Николай Губернаторов - Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик Страница 20

По плану Центра я должен был попасть в одну группу с сотрудниками специальных служб. Но групп много, как определить — какая именно? Поразмыслив, я решил, что, видимо, её студенты будут старше по возрасту.

За неделю до начала я зашёл на кафедру, чтобы узнать, где буду заниматься. Оказывается, профессор Саймонс — заведующий кафедрой китайского языка — собирается зачислить меня в группу молодых студентов. Профессор исходит из того, что я уже немного знаю китайский язык (так оно и есть на самом деле) и что, следовательно, мне полезно заниматься вместе с молодежью, программа которой более интенсивна.

— Джин, — говорю я с почти искренней мольбой хорошенькой секретарше Саймонса, сообщившей эту новость. — И вы хотите, чтобы такой старый ворон, как я, сидел на одном дереве с этими птенцами… Сжальтесь!

В моих глазах — почти ужас.

Джин оценила шутку. Милостиво улыбнувшись, она нашла мотив убедительным. Я понял, что имя Лонсдейла вносится в список «переростков». Впрочем, возможно, её сговорчивости способствовало то, что, прощаясь, я преподнёс ей флакончик духов, купленных в Париже…

Интервью с героем книги

— Позвольте, Конон Трофимович, коснуться одной из сторон вашей профессии. Понятно, что вам пришлось обзаводиться знакомствами с сотнями людей. И далеко не все из них были вам приятны…

— Конечно, обстоятельства порою складываются так, что разведчику приходится «дружить» с личностями, которым в обычных условиях не хотелось бы и руки подать. Но не думайте, пожалуйста, что разведчик выбирает друзей только «для работы». У меня и в Англии были настоящие друзья, с которыми было просто приятно общаться, проводить время, посещать вместе концерты… И, пожалуйста, не надо…

— Что «не надо»?

— Думать, что все они тоже занимались разведкой, были моими помощниками и так далее. Не следует забывать о нашем условии…

— Простите?

— Ну, помните, мы говорили о том, что разведчик — это самый обыкновенный человек.

— Конечно, конечно. И все-таки…

— И, как у каждого обыкновенного человека, у него есть круг личных друзей, без которых жизнь не жизнь.

— А как же быть с теми, после знакомства с которыми хочется поскорее вымыть руки?

— С этим ничего не поделаешь: работа есть работа.

— Издержки «производства»?

— Можно считать и так. Но, как я уже, кажется, говорил, в разведку идут отнюдь не из любви к приключениям и тому подобному. Для человека, который занимается этой работой, необходимо делать то, что ему поручают. Сейчас, как вы знаете, я занимаюсь научной работой, и оказалось, что она куда ближе и интереснее мне. Но в то же время нет ничего опаснее для разведчика, нежели поза привередливой девицы: «Мне это интересно, а это нет». Человек, посвятивший себя нашей профессии, должен руководствоваться только одним принципом: «Для дела это полезно, а это не полезно».

— Позвольте вопрос из тех, которые обычно относят к разряду «нескромных»?

— Пожалуйста.

— Среди ваших знакомых, очевидно, были и привлекательные женщины?

— Были…

Глава XII

Занятия в университете начинались в первую среду октября.

За небольшими исключениями всё было примерно так, как десять лет назад, когда я поступал в один из московских вузов, достаточно известное и трудами, и именами своих учёных учебное заведение, готовившее специалистов для народного хозяйства. И именно эта неожиданная схожесть, а не вполне допустимое различие, как всегда за границей, сильнее всего и поражала.

Тут, в центре Лондона, за две тысячи километров от своей «альма-матер», я увидел тот же плохо скрытый восторг первого свидания с наукой на ещё детских лицах первокурсников и ту же смесь показного равнодушия и взрослой снисходительности на физиономиях их более старших товарищей. Так же бестолково метались от одной двери к другой, разыскивая свою аудиторию, новички. Так же толкали они друг друга у объявлений, вывешенных в вестибюле, и даже звонок, который пригласил нас в зал на общее собрание, посвящённое началу учебного года, был таким же — солидным, чуть дребезжащим и хрипловатым, уставшим от долгой и скучноватой службы звонком уважающего себя учреждения.

