Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 Страница 20

Херварт (1982) внес некоторые уточнения, утверждая, что «джен­тльменское соглашение... с целью прекращения нападок лично на Гит­лера и Сталина в германской и советской печати» было заключено по настоянию Шуленбурга. Он считает, что это произошло «позд­ней осенью 1938 г., а точнее, между так называемой «хрустальной ночью» и отъездом Херварта в Мемель. Как свидетельствует личная пе­реписка Шуленбурга, Херварт был откомандирован в Мемель прибли­зительно 8 декабря 1938 г.[204] Херварт также считает, что «предложение Шуленбурга... (нашло) одобрение Гитлера и Сталина». Правда, как он сам утверждал, ему «тогда... договор (показался) не особенно важным, лишь позже мы увидели в этом первую веху намечающегося взаимопо­нимания между двумя странами»[205].

Из бесед с сотрудниками министерства иностранных дел (Риббен­тропом, Нейратом, Вайцзеккером и др.) Де Витт Пул заключил, что «этот первый определенный признак примирения между Германией и Россией» появился осенью 1938 г. в форме договоренности между пра­вительствами. «Оба правительства, — писал он, — формально догово­рились о том, чтобы обычные нападки друг на друга в печати каждой из сторон свести до терпимых пределов».

По сути, эти данные выявляют следующую картину: Шуленбург в рамках дискуссий по подготовке дипломатической инициативы в узком кругу посольства в октябре 1938 г. среди прочих поднял также вопрос о прекращении взаимных оскорблений. Возможно, что к этому моменту он уже прозондировал почву в Наркоминделе (либо у самого наркома), где этот зондаж, по существу, не был неожиданным, так как Шуленбург и в предыдущие годы стремился к обоюдному устранению нападок в прессе. И уже тогда Литвинов проявил понимание и настаивал на том, чтобы первый шаг в данном направлении сделали средства массовой информации Германии. Не исключено, что во время консультаций в Берлине Шуленбург излагал это мнение своим коллегам и, по всей ве­роятности, руководству, настаивая на его реализации. Он ведь и раньше неоднократно рекомендовал корректно, менее напряженно от­носиться к советской стороне и воздействовать на германскую печать с целью смягчения нападок на СССР. Некоторые из коллег соглашались с его точкой зрения и прислушались к рекомендациям. Так, отчеты со­ветских дипломатов последующих недель говорят о чрезвычайно пре­дупредительном и обусловленном пониманием советской точки зрения поведении коллег Шуленбурга (например, руководителя восточноев­ропейской референтуры Шлипа и помощника статс-секретаря Вёрмана)[206].

Нет никаких документов, подтверждающих тот факт, что ини­циатива Шуленбурга нашла отклик в верхах. Первое документаль­но подтвержденное указание немецкой прессе о смягчении тона по отношению к СССР датировано 9 мая и представляет собой реак­цию на смещение Литвинова[207]. Правда, есть два косвенных свиде­тельства того, что его настойчивость по поводу смягчения тона в Берлине имела определенные последствия. Так, в записях минист­ра пропаганды Геббельса, относящихся к первой половине декабря 1938 г., указывается, что он из тактических соображений отложил до полного созревания «восточного вопроса» освещение некоторых конкретных проблем (касавшихся, например, Мемеля и Литвы). «Кое-что, — писал Геббельс, — мы перестанем затрагивать в печа­ти. Теперь конфликт нам не нужен. Восточный вопрос следует ре­шать целиком»[208]. Выступая 22 августа 1939 г., накануне подписания пакта о ненападении, перед генералитетом, Гитлер за­явил, что он «осенью 1938 г. ...решил договориться со Сталиным». Якобы после знакомства в Мюнхене с трусливыми западными госу­дарственными деятелями он пришел к выводу, что, помимо его са­мого, другим великим политиком является Сталин, который также все внимание уделяет будущему. Поэтому Гитлер решил «вместе с ним перекроить мир». Он намеревался после смерти Сталина (ко­торый, по его мнению, был смертельно болен) Советский Союз «разгромить... затем начнется германское мировое господство»[209].

