Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 2 Страница 20

То есть получается примерно так: евреи кинулись получать образование, желая отсрочки в несении военной службы и ее облегчения. Почему-то почтенный мэтр цитирует и Марка Алданова, который свидетельствует: евреи могли получать теперь офицерские чины, «нередко получали и дворянское звание» [34, с. 45].

Отметим: у евреев (по крайней мере, у некоторых) в 1870-е годы изменилось и отношение к военной службе. Как интересно! И уж, конечно, никак это не сводится к желанию получить отсрочку. Но главное — так ли уж тесно связаны между собой закон 1874 года и массовый приток евреев в гимназии и университеты?

Момент такого массового притока обязательно наступает в каждой стране, где живут евреи и происходит их эмансипация. В XVIII веке национально озабоченные французские отцы-иезуиты истерически вопили — евреи вытесняют христиан! Евреи расхватывают все стипендии и премии!

В Германии середины XIX века теоретики национального возрождения грустно качали головами: «Евреи — это наше несчастье!», «Германия стоит на грани иностранного порабощения».

Во всех этих случаях евреи, стремясь к образованию, нимало не спасались от воинской службы. Просто наступал момент, когда изменение условий жизни и пропаганда достигали своего: начиналась эмансипация. Цель европейских правительств оказывалась достигнута! И уже не для единиц, для множества евреев становится ценным не традиционное религиозное образование, а светское, идущее от гоев. Еще деды и даже отцы отвергали его, боясь отступиться от религиозных и традиционных основ. Но пришли другие времена, и новое поколение хочет учиться так же сильно, как предки; так же, как они, считают образование неотторжимым от любого социального успеха… Но учиться хотят уже совершенно другому!

Вот и в России в 1870-е годы стало взрослым поколение евреев, жившее уже в новых условиях. Конечно, смена поколений — дело долгое и трудное, но ведь на рубеже 1850-х и 1860-х годов условия жизни евреев изменились очень круто. Даже круче, чем условия жизни крестьянства.

Жизнь еврейского парня, родившегося в 1830 или 1840 году, мало отличалась от жизни его отца, родившегося в 1810 или 1800, или даже прадеда, помнящего приезд Екатерины II в Шклов. А вот парень, родившийся в 1845 или тем более 1850 году, уже не мог угодить в кантонисты. Подростком он видел, как в России происходят (и обсуждаются старшими) разнообразные реформы, а юношей получил возможности, которых не было не только у его отца, но и у брата, если брат старше его лет на десять и даже на пять.

Это изменение — результат работы и правительства, и его добровольных агентов — образованных русских людей. Известно, что знаменитый хирург и врач Пирогов, став попечителем Новороссийского учебного округа, старался убедить евреев в пользе учения. То же самое делали многие русские врачи, преподаватели и просветители.

Еще в начале 1860-х годов евреи вовсе не рвались войти в русскую культуру. Широко известный в более позднее время судебный деятель Я. Л. Тейтель вспоминает, как в Мозыре «директор мозырьской гимназии… часто… обращался к евреям, указывая на пользу образования и на желание правительства видеть в гимназиях побольше евреев. К сожалению, евреи не шли навстречу этому желанию» [37, с. 15].

Скажем так: евреи долго не шли навстречу этому желанию. Но постепенно созревал плод усилий множества русских людей и правительства Российской империи. «До половины 19 в. даже образованные евреи, за редкими исключениями, не знали русского языка и литературы, прекрасно владея в то же время немецким языком» [13, с. 334].

Образованные евреи могли знать Шиллера и уж, конечно, Гейне, но вполне могли вообще не знать Лермонтова и Батюшкова и почти не слышать о существовании Пушкина.

До Крымской войны в еврейской среде считалось, что уж если изучать литературу и культуру христиан, то в первую очередь знать немецкие язык и культуру. После Крымской войны еврейское просветительство шло под мощнейшим влиянием русской культуры.

«Русские веяния ворвались в еврейскую среду в 60-х годах XIX века. До этого евреи не жили, а проживали в России» [38, с. 130]. Еще в 1863 году евреев в гимназиях было по своей процентной норме 3,2 % и учеников, и всех евреев-подданных Российской империи.

В конце 1860-х началось движение… и во всех гимназиях и прогимназиях страны с 1870 по 1880 год процент евреев возрос вдвое, достиг 12 % учащихся, в Одесском учебном округе — 32 %, а по отдельным учебным заведениям зашкалил за 75 %.

