Жан Флори - Повседневная жизнь рыцарей в Средние века Страница 21

Конец XII века — это та эпоха, когда в Германии рыцарство достаточно скромного происхождения начинало утверждать свой социальный статус, позволивший ему немного спустя стать связующим звеном между свободным дворянством и несвободными министериалами. Этому процессу сближения, а затем и слиянию дотоле строго обособленных один от другого социальных слоев благоприятный «климат» Франции способствовал в двойном отношении. Прежде всего — в том, что «феодализм», первоначально взросший на французской почве, перебрался затем и на германскую{34}, так что Германия, пусть и с запозданием, шаг за шагом двинулась по тому же пути, что и ее западная соседка. Другой фактор — французское культурное влияние: «рыцарственный дух», которым проникались немецкие князья и который переполнял их дворы, был занесен в Германию без всякого сомнения западным ветром; немецкая рыцарская идеология производна от французской.

То, что рыцарство как таковое начинает очень высоко цениться в среде германской аристократии и немецкие «гранды» спешно усваивают рыцарские обычаи, не должно скрывать от нас обстоятельство весьма важное, раскрываемое в целом ряде сравнительно недавних научных работ: вплоть до XII века militia («воинство») в Германии формировалось главным образом из вооруженной челяди и выступало в поход под командованием министериалов, которые сами находились в рабской зависимости.

Нужно, стало быть, избегать излишне категоричных утверждений относительно социального статуса рыцарства. В XI–XII веках нигде, даже во Франции, не ставили знака равенства между рыцарством, с одной стороны, с дворянством, со свободой и богатством — с другой.

Но коли так, весьма затруднительно принимать рыцарство, до самого конца XII века, за какой-то особый социальный класс или за какое-то отдельное, очерченное правовыми границами сословие. То, что его в действительности отличало от крестьян, монахов или клириков вообще, вовсе не было юридическим статусом, а было всего лишь грубым фактом, фактом обычного (чтобы не сказать — профессионального) применения оружия. Один правовой документ, восходящий к середине XI века, дает представление о том, как рыцарство понималось людьми той эпохи в самой сердцевине Франции. Подписавший его, некий Рае (Raher), дает себе следующее определение: «уроженец города Шартра, владелец состояния, miles по профессии, молодой по возрасту, дворянского сословия и добрых нравов»{35}.

Следует ли рассматривать расцвет идеологии рыцарства (факт для XII века бесспорный) как завершение выдвижения на авансцену общества особой социальной группы, которая в ходе «феодальной мутации», опираясь на замковую и банальную сеньории, ставит под свой властный контроль (то есть под контроль шатленов, банальных сеньоров и их рыцарей) все остальное общество — свободных в той же степени, как и несвободных? Вот уже около тридцати лет, как большинство историков отвечают на сформулированный выше вопрос положительно. Однако этот тезис, почти общепринятый вплоть до наших дней, совсем недавно подвергся резкой критике со стороны нескольких специалистов, которые, следуя в фарватере Д. Бартелеми, отвергают сам факт феодальной мутации и следующий за ней и из нее взлет рыцарства. Согласно их точке зрения, не было в стране кризиса, вызванного интенсивным строительством замков, не было наступления на крестьянство «дурных обычаев», не прошелся во Франции социальный смерч, унесший с собой аллодиальное крестьянство, то есть наиболее зажиточный и самостоятельный слой крестьянства вообще, не было, следовательно, социального восхождения мелкого рыцарства, составленного из разномастных «исполнителей и пособников сеньориального терроризма»{36}.

Какова бы ни была реальность подобной мутации (в высокой степени правдоподобной — по крайней мере для некоторых регионов), исполнение военной службы лично для сеньора, близость к нему и на поле боя, и за столом пиршества, верность ему в счастье и в несчастье — все это требовало, уже с его стороны, вознаграждения и, конечно, вознаграждалось. Таков простой механизм, если ограничиться рассмотрением лишь его главной пружины, социального возвышения простых рыцарей. По крайней мере некоторых из них. Далеко не всех, в чем я уверен.

Впрочем, совершенно ясно и то, что рыцарство составлялось не только из «холопов» и не образовало какого-то однородного подкласса очень скромного социального происхождения, который в течение века с половиной сомкнутыми рядами пробивался от исходного униженного положения, даже из рабского состояния, в дворянство. Подкласса не существовало по той простой причине, что не было и класса.

