Александр Каревин - Малоизвестная история Малой Руси Страница 21

Лариса оказалась для Ольги Петровны нежелательным ребенком. Мадам Косач не оправилась еще от рождения в 1869 году первенца — Михаила. Вторая беременность протекала тяжело и, наверное, мать невзлюбила дитя еще до родов. К тому же кормить грудью новорожденную она не могла — пропало молоко.

Разрешившись от бремени, Ольга Петровна заявила, что чувствует себя плохо и вскоре, оставив обоих детей на мужа, укатила на полгода за границу, поправлять здоровье. Петру Антоновичу пришлось брать отпуск и самостоятельно решать вопрос с искусственным питанием дочери (найти подходящую кормилицу не удалось), просиживать ночами у ее постели, нанимать няню. Он фактически заменил малютке мать и намучился с ней немало.

Лариса родилась очень слабой, болезненной. В добавок ко всему, искусственное питание являлось тогда чем-то новым. Что и как делать — толком никто не знал. В результате — девочка сильно маялась животом. Существовали серьезные опасения, что она не выживет. Но Петр Антонович выходил свое чадо.

А мадам Косач не жаловала Ларису и в дальнейшем. Она буквально третировала ребенка, в глаза называла девочку глупой, некрасивой, недотепой, недоразвитой. При этом «великая мать» противопоставляла нелюбимую дочь ее старшему брату, не переставая нахваливать последнего. От постоянных нелестных сравнений у сестры непроизвольно зародилась ненависть к Михаилу, чувство, которое она тщательно скрывала и старательно пыталась в себе задавить. Что же касается отношения к матери, то ее Лариса, несмотря ни на что, очень любила и жутко страдала от отсутствия взаимности.

Сердце мадам несколько смягчилось лишь тогда, когда Леся (так ее стали называть дома с пятилетнего возраста) дебютировала на литературном поприще. Произошло это в 1884 году. Благодаря знакомствам Ольги Петровны в писательской среде, стихи девочки были опубликованы в галицком журнальчике «Зоря» и удостоились благосклонных откликов некоторых литераторов.

Успехи дочери (этот и последующие) мать целиком поставила в заслугу себе. Она гордилась Лесиными поэзиями как личным достижением. «Не знаю, стали бы Леся и Михаил украинскими литераторами, если б не я? — писала Олена Пчилка спустя годы крупному галицкому литературоведу Омельяну Огоновскому. — Может и стали, но скорее всего нет».

Справедливости ради нужно отметить, что появлением поэтессы Леси Украинки отечественная литература и в самом деле обязана прежде всего ее родительнице. Только роль, сыгранную тут Ольгой Петровной, трудно назвать положительной.

Мадам Косач упражнялась в сочинительстве сама и желала сделать писателями всех своих детей (кроме Михаила и Ларисы в семье были еще младшие — сестры Ольга, Оксана, Исидора и брат Николай). Михаил и Ольга даже печатались (опять же, благодаря связям матери) под псевдонимами Мыхайло Обачный и Олеся Зирка, но литературной известности не приобрели. Остальные дети — тем более.

Лишь Лесины творческие потуги дали серьезные плоды. Потому, что усилий она прилагала неизмеримо больше. Нелюбимая дочь упорно стремилась доказать матери, что не такая уж она, Леся, глупая и никчемная. А поскольку Ольга Петровна важное значение придавала литературным занятиям, девочка силилась проявить себя здесь. Чисто по-детски хотела она заслужить материнскую любовь, не понимая еще, что такое чувство, в отличие, скажем, от уважения или признательности, заслужить невозможно.

Родись Леся в нормальной семье, получи от матери ласку и заботу (то есть то, что другие, в том числе ее братья и сестры, получали, как правило, с момента появления на свет), может быть, никогда не стала бы она поэтессой. В лучшем случае в компании с Мыхайлом Обачным и Олесей Зиркой пополнила бы ряды третьесортных, теперь уже давно и заслуженно забытых литераторов. Но история сослагательного наклонения не знает. Случилось то, что случилось.

Упорство и настойчивость (унаследованные, между прочим, от матери) давали результат. Девушка усердно трудилась, кропая стих за стихом. Усилия не пропали даром. В бедной талантами провинциальной литературе проявить себя было не сложно. На Лесю обратили внимание украинские «национально сознательные» деятели. Слушавшая похвалы способностям дочери, Ольга Петровна постепенно улучшала отношение к ней, воспринимая добрые слова о Лесе как комплименты себе.

