Павел Федоров - Агафон с Большой Волги Страница 20

- И на том спасибо. А я жалею об одном, что не меня тогда в Пеште стукнула пуля, а Колю...

- Перестань, Мартьян! - выкрикнула она тоскливо.

Но ему уже трудно было сдержаться.

- Лежал бы сейчас, ни тоски тебе, ни заботушки. И жалеть некому...

- Замолчи, ради бога!

- Нет уж, выговорюсь напоследок. Как сейчас, помню веселое застолье. Вы молодые, муж и жена, счастливые. Каюсь, позавидовал ему тогда, а теперь его смерти завидую. Вот оно как получается. Он понял все, да и ты тоже. Решили и меня тогда счастливым сделать, Варю сосватали. А мы как чуяли, что в бой пойдем. Отпуск короткий, быстро сладились. Все произошло, как по боевому расчету... Я рассказал ей про свою погибшую семью, про детский дом. Она пожалела меня, уступила. А выходит, рано пожалела. Жизнь за жалость расплаты требует. А платить-то нечем... Так что жалеть меня не надо.

Мартьян достал папиросы и закурил. Огонек спички осветил его бледное, взволнованное лицо.

Глаша низко опустила голову и молчала. Не спеша вынула из сумочки забелевший в руке платочек, вытерла им горячий лоб, спросила тихо:

- Скажи, что ты от меня хочешь?

- Думаю, что не стоит говорить.

- А ты скажи!

- Хочешь знать правду?

- Смотря какую. Говори, говори! - комкая в руках платочек, Глаша потупилась.

- Скажу одно: нельзя же все время, годами, только жалеть друг друга и по головке гладить. А мы только и делаем, что сочувствуем самим себе. Ты мне, а я тебе. Невыносимо это, как-то даже странно, Глаша, словно сердца наши высохли и сжались в маленькие комочки. Природу нельзя законсервировать. Это противоестественно. Жизнь всегда ищет и требует обновления, - торжественно и немного напыщенно заключил Мартьян.

- Что-то ты очень замысловато слова жуешь, - с откровенной насмешкой сказала она. - Нельзя ли попроще...

Глафира отлично понимала, куда он клонит, но не хотела признаться в этом. Такой разговор возникал между ними не раз, только несколько в иной форме. Выпивши, Мартьян бывал резковат и более откровенен. Сейчас он старался быть сдержанным.

- Проще? Можно и проще. Семья, вот в чем вопрос. Надо ведь не только комбайны водить, но и детей родить. Например, Варвара об этом и слышать не хочет. Ей красивую фигуру жалко. Мало ли таких! Я знаю, ты не такая. С тобой случилась беда. Я все понимаю. Со мной тоже жизнь поступила не очень ласково, но я борюсь и буду крепко сражаться, чтобы хоть людям легче жилось.

- Да, ты настоящий борец, Мартьян. Чего-то ищешь, чего-то хочешь, ждешь... За это и уважаю тебя. Но ты знаешь хорошо, что я не борец, ни с кем я не боролась, кроме своего горя.

- Ты выдержала. Пора и о другом подумать.

- Я думаю. Ой, сколько еще думаю!

- Вот и хорошо. Пора снимать траур. В вечном трауре ходят только одни монашки, а ты женщина русская, сильная.

- Может быть, - загадочно проговорила Глафира. - Ты всерьез решил уезжать?

- Могу и не уехать... - Мартьян с волнением ждал ее ответа и дождался.

- Нет, тебе надо уехать, - твердо сказала она и, повернувшись, быстрыми шагами пошла назад.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В воскресный день Агафон завтракал вместе с Мартьяном. Накануне Варвара пришла откуда-то поздно ночью и долго нежилась утром в мягкой постели. В другие дни Мартьян с Федей вставали рано, брали с собой еду и торопились в мастерские. У Агафона же совпадало так, что ему приходилось садиться за стол с Варварой. Агафья Нестеровна готовила для них сытную и вкусную еду, получая с жильца львиную долю его зарплаты. Сама она садилась с ними редко и больше всего торчала около топившейся русской печи, орудуя огромным ухватом и большими, пузатыми чугунами. Скотину и прожорливого хряка надо было кормить.

- Зачем, Варвара Корнеевна, вы заставляете мамашу столько работать? как-то спросил Агафон. - Она уже в годах...

- А кто ее заставляет? Я, что ли? - удивилась Варя. - Она всю свою жизнь так...

- А зачем столько животины иметь? Ведь на нее столько нужно, извините, чертоломить!

- Мы привыкли... - уткнувшись в тарелку, сказала Варвара.

- Да она одна все делает, - возразил Агафон.

- Ну это неправда, - вспыхнула Варвара. - Мы тоже помогаем - и огород обрабатываем, и сад. А раз есть сад, то корову обязательно надо держать, для удобрения навоз нужен.

- Предположим, что так. А овцы, козы, хряк, бычок, телка? - перебирал Агафон.

- Вы меня простите, Агафон Андриянович, но вы сами сейчас едите яичницу с салом от нашего хряка. Мартьян с Федей тоже каждое утро отрезают по шмотку, да еще по три вареных яйца, по соленому огурчику, а еще обед... Скажете, можно в чайной столоваться? Бросьте! Вы там хоть раз обедали?

