Вера Бокова - Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола Страница 21

Только продолжалось это плодотворное общение недолго.

Ведение наставником дневника, посвященного воспитанию, было, как мы видели выше, самым обычным, даже почти обязательным делом, но записки Порошина имели для их автора печальные последствия. Учителя угораздило пылко влюбиться в графиню Шереметеву, которая позже стала невестой графа Никиты Ивановича Панина. Панин взревновал. Поводом к тому, чтобы убрать от двора соперника, стал злополучный дневник. Панин показал его — с соответствующими комментариями — императрице, и той не понравилось, как в нем описана жизнь двора.

Цесаревичу внушили, что записки Порошина не могут служить к его чести, поскольку в них зафиксированы все его детские проступки, и тот, уже в детстве легко менявший привязанности, стал считать Порошина своим врагом. Наставник был удален от наследника и отправился на войну с турками; подцепил под Елизаветградом лихорадку и умер в 1769 году, в возрасте двадцати восьми лет.

Павел долго был лишен общества сверстников. Лишь начиная с 1765 года Панин стал допускать к нему подростков из аристократических семей — Александра Куракина (приходившегося Панину племянником), Андрея Разумовского, Николая Мордвинова и некоторых других, с которыми наследник постепенно подружился и вместе играл.

Значительное место в формировании общей эрудиции и политических взглядов наследника отводилось беседам с крупными государственными сановниками и военачальниками. Многие из светил тогдашней политики, военного дела и литературы регулярно приглашались в покои Павла и зачастую оставались у него к обеду, ибо известно, что застольные беседы обычно самые оживленные и непринужденные. Среди тех, кто обедал у наследника, были граф П.А.Румянцев, граф А. С. Строганов, А. И. Бибиков, И. И. Бецкой, графы 3. Г. и И. Г. Чернышевы, князь Н. В. Репнин, М. Ф. Каменский, А. П. Сумароков, Д. И. Фонвизин и др. Темы бесед были самые разные: говорили и о физике, и об астрономии, о Лейбнице и Левенгуке, об энциклопедистах и литературе, часто касались исторических сюжетов. Люди, собиравшиеся за столом цесаревича, вряд ли даже постоянно помнили о маленьком хозяине и общались свободно, не заботясь, доступно ли его пониманию то, о чем они говорят.

Довольно часто бывал у Павла брат его наставника — Петр Иванович Панин, человек богатого жизненного опыта, обладающий знаниями в самых разных областях. Он говорил с мальчиком о законах, о межевании земель, о деревенской экономии, о заводах и прочем. «Петр Иванович несколько сатирически говорил о установленных… комиссиях, из коих многие учреждены с самого вступления на престол Ее Величества, а доныне еще не начинались», — писал в дневнике С. А. Порошин. Сам Петр Панин, по его мнению, производил впечатление большого знатока военного искусства и «присвоил великое достоинство и отличное почтение сей профессии». Так, П. Панин говорил «о мужестве наших войск», о храбрости казаков и о высоких качествах русского воина вообще, «о способах, которыми войну производить должно в ту или другую сторону пределов наших, о последней войне прусской» и т. д.

Эти беседы очень нравились великому князю. Со временем он стал довольно часто обращаться к гостям за разъяснениями — и слушал внимательно.

Дневник С. А. Порошина содержит много подробностей бесед Панина с цесаревичем. Особенно часто Панин касался государственного устройства и политики иностранных государств. Порошин упоминает рассуждения наставника Павла о шведских учреждениях и их влиянии на систему коллегий в России; о государственных учреждениях и правлении в Дании, Англии, Франции, Голландии, Гамбурге; о судах, училищах и просвещении вообще. Когда однажды зашла речь о системе государственных доходов (по поводу книги Дантесса о коммерции Англии и Франции), Панин заметил, что автор «все выкрал из одного английского писателя». От Панина, по словам английского посланника Гарриса, великий князь получил хорошее знание новейшей истории Европы. Нередко он касался и современной политической литературы. Часто разговор заходил опять же о русской истории, о предшествующих царствованиях, о воспитании Петра II, об А. И. Остермане, о царствовании Елизаветы, о современном состоянии России, «о законах и штатских учреждениях, о положении Российской Академии наук, которая оставлена без всякого попечения, и о том, что нижних школ для воспитания юношества и приготовления оного к академическим наукам у нас нет, что оные, для распространения наук, необходимо потребны», «о некоторых подробностях, знаменующих истинную великость государя Петра Великого».