Еще больше Олена Пчилка стала ценить дочь после утраты любимца — Михаила. Напившись в общественной столовой несвежего кваса, он заболел дизентерией и через несколько дней скончался. («Умер как последний заср…ц!» — сказали бы циники).

Мечтавшая о том, чтобы гордиться детьми (желание естественное для любой матери, но у безмерно тщеславной Пчилки принявшее гипертрофированные размеры), мадам Косач вынуждена была возложить упования на Лесю. Остальные дети никаких оснований для надежд в этом отношении не давали.

Материнское внимание наконец-то обернулось на отверженную. Безусловно, это был всего лишь суррогат родительской любви. Но, наверное, Леся радовалась и такому, явно запоздавшему проявлению чувств. Впрочем, все это будет потом. В детские же годы будущая знаменитость пережила немало неприятностей.

«Эксперимент огромного значения»

Неприятности были связаны не только с персонально плохим отношением Ольги Петровны. Существовал и другой, не менее важный фактор.

Мадам Косач являлась фанатичной служительницей того, что будет названо потом «украинской национальной идеей». Психологам (а, может быть, психиатрам) предстоит еще дать оценку этому «феномену». После долговременной украинизаторской работы властей (советских и постсоветских) украинство представляется многим чем-то вполне нормальным, естественным. Во второй половине XIX века оно воспринималось по-другому — как дикость или, по крайней мере, странность. Некоторые малорусы, природные русские, составляющие вместе с великорусами и белорусами единую нацию, к удивлению окружающих (даже собственных родителей!) внезапно отрекались от своей национальности, от русского имени, от родного языка. Слово «манкурты» в то время известно не было, но именно оно лучше всего характеризует последователей нового учения. Они провозглашали малорусов самостоятельной, оторванной от русских корней нацией (как ее назвать сразу не придумали, термин «украинцы» пустили в ход позже), сочиняли новый, демонстративно отличный от русского литературный язык и мечтали о расчленении исторической Руси, противопоставлении друг другу Малороссии и Великороссии.

Не без оснований можно говорить в связи с этим о польской интриге (движением за национальную обособленность малорусов первоначально руководили поляки), о тайных обществах, об особенностях общественно-политического развития России. Однако всего этого недостаточно, чтобы объяснить маниакальную настойчивость, с которой отдельные особи пытались вытравить из себя русскую природу. Вероятно, причина пародоксального поведения заключалась в каких-то повреждениях психики. Слишком уж украинство оказось похоже на проявления шизофрении. С той только разницей, что в отличие от шизофрении обычной, оно было заразным. Причем заражались им по своей воле (это уже позднее, при большевиках, заразу распространяли, не спрашивая ничьего желания).

Одной из добровольно заразившихся оказалась мадам Косач. Болезни она отдалась с радостью и, конечно, постаралась распространить ее на детей. Их Ольга Петровна, прежде всего, оградила от русского языка. Родной для самой Пчилки (доказательством чему служит ее переписка со своей матерью) и для ее мужа язык этот по прихоти мадам не должен был стать таковым для их отпрысков.

Задача стояла непростая. В уездных городах, тем более в Киеве, где часто проживали Косачи, семья пребывала в русскоязычном окружении. По-русски говорили родственники, соседи, друзья, знакомые. Это был язык повседневного общения культурного общества, наконец, государственный язык. Но трудностей Ольга Петровна не боялась.

Всем домашним, включая слуг, она строжайше запретила употреблять в присутствии детей русскую литературную речь. Общаться с малышами разрешалось исключительно на простонародном малорусском наречии (украинский литературный язык еще не был создан). Вторым пунктом домашней инструкции являлось запрещение учить детей «поповским суевериям». Будучи убежденной атеисткой, мадам возжелала потомков сделать такими же, в чем затем и преуспела. Только антирелигиозное воздействие сказалось не сразу. А вот языковые ограничения домочадцы ощутили немедленно. Наиболее чувствительно табу на русский язык ударило по формальному главе семейства. Петр Антонович других языков не знал, говорить по-простонародному не умел (хотя и пытался). Его общение с сыновьями и дочерьми свелось к минимуму. Но привыкший во всем повиноваться жене, он смирился без сопротивления, что Пчилка восприняла как должное.