Ричард Пайпс - Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918 Страница 21

Ленинский взгляд на политику коренился в особенностях его личности, в соединении стремления к превосходству с патриархальными политическими установками, свойственными политическому укладу России в эпоху Александра III. Теоретическое оправдание и культурное обоснование своим психологическим импульсам Ленин нашел в работах Маркса о Парижской Коммуне. Труды Маркса, посвященные этому вопросу, произвели на него огромное впечатление и стали руководством к действию. Исследуя взлет и падение Коммуны, Маркс отмечал, что основной ошибкой всех революционеров было то, что они захватывали существующие институты власти, не догадываясь их разрушить. Оставляя нетронутыми военные, политические и общественные структуры классового государства и ограничиваясь сменой персонала, они создавали питательную среду для контрреволюции. Революционерам будущего надлежит действовать иначе: «не передать из одних рук в другие бюрократически-военную машину, а сломать ее»44. Слова эти глубоко врезались в память Ленину: он повторял их при каждом удобном случае и выстроил вокруг них свой основной политический опус — «Государство и революция». Они служили оправданием его разрушительным инстинктам и обосновывали желание создать новый («тоталитарный») строй, пронизывающий все стороны жизни.

Ленин всегда мыслил о революции как о явлении мировом; русская революция была для него не более чем эпизодом, случайным разрывом слабейшего звена «империализма». Он не интересовался перспективой преобразования России; покоренная Россия должна была стать трамплином для революций в промышленных странах и колониях. Уже будучи диктатором России, он не перестал относиться к 1917 году и его последствия с этой точки зрения: не «русская революция» произошла, а случилось так, что мировая революция началась с России. В речи, обращенной к шведским социалистам и произнесенной за день до отъезда на родину, он настоятельно подчеркивает эту мысль: «Русскому пролетариату выпала на долю великая честь начать ряд революций… Не особые качества, а лишь особенно сложившиеся исторические условия сделали пролетариат России на известное, может быть очень короткое, время застрельщиком революционного пролетариата всего мира. Россия — крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но крестьянский характер страны… может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней»45.

Сдержанность, с которой Ленин говорит о всемирной социалистической революции, была отчасти вызвана нежеланием посвящать противника в свои намерения, а отчасти связана с теми преимуществами, которые эта сдержанность могла ему дать, если бы его замысел не осуществился — при таком повороте событий он всегда мог (а на деле так и поступил) отрицать, что у него вообще были подобные планы, и избежать таким образом позора поражения. Можно, однако, обрисовать в общих чертах имевшийся у него план, исходя из распоряжений, отданных весной и в начале лета 1917 года, когда он лично руководил силами большевиков.

По всей видимости, опыт февраля убедил Ленина, что Временное правительство может быть свергнуто при помощи массовых уличных демонстраций. Вначале, как это было сделано в 1915–1916 годах, следовало подготовить почву, организовав безжалостную кампанию по дискредитации правительства в глазах народа. С этой целью надо было обвинять правительство во всем, что было дурного: в политических беспорядках, нехватке продовольствия, инфляции, военных поражениях. Его надо было обвинять в заключении сговора с Германией о сдаче ей Петрограда и одновременных попытках создать видимость его обороны, в тайном сотрудничестве с генералом Корниловым при публичном обвинении его в измене. Чем нелепее были наговоры, тем более им склонны были верить политически неграмотные рабочие и солдаты: жизнь обратилась в хаос, и причину этого следовало искать необычную, из ряда вон выходящую.

