Алексей Щербаков - Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского Страница 20

Сформулированные Бакуниным взгляды получили название федерализма. Они пользуются определенной популярностью до сих пор.

А вот с «Альянсом» начались проблемы. В Интернационал его структуру принимать решительно отказывались – она никак не «попадала в формат» организации. В конце концов, Бакунин махнул рукой и вступил в швейцарскую секцию Интернационала в индивидуальном порядке. Заодно уж и перевел на русский язык «Манифест коммунистической партии» Маркса и Энгельса. Начал переводить и «Капитал». Правда, делал он это с целью заработка – эту работу ему предложил петербургский издатель Н. П. Поляков и даже выдал 300 рублей аванса. Эту работу он так и не закончил – не справился с терминологией. Впервые первый том «Капитала» совершенно легально вышел в 1871 году в Санкт-Петербурге, изданный респектабельным издательством М. Д. Сытина.

Между тем у Бакунина дела складывались не очень. Много неприятностей доставила ему так называемая «молодая эмиграция». Это были набежавшие из России молодые революционеры. Наиболее заметной фигурой среди них являлся Николай Исаакович Утин. В России он был членом «Земли и Воли», а также одним из лидеров студенческих волнений, за что посидел в Петропавловской крепости. Однако сумел выбраться за границу. (В России его заочно приговорили к смертной казни.)

Утин привык быть лидером и в эмиграции тоже стал претендовать на роль самого главного. Его позиция была такая: вы тут сидите себе и ничего об обстановке в России не знаете. А вот мы… Причем, по складу характера Утин напоминал (с поправкой на масштаб личности) ещё не родившегося Л. Д. Троцкого. То есть он не столько любил революцию, сколько себя в революции. Как и Троцкий, Утин обладал очень склочным характером. Для начала он поссорился с Герценым, потом дошла очередь и до Бакунина.

Самое грустное для последнего заключалось в том, что Утин и его товарищи создали русскую секцию Интернационала. Бакунин оказывался вроде как ни при чем. А ведь, несмотря на весь свой интернационализм, Михаил Александрович думал прежде всего о России. И вот тут появился Сергей Геннадиевич Нечаев.

Этот человек имел некоторое революционное прошлое. Он активно подбивал студентов Петербургского университета на бунт. При этом рассказывал всем желающим послушать, что находился в заключении в Петропавловской крепости, откуда бежал. Заметим, что за всё время существования в Петропавловке тюрьмы оттуда не смог сбежать ни один человек. Результаты деятельности Нечаева оцениваются по-разному. Но в 1869 году студенческие беспорядки имели место. Разумеется, впоследствии многие претендовали на то, что они играли в этих событиях главную роль.

Нечаев являл собой тип совершенно отмороженного революционера. Он обладал железной волей – был из тех людей, которых сломать невозможно, проще уничтожить. Ничего, кроме революционной деятельности, его не интересовало.

«Мне стыдно было сознавать, что у меня есть личная жизнь, личные интересы. У него же ничего не было – ни семьи, ни личных привязанностей, ни своего угла, никакого решительно имущества, хотя бы такого же скудного, как у нас, не было даже своего имени; звали его тогда не Сергеем Геннадиевичем, а Иваном Петровичем».

То есть это был фанатик в самой крайней форме. Причем он хотел не просто заменить один общественный строй другим. Он хотел разрушить этот мир. А дальше? Нечаев искренне полагал, что «революционер – человек обреченный». Так что дальнейшее его не очень волновало. Точнее в эмиграции Нечаев как-то написал свою программу, выдержанную в лучших традициях «казарменного социализма», но складывается впечатление, что он это сделал просто потому, что так было положено в этой среде. Ну не занимал его этот вопрос.

«Не взгляды, вынесенные им из соприкосновения с этой средой (революционной. – А. Щ.), были подкладкой его революционной энергии, а жгучая ненависть и не против правительства только… а против всего общества, всех образованных слоев, всех этих баричей, богатых и бедных, консервативных, либеральных и радикальных. Даже к завлеченной им молодежи он если и не чувствовал ненависти, то, во всяком случае, не питал к ней ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много, много презрения».

Нечаев в деле разрушения допускал абсолютно любые методы. Был бы эффект.

Часто говорят, что он представлял собой новый тип революционера. Это верно только отчасти. Да, в среде тогдашних сторонников социалистической революции подобных типажей не имелось. Но вообще-то ничего нового в подобной психологии не было. Такими были в России некоторые старообрядцы. В Европе – особо упертые католики и протестанты (например, солдаты-пуритане Оливера Кромвеля). Да и сектантов и в России, и в Европе вполне хватало.