Так что же это такое — militia («воинство») и как следует осмысливать возвышение социального престижа термина miles («воина», «рыцаря») в течение двух веков (XI–XII)? По мнению Д. Бартелеми, который совсем недавно вновь подчеркнул свой отказ от «мутационистской» концепции рыцарства{37}, «распространение рыцарского титула» в грамотах не отражает какой-то революции, но происходит исключительно из-за смены терминологии: в актах miles (воин, рыцарь) занимает место vassus (слуги, вассала), но тем не менее не служит символом милитаризации общества; с другой стороны, подчеркивает он, miles с самого начала указывал не только на принадлежность к низшим стратам аристократии, но — и на самых знаменитых ее представителей, даже включая графа Бушара. Не вызывает возражения то, что в XI веке высокие персоны, князья и графы, обозначались термином «miles»; верно и то, что в очень многих случаях «miles» заменяет «vassus». Но столь же верно и другое. Мы уже видели, что существовали milites, которые не принадлежали ни к высокой или средней руки аристократии, ни к разряду вассалов-кормленщиков (vassaux chosés); это были зависимые воины, наиболее тесно привязанные к своим господам или, если угодно, к своим патронам (так как, помимо упомянутых выше категорий, имелись «воины на жалованье», которых можно было бы назвать «наемниками», если бы не оттенок осуждения, содержащийся в этом термине). Рыцарство, стало быть, не представляет собой ни социального класса, ни юридически оформленного сословия; это — всего лишь «профессия», род корпорации людей войны, охватывающей самые различные уровни{38}. Что общего, кроме владения оружием, между большим сеньором, который набирает своих рыцарей, командует ими, управляет ими, и этими самыми рыцарями (milites) базового уровня, свободны они или министериалы, кормленщики или вооруженная прислуга, рыцарями, иногда уступаемыми или продаваемыми вместе со своими земельными держаниями, чье единственное богатство и единственная надежда — в том военном ремесле, которым они владеют?

Итак, предпочтительнее всего рассматривать рыцарство как очень неоднородный корпус воинов, возглавляемый знатью, благородными по происхождению и могущественными по положению персонами, и состоящий из исполнителей их воли, которыми могут быть вассалы, занимающие различные ступени феодальной лестницы, а потому и пользующиеся различными степенями почета, но ими же могут быть и воины-профессионалы за пределами системы вассалитета, то есть за пределами феодальной системы в узком и педантично точном смысле, — подневольные домашние слуги или, наоборот, лица свободные, наемники, которых с сеньором не связывает ничего, кроме условий кратковременного договора. Пропорции между этими и прочими разрядами профессионального воинства установить почти невозможно, хотя бы потому, что тексты много говорят о магнатах, а о рядовых воинах — либо мало, либо не говорят ничего.

Итак, что же такое рыцарство в XI и XII веках? Это — почетная профессия отборных воинов (guerriers d'élite), которые являются исполнителями воли своих командиров — от непосредственных сеньоров до князей.

Эта профессия, эта военная функция — для всех ли она была открыта? Разумеется, в областях, охваченных волнениями, где временно царила анархия и отсутствовали средства контроля, некие самозванцы могли «узурпировать» военную функцию, «сойти» за рыцарей. Но не они интересуют нас здесь. Мы займемся лишь признанными «законными» milites. Но как достигается такое признание? Скорее всего, через торжественное посвящение в рыцари (l'adoubement), декларативную церемонию, свершаемую в центрах и символах общественной власти — в замках.

До конца XII века, судя по всему, единственные ограничения к вступлению в militia были чисто материального свойства. Чтобы стать рыцарем, нужно было иметь прежде всего соответствующие физические данные (что исключало слабых, калек, детей и все-таки, как правило, женщин). Но также — и финансовые средства: экипировка рыцаря стоила дорого, а военная тренировка, без которой рыцарь не смог бы выжить в первой же схватке, требовала много свободного времени, которым располагал лишь человек весьма состоятельный. Вот почему доступ в рыцарство фактически (пока только фактически, а не юридически) был открыт лишь для свободных крестьян, владеющих аллодами, а также — для вассалов и вооруженных слуг магнатов, которые их вооружали и снабжали прочей экипировкой или давали средства на ее приобретение. Тексты, разумеется, умалчивают о возведении в рыцарское достоинство юношей низкого социального ранга: церемонии такого рода были недостаточно пышными, чтобы привлечь к себе внимание рассказчиков. Зато они с видимым удовольствием подолгу останавливаются на подобном же обряде принятия в рыцари князей и грандов. Тем более что рыцарское посвящение производно, как мы увидим ниже, от ритуала вручения меча королям и князьям при возведении их в соответствующее достоинство как символа власти, которая им отныне принадлежит.