Макс Вебер - Аграрная исстория Древнего мира Страница 20

В итоге «…там, где в замкнутых монархиях приостанавливалась, с одной стороны (…) эксплуатация деревни городом, а с другой стороны, прекращались войны и связанный с ними захват земли и людей в широких размерах, — там прекращалось и необходимое для расширения капиталистической эксплуатации рабского труда переполнение рынка дешевым человеческим товаром и приток удобных для капиталистической эксплуатации новых земель» (там же). Таким образом оказалось в итоге, что «…Столь благодетельный для массы поданных порядок, принесенный монархией, был как раз смертью для капиталистического развития и всего, что на нем покоилось… А там, где монархия к тому же принимает теократический характер, там и никогда не отсутствующая в таких случаях религиозная и законодательная «защита слабых» может — как это было на Востоке — превратиться в довольно крепкую границу капиталистической эксплуатации людей» (2, 37). А вот и нечто вроде эпилога к предыдущему веберовскому размышлению о «закате» античного капитализма, а вместе с ним и всей античной цивилизации: «Всегда, как раз в периоды «насыщенного» (от слова «сытость» — Ю. Д.) порядка, который как раз тождественен с неподвижностью в экономической жизни — останавливается и полет капитализма» (2, 38–39).

Итак, мы имеем вполне достаточные основания заключить, что М. Вебер не только сам исходил из идеи «множественности» исторических типов капитализма, ибо «двоица» — это уже принцип множественности, и там, где доказан факт существования двух существенно разнящихся «видов» (или «типов») капитализма, вполне можно поставить вопрос и о третьей его разновидности, что и сделал автор «Аграрной истории…», поставив вопрос о существовании капитализма в западноевропейском Средневековье. В принципе он имел возможность — в случае необходимости (которой он, впрочем, не испытывал) — сослаться на авторитет самого автора «Капитала», который в XXIV-й главе этого монументального труда привел множество примеров «совместимости» раннего (и не очень «раннего») капитализма с рабовладением.

Но если убежденный «монист» К. Маркс предпочитал не делать далеко идущих выводов из факта «мирного сосуществования» капитализма с рабовладельческой архаикой (тем более, что это привело бы его к противоречию с собственной философией всемирно исторического процесса, понятого как последовательность смены «общественно-экономических формаций», так красиво расположившихся на незыблемой лестнице Прогресса), то столь же убежденный «плюралист» М. Вебер, не чувствовал себя связанным этими догматическими постулатами. Они представлялись ему решительно несовместимыми с его — сугубо эмпирически ориентированной социологией истории, с точки зрения которой существование капитализма не только в античности, но и в средние века было исторически доказуемым фактом, засвидетельствованным, в частности, и такими выдающимися исследователями, как Т. Моммзен и Э. Мейер.

Вопросом, разводившим М. Вебера с этими авторитетными «свидетелями Древности», было только то, считать ли, что во всех трех случаях — в Древности, Средневековье и Новое время — мы имеем дело с одним и тем же капитализмом, или речь должна идти о его различных «видах». Как мы могли уже убедиться из предыдущего изложения, М. Вебер решительно отстаивал второй вариант ответа, более соответствовавший его «методологическому индивидуализму» и, соответственно, плюрализму, тогда как Т. Моммзен и Э. Мейер (вместе с классиками политической экономии и их критиком — К. Марксом), отправлялись, в конечном счете, от постулата «единственности» капитализма и, соответственно, полного тождества «древнего» капитализма и «современного, — точка зрения, которая, согласно веберовскому убеждению, и должна была вести к недопустимой «модернизации» архаических разновидностей капиталистического способа хозяйствования. Завершая 7-ой параграф своей «Истории хозяйства», посвященный «городскому гражданству» и его особой роли в эволюции европейской культуры, М. Вебер задается вопросом о том, «какое влияние оказало все вышеизложенное» концентрирующееся вокруг различения специфических особенностей городов античного и средневекового типов «на развитие капитализма» (3, 210). При этом он считает, что ответить на него можно лишь обратив — «прежде всего» — «внимание на различие в способах получения дохода в древности и в средние века, на различие видов капитализма там и здесь» (там же).