В 1881 году в университетах стало около 9 % студентов-евреев, к 1887 году — уже 13,5 %. На медицинском факультете в Харькове их стало 42 %, в Одесском университете — 31 %, а на юридическом факультете в Одессе — 41 %.

При этом евреи учились очень охотно и очень часто забирали себе большую часть наград и стипендий. Кроль отмечал, что у молодых евреев, в том числе и у девушек, «стремление к образованию… носило буквально религиозный характер». А что? Очень верно подмечено — именно что религиозный.

Интересно, что деятели первого поколения русско-еврейской интеллигенции родились «почти в соседние годы» [6, с. 169], между 1860 и 1866: С. Дубнов, М. Кроль, Г. Слиозберг, О. Грузенберг, Саул Гинзбург. И другие имена родившихся в те же самые годы: М. Гоц, Г. Гершуни, Ф. Дан, Азеф, Л. Аксельрод (Ортодокс), а П. Аксельрод и Л. Дейч — чуть раньше, в конце 1850-х.

Это — верхушка интеллигенции, те, кому суждено стать знаменитыми, богатыми, определять интеллектуальную жизнь русского еврейства и всей Российской империи. Но вот так пишет о своем отце известный русский1 поэт и писатель Самуил Маршак: «Детство и юность провел он над страницами древнееврейских духовных книг. Учителя предсказывали ему блестящую будущность. И вдруг он — к великому их разочарованию — прервал эти занятия и на девятнадцатом году жизни пошел работать на маленький заводишко… Решиться на такой шаг было нелегко: книжная премудрость считалась в его среде почетным делом, а в ремесленниках видели как бы людей низшей касты… Много тяжких испытаний и горьких неудач выпало на долю отца, прежде чем он овладел мастерством и добился доступа на более солидный завод. И однако даже в эти трудные годы он находил время для того, чтобы запоем читать Добролюбова и Писарева, усваивать по самоучителю немецкий язык и ощупью разбираться в текстах и чертежах иностранной технической литературы» [39, с. 353].

«В результате, по специальности химик-практик, он не получил ни среднего, ни высшего образования, но читал Гумбольдта и Гете в подлиннике и знал чуть ли не наизусть Гоголя и Салтыкова-Щедрина. В своем деле он считался настоящим мастером и владел какими-то особенными секретами в области мыловарения и очистки растительных масел» [39, с. 352].

Мама Самуила Маршака, «покинув строгую, патриархальную семью… в Витебске… впервые попала в столицу, в круг молодых людей — друзей брата, ходила с ним в театр… слушала страстные студенческие споры о политике, морали, о женском равноправии, зачитывалась Тургеневым, Гончаровым, Диккенсом» [39, с. 358].

Называя вещи своими именами, парень зубами выгрыз возможность бежать из местечка и построил себе не такую уж плохую жизнь в коренной России, среди гоев. А девушка, тоже при первой возможности, вырвалась из местечка, и пусть себе штетл живет себе во времена пророков, давит клопов, пасет коз и розгой вбивает Талмуд в зады не сумевших убежать. Но будущая мама Самуила Маршака не хотела иметь с этим маразмом ничего общего, вышла замуж не за талмудиста, а за техника на заводе. Ей не хотелось ни козы, ни розог, ни клопов, а вот читать в подлиннике Пушкина и быть женой специалиста — хотелось.

В описаниях Самуила Яковлевича звучит нотка обиды за отца, не получившего путнего образования; за рано постаревшую мать, всю себя отдавшую семье. На мой взгляд, в этих оценках сказываются мнения, от которых не отказались бы и самые что ни на есть средневековые талмудисты: Самуил Яковлевич последовательно считает образование и умственную работу самым достойным, самым благородным занятием для человека.

И сам он реализовал именно такую возможность, и для отца считал ее самой желанной. Яков Маршак, первое поколение, сделав меньше, чем мог бы при других стартовых условиях, — и сыну за него больно и грустно. Справедливо ли? Яков Маршак прожил независимую материально жизнь, в которой было чтение в подлиннике Гумбольдта и Гоголя. И вырастил пятерых сыновей, один из которых стал знаменитым русским писателем. Не уверен, что обида за отца в такой ситуации — чувство «чисто еврейское», но, скажем, англосаксы или французы вовсе и не считают, что мастер на заводе — худшая судьба, нежели ученый или писатель. А вот евреи так считают. Талмудисты, от которых сбежал Яков Маршак, и его семья считали, что «книжная премудрость» есть «почетное дело», а «в ремесленниках видели как бы людей низшей касты»… Но ведь точно так же думает и Самуил, удачливый средний сын Якова.