А вот здание университета было иным, совершенно не похожим на тот вуз, который я окончил. При всей их улитарной однозначности они были совсем разными. Тот, на Родине, остался в памяти легким полукружием колонн, наивно трогательной и вместе с тем уютной классикой греческих форм, зелёным сквериком, отделявшим его от всегда шумной центральной площади. Здесь была огромная серая, напоминавшая египетский обелиск, потемневшая от копоти мрачноватая глыба, этакая архитектурная «Правь, Британия». Возможно, на архитектора этого не очень старинного сооружения повлияла богатая египетская коллекция расположенного рядом знаменитого британского музея. Впрочем, мотивы могли быть и иными.

Корпуса факультетов, или, как их называют в Англии, колледжей и школ, разместились рядом с основным зданием. В одном из них, облицованном светлым кирпичом, построенном в современном безликом стиле, — Школе африканистики и востоковедения и предстояло мне заниматься.

Иной здесь была и погода.

Даже сейчас, много лет спустя, моя память сохраняет ощущение непрекращающейся зябкой сырости. В первую среду октября 1955 года — день, когда начинаются занятия в Лондонском университете, стояла обычная для осеннего Лондона погода — хмурое, застиранное постоянным дождём небо, налитый сыростью воздух, из-за которого температура в десять градусов кажется достаточно низкой.

Если учесть к тому же, что помещения в островном королевстве или совсем не отапливаются, или отапливаются кое-как каминами и электроплитками, которые включают лишь на несколько часов в сутки, а дома по старой доброй традиции и вопреки столь же старой практике не приспособлены к холоду, то легко представить, как иностранец должен себя чувствовать даже в помещении.

Естественно, Гордон Лонсдейл, тридцатилетний уроженец шахтерского поселка Кобальт, провинция Онтарио, Канада, как и большинство студентов, демонстрируя традиционную британскую сдержанность, не пытался познакомиться со своими будущими однокашниками, а убивал время, читая объявления в вестибюле. Я пробежал глазами расписание занятий, видимо, это было расписание моей жизни на ближайшие три года, и с удовольствием узнал, что лекционных часов будет, как правило, два и как исключение — четыре в день. По субботам студенты свободны. Семестр длился десять недель, в учебном году три семестра.

— Сущий рай, — отметил я, вспомнив забитые лекциями, семинарами, зачетами и собраниями студенческие годы. — Да, жить можно…

Потом — и это тоже было похоже на «тот» вуз — нас пригласили в зал на собрание. Это было довольно темное и запущенное полуподвальное помещение с беспорядочно расставленными банкетками, которые безбожно скрипели.

Директор школы, седой и высокий джентльмен в золотых очках, достал из внутреннего кармана пиджака лист с напечатанной на машинке речью и тихим бесцветным голосом поздравил с началом учебного года и традиционно пожелал успехов.

В зале было пыльно и душно. Может быть, поэтому атмосфера была довольно тягостной. Всем — студентам и преподавателям — явно хотелось побыстрее покончить с этой формальностью и выбраться отсюда.

Но у меня настроение было прекрасное. Успешно завершился первый, пожалуй, самый трудный этап задания — подготовка. Я выходил на английскую сцену, утверждая себя в новой роли — студента той самой знаменитой Школы африканистики и востоковедения, которая по традиции питает кадрами секретные службы правительства Её Величества. За десять лет до этого дня вот так же, наверное, сидел в этом пропахшем пылью зале, скучая на традиционном вступительном акте, студент Ким Филби — звезда английской разведки, третье лицо в Интеллидженс сервис. Естественно, тогда я не знал, что для Центра могущественный Филби не кто иной, как «товарищ Ким» — старший офицер советской разведки.

Рассеянно наблюдая, как мямлит, пытаясь выбраться из потока обязательных фраз, директор школы, я ощущал себя в роли боксёра, только что шагнувшего в ревущий зрительный зал и впервые увидевшего своего противника — не того грозного мастера атак, каким рисовал его тренер, заставляя снова и снова напрягать мускулы, а реального, живого, ничем особым не примечательного паренька с длинными руками и довольно вялой мускулатурой, который явно знает не только радость побед.

Через несколько минут после «организационного» собрания первокурсников я уже сидел в аудитории, отведённой нашей группе. Постепенно собрались остальные студенты. Они входили по одному, сдержанно кивнув в дверях коллегам, и, без особого любопытства окинув взглядом небольшую светлую комнату с тремя рядами столов, садились на деревянные, отполированные не одним поколением их предшественников стулья.