Вместе с тем уличные демонстрации — и в этом было отличие от февраля — следовало жестко контролировать: Ленин ни в коей мере не полагался на стихийность, хотя и признавал необходимость придавать своим хорошо рассчитанным мероприятиям видимость стихийных. Ленин перенял у Наполеона и применил к гражданской войне принцип tiraillerie, или разведки боем, который некоторые военные историки считают главным вкладом Бонапарта в военную науку46. При ведении боевых действий Наполеон обычно разделял свои силы надвое: на профессиональную гвардию и отряды новобранцев. Как правило, при начале боя вперед высылались новобранцы, которые вызывали на себя огонь неприятеля; это давало возможность оценить вражескую диспозицию. В ответственный момент в бой посылалась гвардия, которая прорывала вражескую линию в слабейших точках и обращала врага в бегство. Ленин применил этот принцип к войне в условиях города. Чтобы вызвать реакцию правительства и обнаружить его сильные и слабые стороны, на улицы высылались толпы с подстрекательскими лозунгами. Если толпам удастся смять силы правительства, то большевистский аналог наполеоновской гвардии — вооруженные рабочие и солдаты, входящие в состав Военной организации большевиков, — берут власть. Если толпы побегут, — что ж, можно все-таки утверждать, что народные массы хотят перемен и что выступающее против них правительство является антидемократическим». Затем надо дожидаться следующей возможности. Основным принципом тут было наполеоновское «on s'engage et puis on voit» — «сначала надо ввязаться в бой, а там уже видно будет»47. Ленин предпринял три попытки устроить путч — в апреле, июне и июле 1917 года, но сам каждый раз держался в тени и, высылая толпы на улицы, всегда делал вид, что следует воле «народа», а не направляет его. После провала каждой попытки он упорно отрицал какие бы то ни было революционные намерения и даже создавал видимость, что его партия делала все возможное, чтобы сдержать бушующие массы. [Тактика эта ввела в заблуждение даже некоторых историков: поскольку большевики не заявляли открыто, говорят они, что стремятся к власти, они к ней и не стремились. Но в октябре 1917 г. большевики заявляли, что действуют под давлением снизу, хотя такого давления не было. Двойственность средств, к которым прибегали большевики и их подражатели, была впервые отмечена Curzio Malaparte в его книге «Coup d'Etat». Участник группы Муссолини по захвату власти, Малапарте понял то, что упустили многие из его современников и историков: в процессе революции большевики и их последователи действовали на двух определенных уровнях, один из которых был явным, а другой — скрытым, но на нем-то и наносился смертельный удар по жизненно важным центрам существующего режима.].

Ленинская тактика революции требовала управления толпой. Трудно сказать, инстинктивно или намеренно, но он следовал теории поведения толпы, сформулированной впервые французским социологом Гюставом Ле Боном в книге «La Psychologic des Foules» («Психология толпы») в 1895 году. [Согласно Б.Баженову, один из секретарей Ленина называл труд Ле Бона среди книг, которыми тот пользовался чаще всего (Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. Париж; Нью-Йорк, 1983. С. 117).]. По Ле Бону, индивид, становясь частью толпы, теряет индивидуальность и растворяется в так называемой «коллективной личности», которой присуща специфическая психология. Основные ее черты — пониженная способность к логическому суждению и соответственное гиперболизированное ощущение «несокрушимой мощи». Уверенная в своей непобедимости, толпа жаждет действия, поэтому ею можно манипулировать: «толпа находится в состоянии выжидающего внимания, и это делает ее доступной для внушения». Особенно отзывчиво реагирует толпа на призыв к применению насилия, лишь бы в нем присутствовала ассоциация слов и идей, вызывающая «грандиозные и туманные образы», облеченные «загадочностью», такие, как «свобода», «демократия», «социализм». Толпы идут за фанатиками, которые непрестанно возбуждают их сильными повторяющимися образами. Поэтому, заключает Ле Бон, сила, ведущая толпы, сродни религиозной вере, «она требует божества прежде всего», вождя, которому толпа приписывала бы сверхъестественные достоинства. Религиозное чувство толпы очень просто: «Поклонение тому существу, которому приписывается превосходство, страх перед той силой, которой он якобы обладает, слепое повиновение его приказам, неспособность критически отнестись к его мнениям, желание всячески распространять их и наклонность считать врагом каждого, кто их не разделяет»48.

Более современный исследователь поведения толпы привлекает внимание к динамике масс: «Как только толпа оформилась, она начинает быстро расти численно. Трудно переоценить напор и решительность, с какими она распространяется вширь. Покуда толпа ощущает свой рост — например, в революционной ситуации, когда вначале зарождается небольшая, но сильно возбужденная толпа, — она воспринимает все, что мешает ее росту, как оковы… Толпа подобна осажденному городу и, словно во время осады, противостоит врагу — как за стенами, так и внутри их. В процесс борьбы она привлекает все больше и больше сторонников с прилегающих территорий»49.