Юрий Баранов - Обитель подводных мореходов Страница 20

- Ещё дед мой, помнится, сказывал, - услыхал Егор за спиной голос деда, - что довелось ему в своё время прочитать летопись, в которой подтверждалось, что храм сей воздвиг пришлый человек по имени Георгий Московитин, а по прозвищу Непряд, как его величали за ратные заслуги на сече Куликовой. Так-то вот: Непряд-Московитин...

- И он здесь похоронен? На этом самом месте?

- Думаю, что здесь. Где ж ему ещё быть! Такие старые плиты есть, что и надписи не разберёшь. - Помолчав немного, дед предложил: - А хочешь, Егорушка, пращурам своим глаза в глаза посмотреть?

Егор с удивлением глянул на деда, уж не шутит ли...

Не говоря больше ни слова, старик повернулся и пошел ко входу в храм. И Егор, сжигаемый любопытством, последовал за ним.

Проскрипела тяжелая дверь, и Егор шагнул под церковные своды. Когда глаза привыкли к полумраку, он стал различать позолоченный иконостас, изукрашенный причудливой резьбой по дереву. В тёплом мерцании свечей проглядывали на иконах фигуры и лики святых. Он прикидывал и так и эдак примитивная живопись не слишком впечатляла. И Егор обратился к деду, собираясь высказать ему на этот счёт свои соображения. Тот приложил палец к губам и поманил его за собой. Они подошли к лесам, возвышавшимся у одной стены вплоть до самого потолка.

- Гляди-ка, Егорушка, вот какое чудо покоилось под наслоениями красок!

Егор поднял голову. Со стены на него в упор глядели едва ли не живые огромные человеческие глаза. Из них будто исходило непонятное свечение, в то время как сам лик оставался довольно тёмным и неясным. В этом взгляде угадывалась какая-то неизбывная скорбь и в то же время непостижимая сила духа.

- Здорово! - только и мог восхищённо произнести Егор; однако поразмыслив, решил всё-таки усомниться. - Дед, но почему ты решил, что такие глаза могли принадлежать нашему предку? По-моему, это просто мастерская фантазия большого художника.

- В том-то и дело, внучек, что богомазы лики святых угодников писали с живых людей, своих современников. Была своя псковская школа, которую ни с какой другой не спутаешь. Знали тогда особое свойство красок, владели тайной прозрения великого. Ты вдумайся, святой ли угодник на тебя глядит?.. Скорее, много повидавший на своём веку, истосковавшийся человек огромного духа и необычайной силы воли. Тем и свят он. А теперь представь, разве не таким был Непряд?

- Жаль, что отец это не видел, - вслух подумал Егор.

- А это ведь и его глаза, Егорушка, - сказал дед. Он тяжело, судорожно вздохнул, будто ему не стало хватать воздуха.

Егору вдруг нестерпимо захотелось сказать деду что-то очень тёплое, ласковое. И забеспокоился, не простудился бы старик в тонкой, продуваемой всеми ветрами рясе... Егор скинул с себя жаркую овчину и набросил её на широченные, когда-то могучие дедовы плечи.

- Пошли домой, - предложил он, запросто прильнув к старику. Закочегарим самовар, чаёк погоняем.

- И то верно, - согласился дед, обнимая внука. - Сам-то, гляди, не застынь, - и как бы невзначай смахнул широким рукавом слезинку. Давно отвык он от такой ласки.

12

После полудня за Егором на розвальнях заехал дед Фёдор. Сказал, что банька протоплена и надо поторопиться, чтобы не упустить жар.

Прихватив свёрток со сменным бельём, Егор с разбега шлёпнулся на сено, постланное в розвальнях, и дед Фёдор несильно, скорее для порядка, хлобыстнул кобылу кнутом. Немного подумав, она лениво мотнула хвостом и стронула сани с места. Дед огрел её покрепче, приправив своё недовольство ядрёным словцом, и она затрусила, мотая косматой гривой, обиженно кося глазом и фыркая.

Но под уклон кобыла сама уже взяла бодрый галоп.

Пасека пряталась на полянке в ближнем сосновом бору. С пригорка отчётливо просматривался тонкий дымок топившейся баньки. До неё вполне можно было бы добраться и пешком, путь не такой уж долгий. Но дед Фёдор хотел по всем статьям уважить своего гостя, тем более что колхозная лошадь, приписанная к пасеке, находилась в его полном распоряжении. Шустрый увязался за ними, поминутно забегая вперёд и для порядка побрехивая на лошадь. По всей видимости, ему очень хотелось услужить молодому хозяину.

Минут через пятнадцать езды розвальни остановились у низенькой избушки, которая едва не по самую крышу утопала в глубоком снегу. Под застрехой, будто украшения, были развешаны берёзовые веники. Надо полагать, дед вдоволь заготовил их ещё с минувшего лета. Сама же пасека, огороженная почерневшими жердинами, раскинулась чуть в стороне. Там виднелся второй сруб, такой же добротный, сложенный из мощных брёвен. Дед Фёдор пояснил, указывая кнутовищем, что это и есть его зимник, где до самой весны спрятаны ульи.

