Джеффри Робертс - Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939 – 1953 Страница 21

196

В июне 1941 года Красная Армия имела более 300 дивизий, насчитывавших 5,5 миллионов человек, из них 2,7 миллиона были размещены на западных границах округов. В ночь 21-22 июня эти огромные силы были привелены в повышенную готовность и предупреждены о возможности внезапного нападения немцев.

197

Но, тем не менее, вопросы остались: почему Сталин не отдал приказ о всеобщей мобилизации советских сил заранее, перед возможным нападением, хотя бы только, как меры предосторожности? Частью ответа является то, что Сталин не хотел провоцировать Гитлера на упреждающую атаку. "Мобилизация означает войну",- банальная мысль советской стратегии. Это вытекает из российского опыта развития кризиса, приведшего к первой мировой войне. Царь Николай-II начал мобилизацию российской армии, как предварительное мероприятие в июле 1914 года, что спровоцировало немецкую контр-мобилизацию и, следовательно, эскалацию "июльского кризиса", перешедшего в европейскую войну. Сталин решительно не хотел повторить эту ошибку. Кроме того, он не думал о реальной возможности того, что Гитлер будет способен на неожиданное нападение. Согласно советской военной доктрине вспышка враждебности с Германией станет развиваться 2-4 недели, в течении которых обе стороны будут мобилизовывать и концентрировать свои силы для сражения. Между тем, это будет тактическое сражение вдоль границ: ограниченные проникновения и вторжения подвижных сил с целью выявления слабых мест, и подготовки путей главных охватывающих продвижений. При любых событиях решающее сражение произойдёт через несколько недель после начала войны. Снова модель 1-й мировой войны, но сталинские генералы отнюдь не были (Стр.70)дураками. Они не были, согласно клише, просто подготовлены для прошлой войны. Они наблюдали немецкий блицкриг в Польше и Франции, и усвоили эффективность концентрированных танковых прорывов, и массовых окружающих наступлений высокомобильных сил вермахта. Но они не думали, что Красная Армия разделит судьбу французских и польских коллег. Они видели в Польше военную слабость и во Франции, с её "менталитетом Мажино", нежелание сражаться. Они были уверены, что советская оборона выдержит и обеспечит время для мобилизации основных сил Красной Армии для сражения. Как доказывал Иван Мудсли (Ivan Mawdsley): "Сталин и советское верховное командование полагали, что они могли говорить с Гитлером с позиции силы, а не с позиции слабости".

198

В контексте такого анализа будущей войны Сталин не боялся внезапной атаки Гитлера. Наибольшей ценой мог быть проигрыш нескольких тактических приграничных сражений. По этим расчётам сталинская азартная игра по сохраненю мира имела большой смысл. Наградой мог служить перенос войны на 1942 год. За это время советская оборона стала бы гораздо сильнее, а подготовка страны к обороне была бы завершена. Парадоксально, но немецкое неожиданное нападение 22 июня 1941 года стало сюрпризом для всех, кроме Сталина. Неприятный сюрприз заложен в природе "нападения-стратегической атаки", в которой вермахт даёт своими главными силами сражение в первый день войны, проламывая и потрясая оборону Красной Армии, и вторгаясь глубоко на территорию России сильными бронетанковыми колоннами, которые окружают дезорганизованные, и малоподвижные советские армии.

199

Провал Сталина и его генералов, прозевавших неожиданное стратегическое вторжение в первый день войны, стал следствием главным образом их военной доктрины. Советское командование в начале войны было поглощено не тем, как оно может обороняться от германского нашествия, но когда и где оно будет атаковать. Они планировали и готовили возмездие, наступательную войну против Германии, а не оборону от неё.

200

Советские планы наступательной войны.

Сказать, что Советский Союз готовился проводить наступательную акцию против Германии, это значит поддержать идею, что Сталин готовился к превентивной войне против Гитлера и намеревался нанести упреждающий удар. Сталинские политические и дипломатические манёвры показывают, что он был сторонником мира летом 1941 года. Не ясно, стал бы Сталин следовать курсом на войну, если бы в 1942 году появилась возможность взять инициативу в свои руки и ударить первым. Но его склонностью всегда было откладывать войну так долго, как только возможно. Он был уверен в военной доблести Красной Армии. Но он боялся последствий вовлечения Советов в большую войну, которая приведёт к опасности, что капиталистические враги СССР могут объединиться против общего коммунистического врага. Хотя (Стр.71)Сталин и вёл игру в сохранение мира с Гитлером летом 1941 года, он нуждался в достаточно надёжной системе обороны на случай, если его расчёты окажутся ошибочными. Его генералы, однако, не собирались обороняться, и их собственные планы и подготовка были атакующими и контратакующими. Практически между сталинской дипломатической стратегией и военной стратегией его генералов возникли разногласия. Можно утверждать, что это опасное расхождение между политической стратегией и оперативной доктриной стало наиболее важным фактором в бедствии, которое постигло Красную Армию 22 июня 1941 года.