Агафон заходил туда единственный раз, и ему там не очень понравилось. Сейчас он признался в этом, но все же стал возражать, ссылаясь на то, что общими усилиями можно добиться, чтобы чайная была образцовой.

- Пробовали... Меня все равно от такой пищи тошнит, - брезгливо проговорила Варвара. - Эту проблему надо еще решать. У нас сотни нерешенных проблем. Повара, подавальщицы, самообслуживание, качество продуктов.

- Все это можно самим решить, - твердо проговорил Агафон. Он забыл, что эту же проблему поваров даже в доме отдыха отец решает десятилетиями и никак не может решить.

Слушая Агафона, Варвара смотрела на него смеющимися глазами и сыто, снисходительно улыбалась.

- Знаете что, Агафон Андриянович, - вытирая салфеткой яркие, чувственные губы, начала она. - Перестаньте меня агитировать. Ей-богу, я много слышу такого от моего муженька. У него столько всяких проблем, сколько на макушке волос... Вы лучше поухаживайте за какой-нибудь девушкой. У нас здесь столько интересных женщин. А вы, я смотрю, живете монахом, даже удивительно! Имейте в виду, это тоже проблема.

- Пытался однажды... - сорвалось у Агафона.

- Что пытались, Агафон Андриянович? - живо и заинтересованно спросила Варвара.

Агафон сразу посуровел и подозрительно долго молчал, рассеянно ковыряя вилкой остатки яичницы.

Варвара поняла, что парень пережил, видимо, глубокий душевный конфликт и принадлежит к малознакомому ей типу людей, то слишком откровенных, то чересчур замкнутых. "Уж не в меня ли влюбился? - подумала она весело. - Каждый день встречаемся за столом, шутим. А он все пытает меня про разные дела и спит за тоненькой перегородкой, слышно даже, как шуршит ночью книжными листами и частенько по ночам вздыхает".

- Заикнулись и сникли!.. Не хотите отвечать - не надо. Наверное, обожглись на молочке, теперь на сметану дуете, - грубовато добавила она.

Агафону необходимо было что-то ответить и перевести разговор в шутку. Поднимаясь из-за стола, он сказал:

- Было... Вы угадали. Учуяли и то, что говорить не хочу. Потому как больше учен на книжках, чем на практике...

- Практика - дело наживное... - усмехнулась она. - Не дуйтесь, как бычок на горячее пойло, и не берите пример с моего хромоножки... Он ищет необыкновенную любовь... А где она? Где она, эта красивая любовь? повторила она.

- Не знаю, - пугаясь ее вызывающего взгляда, ответил Агафон.

- Не знаешь? Тогда как-нибудь, темной ноченькой, постучи мне в стенку... А я приду тепленькая и покажу тебе, какая она есть, любовь... Тоже мне, нашел проблему!.. - шепнула ему Варвара. Она вскочила, сорвала с себя белый передник, скомкав его в смуглых руках, захохотала и, не взглянув на ошеломленного жильца и покачивая бедрами, вышла из столовой.

С этого дня их совместные завтраки кончились. Он стал сторониться молодой хозяйки, даже думал переменить квартиру, но с жильем в поселке было по-прежнему плохо.

Несколько дней Агафон тревожно чего-то ждал, беспокойно прислушивался к каждому стуку и только тогда успокоился, когда смастерил и крепко прибил к двери своей боковушки внутренний крючок.

Как-то Мартьян сам зашел к Агафону в боковушку, присел на кушетку и начал сдержанно расспрашивать о делах конторы. Своей личной жизни он никогда не касался, только по-прежнему высмеивал тещу, критиковал порядки и руководство совхоза, склоняя Спиглазова во всех падежах. Вечерами, как узнал Агафон, Мартьян иногда заходил к Соколовым и засиживался там допоздна. Теперь, с наступлением теплых дней, он снова оборудовал себе кабинет в чердачной горенке, поставил там письменный стол и кровать, готовясь к экзаменам по заочному факультету механизации при Сельскохозяйственной академии. Учился он там уже два года, и, кажется, довольно успешно.

Агафон рассказал ему о своем столкновении со Спиглазовым, но о том, что несколько дней назад отправил в редакцию статью, не заикнулся ни словом, стыдясь того, что не очень-то лестно намекнул там и на некую даму...

- Это хорошо, что ты подсунул ему свою докладную, - выслушав Агафона, сказал Мартьян. - Но имей в виду, этот демагог злопамятен и обязательно начнет тебя ущемлять. До того как переехать сюда, он был управляющим конторой Сельхозснаб, завалил там дело и попал к нам главным инженером. Диплома я его не видел, но знаю, что в технике он мало смыслит. Обворожил Молодцова чем-то и ждет, когда добряк Иван Михайлович уйдет на пенсию. В прошлом году я покритиковал Спиглазова на партийном собрании за какие-то дела, и он мне вскоре это припомнил. Командировали меня с комбайном на уборку целинных земель Алтая. Приказ министерства был такой, что мы должны поработать там и оставить им комбайны. Спиглазов тогда, также временно, замещал директора. Вызывает меня и говорит, чтобы я взял не свой агрегат, а комбайн Борисова. Был у нас такой механизатор, за два срока расхлестал вдрызг новую, совершенно новую машину. Даже на второй год она не столько работала, сколько стояла на ремонте. Я, конечно, возмутился и от этой рухляди отказался.