Возвратившись в Москву, посол, по-видимому, 15 ноября 1938 г. в беседе с Мерекаловым проинформировал советскую сторону о немец­кой готовности ограничить кампанию взаимной брани. Неясно только, как советская сторона оценила эту готовность. Насколько позволяют судить советские дипломатические отчеты, до начала лета 1939 г. так­тический характер этой готовности не вызывал сомнений. Именно до этого момента отмечаются (правда, все реже) советские протесты про­тив клеветы на государственных деятелей. Между тем критика в сред­ствах массовой информации «фашистских агрессоров» по-прежнему увязывалась не с личностями, а с идеей классовой борьбы, прагматиче­скими и идеологическими установками, вытекающими из реалистиче­ской оценки немецких целей и угроз.

Нет никаких оснований считать достигнутую между Шуленбургом и Литвиновым договоренность (в какой бы форме это ни произошло) межправительственным соглашением. Важным является прежде всего ее изначальный импульс, побудивший Гитлера и немецкие органы про­паганды изменить тактику. Вместе с тем эта договоренность не привела к заметному снижению глубоко укоренившейся подозрительности со­ветской стороны к долгосрочным немецким планам. Официальные высказывания последующих недель свидетельствовали о том, что дого­воренность никак не повлияла на идеологическую и военную бдитель­ность правительства Сталина.

Экономическое умиротворение и военное устрашение

Как показывают речи и выступления в связи с празднованием 21-й годовщины Октябрьской революции, антифашистская позиция СССР даже усилилась. Во внутренней жизни она сопровождалась новой вол­ной террора под лозунгом борьбы с врагами народа, агентами иностран­ных держав и шпионами зарубежных стран, что означало устранение потенциально ненадежных сил в армии и органах государственной без­опасности. Навсегда «исчез» командующий дальневосточными вой­сками Красной Армии маршал Блюхер[210]. Его расстреляли в ноябре 1938 г.[211] Наркома внутренних дел и, следовательно, шефа ГПУ Ежова заменил через несколько недель земляк Сталина, грузин Лаврентий Берия[212]. Из Наркоминдела удалили назначенных Литвиновым руко­водителей отделов Вайнштейна(Германия) и Вайнберга(Англия)[213]. К концу 1938 г. половина из назначенных в начале того же года народных комиссаров была освобождена от занимаемых должностей[214].

К столь суровому превентивному идеологическому очищению во­енного и государственного аппарата Сталина в известной мере побуди­ло его особое восприятие обострения внешнеполитической ситуации. Накануне празднования[215] Молотов в разделе своей речи, касающемся международного положения, заявил о том, что «вторая империалисти­ческая война», война между двумя группировками капиталистических держав, уже началась: фашистские агрессивные державы (Германия, Япония и Италия) привели в движение свой военный потенциал, чтобы померяться силами с «демократическими» государствами (Англией, Францией и США). Что касается Советского Союза, то здесь, по словам Молотова, удар фашистских агрессоров наносится одновременно с вос­точного и западного направлений, причем вопрос о нападении в районе озера Хасан «решался, собственно, не в Токио... а, скорее, в Берлине»; то были, по его мнению, прямые последствия направленного против СССР «антикоммунистического пакта».

Речь Молотова показала, что изменений или переориентации во внешней политике СССР не произошло. Молотов определенно делал ставку на политику коллективной безопасности как единственный действенный инструмент, способный воспрепятствовать распространению мирового пожара, и, имея в виду «малые страны», ставшие жертвами соглашательства западных демократий с агрессорами, утверждал: «Что же, мы знаем свои обязанности. Мы ответим на любые провокационные выходки поджигателей войны, со стороны агрессоров против Советско­го Союза — будь то на западе или на востоке — мы ответим на каждый удар двойным и тройным ударом». Ссылаясь на более ранние высказы­вания Сталина, Молотов подчеркнул, что Советский Союз все еще ок­ружен капиталистическими странами, которые с ненавистью смотрят на родину социализма. Он призвал советский народ к бдительности и объявил решительную борьбу против внешних и внутренних врагов.

От имени Коммунистического Интернационала — второй опоры советской внешней политики — его секретарь Георгий Димитров, про­живавший после Лейпцигского процесса в Москве, опубликовал в газе­те «Правда» вызвавшую большой интерес статью, в которой объявил о создании интернационального единого фронта народов всех стран про­тив фашизма[216]. Германия, как утверждал Димитров, хочет превратить Прибалтийские государства в плацдарм для борьбы против Советского Союза и отторгнуть от него Украину, и западные буржуазные прави­тельства помогают Германии. Только антифашистское движение на­родных масс способно помешать этому.