201

Источником этого разъединения была наступательно-направленная военная доктрина Красной Армии, принятая в 20-х годах. Совет высшего командования предполагал в следующей войне дать бой врагу атакуя и контратакуя, глубоко прорываясь, и вторгаясь на территорию противника. Эта политика обязательных наступательных действий была усилена между войнами развитием военной технологии – увеличением мощности и надёжности танков, самолётов, и артиллерии, которые сделали осуществимыми высокоманёвренные наступления, и быстрые фланговые продвижения, и прорывы даже хорошо подготовленной обороны. Этот доктринальный порядок приоритета был установлен после изучения немецких побед в Польше и во Франции, и собственного советского опыта прорыва сильной обороны линии Маннергейма в Финляндии в 1940 году.

202

В замечательной речи на конференции Высшего командования, проходившей в конце декабря 1940 года, нарком обороны Тимошенко, суммируя искусство советской стратегической мысли, посвятил большинство свои ремарок проблемам наступления. Тимошенко не игнорировал вопросы обороны – он утверждал, что "нет кризиса современной обороны" и выступил против идеи, что быстрое поражение Польши, и Франции показывает, что обороняющийся не может обороняться эффективно против современных средств поражения, и мобильности наступающего. Эффективная оборона возможна в современных условиях, заявил Тимошенко. Но это должна быть глубокая оборона, разделённая на несколько зон и эшелонов обороны. Однако, Тимошенко ясно высказался, что… "оборона не является решающим способом нанесения поражения противнику: только наступлением можно достичь окончательной победы. К обороне необходимо прибегнуть, когда не хватает сил для наступления, или когда это поможет в создании необходимых условий для подготовки наступления".

203

Другим выступающим был Георгий Жуков, бывший кавалерийский офицер и сторонник бронетанковых сил, который "сделал себе имя", как фронтовой командир, добившийся успеха в наступлении против японцев на Халхин-Голе в августе 1939 года, последовавшем за пограничным столкновением (Стр.72)на монголо-китайской границе. Он сделал доклад о "характере современной наступательной операции". Эту тему пришлось изучать Красной Армии по опыту недавней европейской войны, изменившей подходы к наступательным действиям. После конференции, в январе 1941 года было проведено две военных игры для высшего командования. Обе игры базировались на наступательных действиях и маневрировании на западных границах Советского Союза. Победителем в каждом случае оказался Жуков, который стал после этого начальником Генерального штаба. Как сказал Иван Мудсли: "Трудно представить жуковское назначение, как нечто другое, кроме сталинской поддержки наступательных операций Красной Армии".

204

Сталин был сторонником доктрины наступательных действий. Как участник разработки стратегии, он готовился к активной обороне священной советской земли. "Мы не хотим ни одного "фута" иностранной территории",-говорил он на 16 партсъезде в 1930 году: "Но не отдадим ни одного "инча" своей территории никому". Наступательная концепция и постоянные обращения к гражданской войне также превалировали в сталинской политической культуре, как способ решения социальных и политических проблем решительными методами классовой борьбы. Концепция сражений Красной Армии в будущей войне на территории вероятного противника также совпадала с мессианскими тенденциями советской идеологии. Сталин не верил в экспорт революции силой армии. Но он рассматривал Красную Армию, как освободительную силу при вторжении на иностранную территорию, как позитивный, с коммунистической точки зрения, политический удар. Как Сталин позднее сказал: "Кто бы ни оккупировал территорию, он тут же вводит на ней свою собственную социальную систему. Все вводят свою собственную систему там, куда может дойти их армия. По-другому не бывает". То, что имел ввиду Сталин, было ролью Красной Армии в поддержке руководства коммунистически ориентированных правительств народных фронтов в Восточной Европе в 1944-1945 годах. В 1939-1940 годах, однако, образец такой роли, сыгранной Красной Армией в "революцинизации", имел место в западной Белоруссии, западной Украине, Бессарабии, Буковине и балтийских государствах. Противоположным этому был пример провала "освободительной миссии" Красной Армии в Финляндии в ходе зимней войны. Но обязательство Красной Армии на наступательные действия и ответное вторжение на территорию противника были главным образом действиями по стратегическим, а не по идеологическим соображениям. Совсем просто: наступление рассматривалось, как лучший способ обороны. И потенциальные политические преимущества продвижения вперёд Красной Армии были не более, чем выгодой. Однако, общей частью подготовки Красной Армии к войне была "пропитка" её солдат идеей, что военные действия являются аспектом широкой политической борьбы между Советским Союзом и капиталистическим миром. В 1940-41 годах эта идеологическая пропаганда была усилена, так как Советская власть (Стр.73)искала способ подпереть миф о непобедимости Красной Армии после неудач, имевших место в ходе войны с Финляндией.