Михаил Меньшиков - Выше свободы Страница 21

Я не знаю, возможно ли для больших человеческих масс это огненное одушевление маленьких наций. Новая гражданственность в Европе насчитывает меньше сотни лет. Государства еще в процессе перерождения. Старая апатия, с какою пограничные страны почти без ропота отходили под разные короны, еще не совсем исчезла. Но подъем национального духа вместе с новою гражданственностью все же ошеломляющий. Ничего подобного не было при старом режиме. Припомните, как бешено бились итальянцы и немцы за свое единство.

Когда после легендарных битв Гарибальди объезжал Италию и народ поклонялся ему, как богу, старый герой наконец изнемог. В одном городе он уже не в силах был сказать обычной речи с балкона. Он вышел, и, когда толпа смолкла, он поднял палец и сказал одно лишь слово: "Una!"11Бесчисленная толпа мгновенно поняла и заревела от счастия... Подобно Германии в 71-м году, Италия переживала сумасшедший восторг, но еще за одно поколение перед этим пруссаки бились с саксонцами, пьемонтцы с ломбардцами. Не было наций, и они возникли.

1904

ПЕРВАЯ ЗАБОТА

Новый год12 - новый том истории, неразрезанный, неизвестный. Сколько неожиданного, может быть, грозного развернется на этих 365 страницах! Единственный способ достойно встретить неведомое - это встретить его с мужеством, во всеоружии той высокой силы, которая называется человеческим духом. Как бы ни были страшны испытания, нужно ни на минуту не забывать, что в распоряжении народа есть могущество, еще более страшное, - это его душа. О, какая это сила, если она захочет быть себе верной! Древние были гордого мнения о человеческой душе. Герои бестрепетно боролись с темными духами и богами. Если честный человек признал себя во власти долга, он, подобно Лютеру, идет навстречу опасности, "хотя бы сорок тысяч дьяволов ему угрожали на дороге". Когда честный народ утверждается в мысли о своем величии, он становится как бы тучей, насыщенной громами. Над территорией своей родины он господствует и на всякий вызов отвечает бурей. Есть такие состояния, история каждого народа полна примеров тому.

В наступающем году нам придется вспомнить в нашей собственной истории момент, вызвавший перелом в судьбе народной. Полтавская битва решила, быть нашей великой империи или не быть. Два столетия отодвинули нас от знаменитого сражения, но допустите, что тогдашнее поколение смалодушествовало бы, не сумело выдвинуть великого вождя, не захотело бы с достаточным упорством защищать отечество. Как вы думаете, что вышло бы из этого? Вышли бы крайне печальные для нас результаты. Карл XII был человек гениального склада. Это был истинный герой и по натуре своей - завоеватель. Войска, воспитанные им в победах, были немногочисленны, но удивительны по храбрости. На Россию шла не какая-нибудь призрачная опасность вроде крымского набега, а сила, роковая по замыслу. Идеалом Карла XII был Александр Македонский. Вспомните, как нетрудно было гениальному греку разрушить огромное царство персов и дойти до Индии. Персы были, однако, такой же арийский народ, как греки, и когда-то, в период сложения, отличались высокой доблестью. В век Александра они как будто устали жить, они почти не сопротивлялись, бежали целыми полчищами. Представьте, что такое же равнодушие к России оказали бы русские двести лет назад. Карл XII завоевал бы всю Россию совершенно как норманы Англию, как англичане - Индию или как маньчжуры - Китай. Меньше чем за сто лет до того Россия считалась на Западе объектом завоевания и на несколько месяцев, в сущности, была уже завоевана - поляками и шведами. Только ссора между завоевателями - да героизм Минина - спасли Россию. Карл XII был умнее Сигизмунда. Подобно испанским конквистадорам, захватившим целые материки, этот варяг разбил бы варварскую Московию, если бы не натолкнулся на сверхсильное препятствие, именно - на дух народный в лице Петра. Поистине это была богатырская наша эпоха. Оцените настойчивость, с какою великий царь вел двадцатилетнюю войну. Целое поколение состарилось и вымерло в огне войны, другое поколение выросло в боевой тревоге, - Петр сам прожил молодость свою и зрелый возраст, поглощенный одною мыслью, пока наконец не добился блистательного результата. Старой Москве, испорченной партийным раздором и привычкой к бунту, разъеденной инородческими - татарскими и польскими - влияниями, нужна была суровая школа, и Бог послал ей царя-героя.

Во искушеньях долгой кары, Перетерпев судьбы удары, Окрепла Русь...

