавалерии армии США, и когда они рысью пронеслись под музыку старинного марша времен гражданской войны, то большинство мужчин едва сдерживали слезы. Они оказались среди первых частей, отправляемых в Европу, где их превратили в танкистов, и началось долгое двухгодичное ожидание, прежде чем 102-я бронетанковая дивизия пошла в бой. Уолш и его экипаж не очень-то высказывали друг другу опасения относительно дня Д. «В кинокартинах всегда показывают людей, разговаривающих ДРУГ с другом об их проблемах и опасениях перед боем. Мы этого никогда не делали», — заметил Уолш, вспоминая о прошлом.

Капрал Дик Реймонд из 3-й канадской дивизии был 18-летним американцем, сыном фермера из штата Нью-Йорк; он убежал из дому в Канаду, чтобы там вступить в армию, в которой, как ходили слухи, не задают слишком много вопросов добровольно поступающим. В январе 1942 года, когда ему, исключенному за неуспеваемость из средней школы, было всего шестнадцать лет, он поступил в канадскую армию. Через месяц его выгнали из армии, однако вскоре он вновь оказался у Ниагары, приветствуя канадского сержанта на пункте набора в армию добровольцев; такой сержант являлся важной фигурой на границе в те времена. Канадская армия, казалось, кишела американцами. Когда он принимал присягу с группой других рекрутов, им сказали, что в момент клятвы, верности королю американцы могут не поднимать руку, а держать руки по швам. Большинство рекрутов так и поступило. Тут имелись дезертиры и изгнанные из американской армии, двое бродяг, прибывших из Испании после окончания там гражданской войны, и первый американский негр, с которым познакомился Реймонд, огромного роста, умный мужчина, по слухам, в прошлом адвокат из штата Западная Виргиния. Молодой американец проявил достаточную глупость, сказав что у него есть деньги: их у него очень скоро изъяли. Он научился выпивать и мошенничать с некоторой осмотрительностью, стал откровенно говорить о том, как канадские добровольные вооруженные силы очистили военные тюрьмы и госпитали, чтобы пополнить свои ряды перед вторжением. У него сложилось очень невысокое мнение об офицерах, но ему нравились полковые традиции, волынки и юбки в канадско-шотландских частях. И хотя им недоставало дисциплины, его восхищало их поведение на поле боя.