На пороге баньки появился курчавый, широколицый парень в одних трусах и в ватнике, наброшенном на голые плечи.

- Ишь, разудалился, - проворчал дед Фёдор и представил: - Внук это мой, Петруша.

Парень подождал, пока Егор выберется из саней, и первым протянул руку. Они по-мужски сильно стиснули ладони.

Петруша оказался весёлым и разговорчивым. Он повёл себя так, будто знаком с Егором целую вечность. И Егор тотчас принял его дружбу, постаравшись выказать собственное расположение к нему. Как выяснилось, они были одногодки. Будущей весной Петруша собирался в армию, а пока работал в колхозе трактористом.

Они вошли в предбанник, тускло освещённый керосиновой лампой. Жарко дышала печь. За столом, сколоченным из толстых плах, сидела краснощёкая белобрысая девчушка лет пяти. Завидев Егора, она соскочила с лавки.

- Здравствуйте, а я Олёна, дедушкина внучка, - сказала с серьёзным видом и решительно протянула пухлую ручку.

Егор засмеялся, подхватив девочку на руки и почмокал в обе щёки. "Вот так невеста, - невольно подумал он, вспомнив вчерашний разговор с дедом Фёдором, желавшим женить его на своей внучке. - Пока подрастёт, мне на пенсию будет пора".

- Олёнка, брысь пошла, - рассердился Петруша. - Вечно суёшься, куда не просят.

- Я не кошка, - сказала девочка и надула губки.

Все рассмеялись.

Дед Фёдор взял у Егора внучку и многозначительно повел бровью: "Тоже ведь, характер у человечка - понимать надо..."

Егор впервые оказался в настоящей русской бане. От ребят он и раньше был наслышан о её непревзойдённых прелестях, когда "парком и веничком из мертвых живыми делаются..." Но каждый нахваливал свою - то ли костромскую, то ли тульскую - эта же была родной, псковской. Почерневшие от пара, жары и влаги бревенчатые стены, широкие лежаки, вмазанный в печку большой чугунный казан с горячей водой, добела раскалённые гранитные валуны.

- Э-эх, пожаримся! - разудало крикнул Петруша и плеснул на камни из чумка квасом. Те, будто озлясь, зашипели стоглавыми гадюками. Густой пряный дух шибанул в ноздри, и началось нестерпимое пекло.

- Держись, флот! - предупредил Петруша и принялся охаживать растянувшегося на лежаке Егора сразу двумя распаренными вениками. Он же стонал и крепился, как только мог. Казалось, уже нет сил вытерпеть этот сладостный, пресыщенный берёзовым духом ад. Будто мышцы начали отваливаться от костей, и душа из тела запросилась вон. А Петруша с безумной отвагой снова и снова хватался за чумик, поддавая жару.

Потом, как бы в отместку за все муки, Егор принялся охаживать веником Петрушу. И тот тоже блаженно завыл, переваливаясь на лежаке с боку на бок.

- А ну, Егор, как это у вас там: на абордаж! - крикнул Петруша и, прикрыв наготу веником, выскочил за двери. Мгновенье поколебавшись, Егор последовал за своим новым дружком. Оба с ходу бултыхнулись в сугроб, словно в набежавшую морскую волну.

"Нет, после этого не жить..." - невольно подумал Егор, когда перехватило дыхание и всё тело ожглось как от раскалённого железа. Только душа всё же осталась при нём.

Явилось ощущение какой-то непомерной силы, неизбывной отваги и мальчишеского озорства. Егор перевернулся через голову, сделал стойку на руках. Петруша налетел на него, и они, гогоча и ухая, принялись бороться в снегу. Сразу же с весёлым лаем подскочил Шустрый и по-собачьи напористо ввязался в свалку, норовя постоять за хозяина. Его прогоняли, но он никак не хотел уходить, всем своим видом показывая, как он предан Егору.

В парилку вернулись лишь после сердитого окрика деда Фёдора.

Вконец обессилившие, но счастливые и довольные собой, они рухнули на лежаки. Отогреваясь, приходили в себя. Дышалось легко, свободно. И ни о чём не хотелось думать. Просто было ощущение собственной молодости, здоровой плоти - своей значимости на этой земле и в этом мире. Егор подумал, как много он мог потерять, если бы его не отыскал дед, если бы он не свиделся со своей Укромовкой, если бы не оказался, наконец, в этой самой баньке.

Потом они сидели за столом и пили чай с мёдом, наполняя кружки из огнедышащего самовара. Не спеша говорили о том, о сём. Олёнка с детской наивностью лезла с вопросами. Петруша одергивал её, а дед, серчая, грозил пальцем. Но Егор пытался, как мог, объяснить любопытной "невесте", что такое море, какие по нему ходят корабли и каким образом можно доплыть до Африки, где живут обезьяны и попугаи. Девчушка забавляла его.