Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма Страница 20

В процессе предварительных совещаний политические вопросы не обсуждались. Поскольку победа подразумевалась благодаря силе личности Гинденбурга и его большой популярности, не было необходимости в выработке конкретной политической программы. Также не были необходимыми или целесообразными какие – то особые договоренности. Лебель и его приближенные знали, что Гинденбург недолюбливает политику, и, чтобы не раздражать его и не рисковать вызвать его неудовольствие с последующим отказом от участия в выборах, они решили отложить все на потом. Учитывая, что Гинденбургу всегда было необходимо руководство, они не сомневались, что он сам обратится к ним за советом и помощью.

Но если его сторонникам и приходилось идти на уступки, то и сам он в свою очередь тоже пошел навстречу желанию нации. В один из моментов, во время предварительных переговоров с немецкими националистами и «блоком рейха», Гинденбург обратился к бывшему императору, чтобы получить его одобрение на столь серьезный шаг. Его статс – секретарь Отто Мейснер в своих мемуарах вспоминает, что на личный запрос, направленный в адрес бывшего монарха, был дан ответ, что с этой стороны никаких трудностей не предвидится. В письме, посланном Вильгельму два года спустя, маршал утверждал, что согласился на выдвижение своей кандидатуры только после одобрения этого шага его императорским величеством. Этот жест полностью соответствовал личному отношению Гинденбурга к Вильгельму. Он продолжал хранить преданность императору и искренне надеялся, что настанет день, когда бывший монарх снова взойдет на престол.

Тем не менее Гинденбург не выдвинул возражений, когда его помощники – организаторы кампании отвергли, как ложные, все предположения, что Гинденбург заручился согласием Вильгельма. Мейснер позже заявил, что опровержения давались с ведома Гинденбурга. Этот факт находит подтверждение и в воспоминаниях Герхарда Шульце – Пфельцера, тогда являвшегося одним из пресс – агентов. Как – то раз, во время интервью американской газете, Гинденбург и сам сказал, что не консультировался с императором. Позже он поручил Мейснеру давать подобные опровержения по «<его специальному распоряжению». Возможно, он действовал таким образом исходя из преданности императору, которого желал избавить от беспокойства. Представляется важным, что бывший монарх также приказал отрицать то, что он одобрил кандидатуру Гинденбурга. Такое положение вещей находилось в строгом соответствии с осторожной и сдержанной позицией Гинденбурга, которую он занимал в вопросах, касающихся монархии[11].

Такова череда событий, предшествовавших выдвижению кандидатуры Гинденбурга на пост президента. Официальное свое согласие он дал 9 апреля 1925 года на короткой церемонии, проведенной в Ганновере.

Избирательная кампания маршала была созвучна характеру его номинации. Она была отмечена полным отсутствием спорных вопросов, если не считать вопроса о возрасте, который был сразу же отметен со ссылкой на императора Вильгельма I, Клемансо и других государственных деятелей, которые служили своей стране, даже находясь в более почтенном возрасте. Главный упор был сделан на характер Гинденбурга – «<его простоту и честность, лояльность, чувство долга, целостность и неподкупность». «<У Гинденбурга нет партийной политической программы, он не выступает кандидатом от партийной политической коалиции, – было сказано в обращении «блока рейха». – Он является кандидатом всей нации и как будущий глава государства совершенно свободен в своих решениях». Маркс, с другой стороны, был объявлен пленником социал – демократов. Его кандидатура была охарактеризована как результат сделки между партией «Центра» и социалистами, с помощью которой последние надеялись снова захватить власть для проведения своей социалистической программы. «Центр» готов продаться им. Веймарская коалиция превратилась в революционный блок. В этой кампании «блок рейха» защищает государство от социал – демократов». Особое внимание следовало уделить опасениям, которые многие социал – демократы и демократы имели относительно Маркса. С другой стороны, возражениям против Гинденбурга, якобы являвшегося монархистом и милитаристом, следовало противопоставить тот аргумент, что, став президентом, он посвятит себя исключительно достижению «социальной справедливости, религиозного равенства, мира внутри страны и во всем мире».