Вопрос о том, можно ли говорить о капитализме в средние века, а тем более в античности перед М. Вебером не стоит. Положительный ответ на него уже заранее задан тем определением «капитала» и, соответственно, капитализма, которое он предложил в теоретико-методологическом Введении к «Аграрной истории Древнего мира». Теперь же он задается другим вопросом — о типологизации различных «видов» капитализма, имевших место» как в античности, так и в Средневековье. В ее основании у М. Вебера лежит различение между двумя, если можно так выразиться, «родами» капитализма — современным рациональным, который достиг безраздельного господства на Западе, с одной стороны, и «нерациональным капитализмом», который, по его утверждению, мы «встречаем повсюду и во все эпохи» (там же), — с другой.

В качестве примеров капитализма этого второго рода, различающихся способами «получения дохода», М. Вебер называет «капиталистические предприятия с целью откупов (на Западе, в Китае и Передней Азии) и с целью финансирования войн (в Китае, Индии во времена, когда там существовали отдельные государства), торговый спекулятивный капитализм (вряд ли можно назвать какую-нибудь историческую эпоху, когда он не существовал), ростовщический капитализм, путем ссуд эксплуатирующий затруднительное положение людей; все эти формы капитализма базируются на военной добыче, налогах, доходах по должности, должностных злоупотреблениях (…) и, наконец, на данях и на людской нужде. Все эти обстоятельства носят хозяйственно-нерациональный характер и из них никогда не могла возникнуть рациональная система организации труда» (3, 210). А потому и не мог возникнуть рациональный капитализм.

Что же касается последнего, то, согласно М. Веберу, он «базируется на положении рынка, то есть на чисто хозяйственных условиях» и тем более рационален, чем больше опирается на массовое производство и массовый сбыт. А эту почву он мог обрести «лишь на современном Западе», где потому и развился в прочную систему» (там же). В прошлом же он мог возникнуть, да и то не надолго, лишь благодаря уникальному стечению обстоятельств. Так это случилось, например, в Древнем Риме, где некоторое время задавал тон «единственный капиталистический класс» античности, «рационализм которого может быть приравнен к рационализму современного капитализма» — «класс римских всадников», этих рационально действующих капиталистов», которые «со времени Гракхов играли в государстве «выдающуюся роль», хотя и наталкивались «на сопротивление служилой аристократии» (там же).

Впрочем, «капитализм этого класса» опирался отнюдь не на массовое производство. Он «черпал свою силу в использовании государственных предприятий и доходов, в аренде ager publicus, т. е. завоеванной земли, и казенных имений, откупах податей, в финансировании политических честолюбцев и военных расходов» (там же), — ив этом смысле мало чем отличался от других разновидностей архаического капитализма, судьбу которых он в конце концов разделил. Ведь если «сначала императоры зависят в финансовом отношении от всадничества», то «потом постепенно освобождаются от этой зависимости, лишая всадников откупов и таким образом отнимая у них главный источник богатства; таким же образом раньше египетские фараоны сумели обойтись в конце концов без откупщиков, как посредников по сбору податей, создав самостоятельную организацию для удовлетворения политических и военных потребностей государства и превратив откупщиков в финансовых чиновников» (3, 210–211).

Характеризуя этот «закат» античного капитализма, М. Вебер сопоставляет его с судьбой средневекового капитализма, поскольку, по его убеждению, именно в этом закатном свете наиболее четко выступает «различие между античным капитализмом и капитализмом конца средних веков, из которых только последний опирается на условия рынка» (3, 210). Оно, это различие, «проявляется ив самом ходе общего развития после утраты городами их самостоятельности», поглощенной «бюрократически организованным мировым государством, в котором политическому капитализму (еще одно название, которое М. Вебер дает архаическому капитализму — Ю. Д.) уже не находилось места» (3, 210). В этом и заключалась его «архаичность»: он процветал на почве, вспаханной и засеянной не им самим. «В эпоху римских императоров аренда казенных имений повсюду заменяется наследственным владением. Вместо сдачи государственных подрядов предпринимателю организуются принудительные трудовые повинности подданных. Отдельные классы населения делятся по специальностям, и на эти вновь образованные профессиональные группы возлагаются государственные тяготы с круговой порукой. Это явление равносильно гибели античного капитализма» (там же).