Характерно, что Нечаеву очень нравились иезуиты – он призывал использовать их методы. Рано или поздно такие люди должны были появиться и в революционном движении.

В эмиграции Нечаев оказался в 1869 году, где всем сообщал свою мифическую биографию, а также объявлял себя представителем мощной революционной организации, якобы существующей в России. Ему не слишком верили. Все, кроме двух человек – Огарева и Бакунина. Ну, с первым всё понятно – Огарев являлся творческим человеком, поэтом и писателем, к тому же сильно пил. Людям такого типа можно втюхать всё что угодно. А вот Бакунин… Михаил Александрович ведь сидел в Петропавловской крепости. Так что при желании мог бы «расколоть» Нечаева в полчаса. К примеру, спросив о внутреннем распорядке в Алексеевском равелине. Как известно, человек, не сидевший в тюрьме, в принципе не способен обмануть на этот счет того, кто побывал за решеткой. Так же как невозможно перед понимающими людьми выдать себя за военного, моряка и так далее. Есть огромное количество мелочей, которые посторонний знать просто не может.

Но Бакунин Нечаеву поверил. Потому что захотел поверить. Михаил Александрович был вообще увлекающимся человеком. К тому же, как уже было сказано, с русскими единомышленниками у него были проблемы. А тут является вот такой товарищ, представитель мощной организации. Это очень хороший вариант утереть нос «молодым эмигрантам» типа Утина, за которыми на самом-то деле тоже никого не имелось.

Имеется тут и психологический аспект. Бакунин, конечно, направо и налево кричал о свободе личности. Но на самом-то деле он хотел работать с такими бойцами, как Нечаев. Решительными, непреклонными и не затевающими склок на пустом месте из-за личных амбиций.

«Сейчас я по горло занят событиями в России. Наша молодежь в теоретическом и практическом отношении, пожалуй, самая революционная в мире, сильно волнуется… У меня теперь находится один такой образец этих юных фанатиков, которые не знают сомнений, ничего не боятся и принципиально решили, что много, много их погибнет от руки правительства, но что они не успокоятся до тех пор, пока не восстанет народ. Они прелестны, эти юные фанатики, верующие без бога и герои без фраз».

В итоге началось плодотворное сотрудничество. Нечаев сумел убедить Бакунина, что в России революция начнется если не завтра, то послезавтра – точно.

Вот что говорил Бакунин: «На Волге бунты происходят через каждые сто лет: в 1667 году – Разин, в 1773 – Пугачев, и теперь, как мне достоверно известно, революционный вопрос стоит там на очереди. Раскольники волнуются, к ним присоединяются рабочие массы, калмыки и киргизы тоже выражают свое неудовольствие – словом, приготовляется всеобщее восстание».

Ему пытались возражать те, кто знал ситуацию лучше. Ведь в этой среде крутились не только эмигранты, но и приехавшие за границу российские граждане.

«Я было попытался убедить его, что сведения его почерпнуты из мутных источников, что, вернувшись недавно из своего саратовского имения, я могу его уверить, что на Волге все тихо и мирно и никто там ни о какой революции не помышляет, убедить его, однако, я не мог; разыгравшуюся его фантазию укротить было нелегко».

И в самом деле, в это время ничего похожего на революционный подъем в Российской империи не наблюдалось. Студенческие бе с-порядки на жизнь страны не влияли никак. А больше ничего не было.

Что же касается Бакунина, то он снабдил Нечаева документом: «Податель сего есть один из доверенных представителей русского отдела Всемирного революционного союза, 2771». На бумаге имелась подпись Бакунина и печать со словами: «Европейский революционный союз, Главный комитет».

Подобной организации никогда не существовало. Так что в этом смысле оба партнера стоили друг друга. Но, как оказалось позже, эта филькина грамота имела немалую ценность. Дело в том, что в России ходили слухи о создании Интернационала, но мало кто знал – а что это за зверь такой? Этот факт описан Ф. М. Достоевским в романе «Бесы». Существует некий страшный и таинственный «internacionale». А что он собой представляет? Тогда в России марксизм был практически неизвестен, как и неизвестен лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь!». А потому был непонятен сам смысл создания международной социалистической организации. Нечто похожее было только у масонов, чья деятельность тоже была окутана легендами. А непонятное одних пугает, других привлекает.