Так исподволь формировались критические взгляды Павла в отношении политики матери.

В то же время при Павле без стеснения велись разговоры, которые даже по тогдашним представлениям не стоило слушать детям. Нравы были вольные, влюбчивость и ветреность были в моде, и в речи высшего круга нередко закрадывался изящный цинизм. Взрослые, увлекшись, толковали о придворных «курах», о многоженстве и роли любовниц во всемирной истории. Не будь Павел по природе на диво чист и неиспорчен, подобные темы могли бы изрядно распалить его воображение. Он и так проявлял иногда осведомленность, не свойственную возрасту. Мог, например, бухнуть в разговоре о вчерашнем балете и французской прима-балерине: «Старая какая-то, помятая… Должно быть, через слишком многие руки прошла». Уже в девять лет Павел считал себя влюбленным то в одну, то в другую придворную прелестницу, и эта игра в любовь изрядно забавляла его наставников. Впрочем, повторимся, мальчик был неиспорченный, и никакая грязь к нему не прилипала.

С 1768 года Павел начал заниматься «государственной наукой», преподавать которую пригласили прекрасно образованного Г. Н.Теплова. Екатерина вовсе не стремилась в те годы отстранить сына от управления государством (это ей пришлось сделать позднее, когда вполне проявилась разница в убеждениях). Теплов сосредоточился не столько на теории, сколько на разборе конкретных примеров из текущего сенатского судопроизводства. Рано утром с курьером доставляли документы, с которыми императрица считала необходимым ознакомить сына, и Теплов, на основе их анализа, раскрывал наследнику секреты «государственной кухни».

Надо сказать, что большой пользы эти занятия не принесли. Павел во многом жил под влиянием внешних впечатлений. Поэтому ему легко было понравиться, но так же легко было навлечь на себя его нерасположение. Усвоение им отдельных предметов во многом определялось тем, кто его учил. Порошина и Платона он любил и относился к ним с уважением, поэтому и знания, полученные от них, усваивал крепко и сохранял до конца жизни. Напротив, к Теплову его душа не лежала. Это привело к тому, что государственную науку Павлу в основном пришлось позже усваивать самостоятельно.

К моменту совершеннолетия Павел принадлежал, несомненно, к числу наиболее образованных и хорошо воспитанных молодых людей своего времени. Как свидетельствовал генерал Н.А. Саблуков в своих «Записках», «Павел был одним из лучших наездников своего времени и с раннего возраста отличался на каруселях (конных воинских играх-турнирах. — В. Б.). Он знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский и немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей, географией и математикой, говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках».

В целом Павел Петрович был, несомненно, таким же плодом воспитательных усилий Екатерины II, как и его собственные сыновья. Но саму Екатерину этот плод не радовал. На «чистом листе» так и не удалось написать нужных слов. Наследник чем дальше, тем больше раздражал инакомыслием, вечной оппозиционностью, «фрунтоманией», политической прямолинейностью, дикими фантазиями, постоянным недовольством, взбалмошностью, тем, что слишком походил на отца, и тем, что она, Екатерина, была перед ним тоже виновата.

В общем, этот свой воспитательный опыт императрица считала неудачным, почему и стала оправдываться в мемуарах, сваливая вину за все на Елизавету: забрала, мол, к себе и испортила теремной изнеженностью, — и на Панина, которого не смогла заменить кем-нибудь более подходящим.

Нет, определенно, воспитание идеального монарха следовало начинать с первых же часов младенчества — действительно с чистого листа и под самым пристальным и постоянным контролем.

Именно так и стала Екатерина растить внуков, сыновей Павла, — Александра и Константина.

О царевиче Хлоре и Осле

Александру предстояло стать российским императором. Константину — императором византийским. Правда, Византийскую империю предстояло воскресить из небытия, поскольку еще в XV веке она погибла под ударами турок-османов, но эта задача казалась Екатерине вполне по силам. Для того она и с Турцией воевала.

О будущей славе Александра возвещало его имя, обращающее и к Александру Невскому, в честь которого мальчик был окрещен, и к величайшему воителю и правителю древности Александру Македонскому. О миссии Константина его имя тоже говорило: в русской императорской семье такого до него никто не носил; это было одно из традиционных имен византийских басилевсов. На известном двойном портрете кисти Ричарда Бромптона бабушкины внуки изображены с легко читаемыми символами: у Александра в руках меч и причудливо завязанный узел («гордиев», разрубленный, а не развязанный когда-то, как известно, Македонским);