Кампания двигалась в намеченном направлении. Ораторам было указано всемерно подчеркивать аполитичный характер кандидата и одновременно величие его личности. В одной из речей с некой мистической торжественностью было отмечено, что «Гинденбург – не «кандидат»… Никто не может и не должен вести его «ближе» к немецкому народу. Гинденбург – это сама Германия. Он выступает за национальное самосознание, надежды народа и их исполнение. В эти дни, характеризующиеся всеобщей нерешительностью, недостойной слабостью и бесплодными разглагольствованиями, имя Гинденбурга эхом прокатывается, почти как миф, по стране во славу Германии и доходит до нас». Человек, для которого отечество было всегда превыше всего, станет творцом нового, истинно немецкого единства «Никогда маршал не изменил своей лояльности по отношению к «новому порядку», безусловно ему чуждому. Ведь понятие отечества для него не пустой звук, а нечто святое, к чему он испытывает чувство долга и безмерную любовь». В речах также подчеркивались его достоинство и безупречная честность. «Вопрос не в том, чтобы решить, каким должно быть правительство, прямо или косвенно, тем или иным путем проводить нашу внешнюю политику. Вопрос в том, чтобы поставить во главе нашего государства лучшего, заслуженного человека с незапятнанной репутацией, неподкупного стража законности и морали».

Личная деятельность Гинденбурга в период избирательной кампании имела мало касательства к подобным обобщениям, которые его вполне устраивали, поскольку ни к чему не обязывали. Он попросил помощника составить для него список лаконичных патриотичных высказываний и вовсю использовал их в посланиях организациям и частным лицам. Он упорно придерживался того, что считал непартийным характером поведения, отказывался общаться с представителями других партий, принимая только членов «блока рейха». На деле большинство из последних активно работали и в Немецкой национальной народной партии, но это, казалось, его не тревожило. В действительности он все же поддерживал связи с партийными представителями: министр внутренних дел Мартин Шиле выступал в качестве офицера связи между ним и немецкими националистами.

11 апреля Гинденбург опубликовал пасхальное обращение к нации. Немцы, исполненные патриотических чувств, утверждал он, предложили ему занять высший пост в рейхе, и, после серьезных размышлений, он откликнулся на их предложение. Если его выберут, он дает торжественное обещание служить стране в соответствии с конституцией, не обращая внимания на партийную принадлежность или социальное положение и экономический статус личности. «Как солдата, меня всегда заботила судьба народа, а не отдельной его партии». Вместе с тем он заверил тех, кто мог увидеть в нем потенциального диктатора, что не собирается подавлять партии. «В парламентском государстве они необходимы, но глава государства должен стоять над ними и быть от них независимым, работая для каждого немца». Маршал заверил, что никогда не терял веру в немецкий народ и в Божью помощь, но он уже слишком стар, чтобы поверить в чудесную, моментальную перемену. «Ни одна война, ни одно внутреннее восстание не может обеспечить свободу нации, которая все еще пребывает в цепях и, увы, разделена внутренними разногласиями. Мы должны работать – напряженно, спокойно, мирно». Между тем, так же как и первый президент, никогда не отрицал своего происхождения – социал – демократического рабочего, – никто не может ожидать от него сиюминутного отказа от своих политических убеждений. «Я считаю решающим не форму государственного устройства, а дух, который вдохновляет эту форму. Я предлагаю свою руку каждому немцу, который является патриотом, сохраняет достоинство в своей стране и за ее пределами, стремится к религиозному и социальному миру, и прошу его помочь мне в работе ради реабилитации нашего многострадального отечества».

Обращение было умеренным, сдержанным и выражало искренние убеждения Гинденбурга. Но уже первое предложение в этом обращении должно было заставить восприимчивых читателей задуматься. Он заявил, что к нему обратились немцы, исполненные патриотических чувств. В этом заключался намек, что патриотизм, чувство, которое, как утверждали правые, заботило только их, могло быть обнаружено и в его лагере. Иначе говоря, даже не имея определенной платформы, кампанию Гинденбурга нельзя было назвать полностью стоящей над идеологическими и партийными проблемами.