В 1909 год, когда мы собираемся праздновать величайшую победу в нашей истории, невольно всем русским придется сравнить прошлое и настоящее и вздохнуть глубоко. Чего недостает России? В чем коренная причина внутреннего развала, общественного и правительственного распада? Недостает, мне кажется, великой идеи, для которой стоило бы жить. Нет великой воли, способной осуществить мечту. Ничто так не развращает людей, как богатое наследство. И люди, и народы облениваются, теряют страх за жизнь и благородный инстинкт самопожертвования. Война, говорят, делает героев. Долговременный мир, несомненно, делает трусов. Унаследовав славу оглушительных побед Петра, Екатерины, Александра I, русское общество в течение сорока лет не знало боевой тревоги и выродилось, перестало быть военным. Вот когда пошатнулся наш дух народный - в сороковые, в пятидесятые годы. Командующий класс тогда сделался слишком штатским. Искони военное дворянство распустилось в идиллии своих усадеб, в бездействии мирного лагеря. В эпоху мира выдвигается на первый план совсем иной действующей элемент - чиновничество - и дает народной жизни совсем другие импульсы. Бивуак и канцелярия психологически диаметральны. В качестве колыбели нашей интеллигенции бивуак и канцелярия давали совершенно разные внушения. Война, как бы ни смотреть на нее, - это высший пафос действия. Она требует от человека мужества, напряжения, настойчивости, выносливости, крайней сообразительности и быстроты. Война воспитывает в строгом повиновении, которое, проходя сверху донизу, есть не что иное, как согласие. Война держит армию, вождей ее и всю нацию в непрестанной мысли об отечестве, в священной тревоге за его судьбу, в высокой готовности подвига. Психология учит, что всякое состояние, делаясь продолжительным, становится привычным. Война, приподнимая дух народный, вводила героическое состояние в нравы и обычаи. Высокое становилось обыкновенным, и для отличия требовалось что-нибудь высочайшее. Старое дворянство наше и народ, пройдя чрез суровую школу войн, вышли облагороженными. Первое поколение победителей проявило героизм свой и в мирной деятельности: недаром вслед за Румянцевым, Суворовым и Кутузовым Россия выдвинула Пушкина, Глинку, Брюллова, недаром из железного века вышел золотой век. Война, идея которой есть победа, сродни религии: обе требуют человеческого совершенства, обе требуют подвига. Самая молодая из великих религий - ислам - учит, что рай правоверных- в тени мечей. Еще ранее Христос сказал, что нет выше любви, как отдать душу за тех, кого любишь, то есть за родину и народ свой. Еще раньше смерть за отечество считалась счастьем - у тех народов, которые как греки и римляне - не уронили дух человеческий, а вознесли его.

Такова воспитательная роль войны. Теперь она как будто забыта. Как гимнастика и всякий серьезный труд, война совершенствует людей физически. Как всякое благородное увлечение, война воспитывает людей духовно. Можно ли сказать то же самое о канцелярии, теперешней мирной школе нашей интеллигенции? Мне кажется, этого нельзя сказать о ней. Тут никакой физической гимнастики, никакого физического труда, ни тени героического одушевления, ничего религиозного, что напоминало бы человеку отечество и историю. Последний солдат, теряя сознание от потери крови, думает: "Прощай Россия! За тебя я вылил в землю всю кровь мою и за тебя отдаю свою душу Богу! Прощайте, православные, - умираю за мир крещеный!" Так непременно думает каждый воин и иначе думать не может. За веру, за царя, за родину, не за что другое переносятся невообразимые лишения и сама смерть. Что касается канцелярии, то тут одинаково и дворяне, и разночинцы, и курьеры, и сторожа прежде всего не умирают и о смерти вовсе не думают. О чем же они всего больше думают? О прибавке содержания, о повышении, о наградах. Это главная, можно сказать, единственная забота мирнослужащих, и никакой другой, сколько-нибудь серьезной тревоги нет. Так идет из года в год, из десятилетия в десятилетие, все в тех же крохотных, эгоистических, корыстных чувствах. Одно поколение канцеляристов плодит и воспитывает другое, третье и так без конца. Сама собою слагается психология пониженного тона. Я не отрицаю присутствия благородных по природе людей среди чиновников. Куда же этим людям деваться? Поневоле идут в столоначальники, но чтобы благородному человеку чувствовалось по себе в этой атмосфере, я не допускаю. Гений, прикованный к чиновничьему столу, умирает, справедливо заметил Лермонтов. В наемной службе, среди людей 20-го числа, в интересах всегда мелких и всегда чужих чрезвычайно трудно проявить аристократизм души, независимость, творчество, упорство в достижении заветных целей. В то время как война учит, при всем подчинении, побеждать, то есть господствовать, канцеляризм учит только подчиняться. Засилье этой мирной, канцелярской культуры ведет к вырождению высших, а за ними и низших классов.