Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) Страница 21

выражению польского историка, они вошли, как двое обвиняемых. Приветствовали их

молчанием.

т. п.

10

74

.

Маршал Посольской Избы обратился к королю с пожеланием доброго здоровья, и

выразил надежду, что он здоровыми своими советами благоволит утешить Речь

Посполитую, которую изображали собою земские послы.

Ему отвечал коронный подканцлер, бискуп Андрей Лещинский, но с такими

намеками на короля, что скорее казался главой оппозиции, нежели министром короля и

Речи Посполитой.

После его язвительной речи маршал Посольской Избы читал имена земских послов,

которые один за другим приближались для целования королевской руки. Въл числе их

оказалось много врагов его польского величества: они целовали королевскую руку на

воздухе. Этим актом публичного уважения монаршего достоинства кончилась

презентация.

На другой день, в первом заседании сейма, надобно было ждать бури. Но коронный

канцлер Оссолинский, стоя по обычаю на первой ступени трона, произнес

„королевскую пропозицию* с таким благодушием, как будто его только и занимали

ложные слухи на счет короля, которые он тут же уничижал своим пленительным для

Поляков словом. У соотечественников Оссолинского эта пропозиция считается самою

знаменитою из его речей, сказанных им по-польски. Пасторий переложил ее на

латинский язык и поместил в свой Historiae Polonae plenioris paries duae, на вечную, как

он писал, память потомству. Коронный канцлер так ублажил представителей

Шляхетского Народа восхвалением созданной им Речи Посполитой, что один из самых

завзятых земских послов назвал его слово „благотворным елеемъ*, а под конец

пропозиции представил в таком ласкательном виде просьбы короля о многочисленных

нуждах, как его собственных, так и всего королевского дома, что слушателям

показалось неправдоподобным, чтобы король, находясь в такой зависимости от Речи

Посполитой, мог питать замыслы, противные желаниям её. Сохраненная на вечную

память потомству речь много способствовала тому, что сейм, настроенный весьма

враждебно, прошел гораздо тише, нежели можно было надеяться.

Для русского читателя интересно пышное начало её, точно медом помазавшее по

сердцу польскую шляхту, от природы доверчивую и добродушную.

„Населили доблестные Поляки в открытых полях свободное королевство,

окруженное только стеною любви и единодушного между сословиями доверия.

Поставили среди него сторожевую башню коро-

.

75

невского маестата, дабы с её высоты во время слышать предостережения единого

повелителя, усматривающего отдаленнейшие бури. Возле башни от имени Сената

воздвигли курию (то есть Посольскую Избу), дабы, вместе с верховными

предостережеииями, во все стороны растекался зрелый и непорывиетыи совет о

потребностях Речи Посполитой. На себя же, неразлучные с боевым оружием, взяли

функцию добровольной, ревностной обороны общественной безопасности.

„Так установленная стояла и, даст Бог, будет стоять непоколебимо целость, слава и

краса нашего милого отечества, усиленного братским присоединением к нашим

предкам великих народов, возвеличенного бесстрашными подвигами королей,

повелителей наших, особенно же расширенного в своих границах отважными делами

его королевской милости, нашего всемилостивейшего государя.

„II однакожъ" (продолжал исполненный гражданского самоотвержения канцлер)

„безчестная жадность приватных выгод силится при всяком удобном случае порицать и

путать столь хорошо обдуманную форму правления. В стачке с самомнением, она всего

неистовее штурмует это главное передовое укрепление взаимного доверия, дабы,

открыв неприятелю и его хитростям общественное блого, тем легче обеспечить свою

ненасытную привату. Вот откуда происходит уклончивость от должного доверия к

предостережениям бдительного и благодетельного государя и в высшей степени

легкомысленное уверение, что ни откуда не грозит нам никакая опасность; вот откуда

превратное истолкование горячей его заботливости; вот откуда пренебрежение к

братской раде сената, а что горше всего— потрясение целого состава Речи

Посполитой", и т. д. и т. д.

Исчислив подвиги короля п жертвы, принесенные подданным для освобождения

отечества, коронный канцлер, в числе таких жертв, упомянул и „усмирение Козаков

бесценною кровью рыцарства", а потом перешел к татарским опустошениям края,

которые де сопровождаются наполнением Крыма и Буджаков христианскими

пленниками. „II до того уже дошла" (говорил он) „языческая самоуверенность, что и

под самый бок его королевской милости, несколько месяцев тому назад, посол

татарский привел в тяжких оковах польского шляхтича, пана Замойского,

заполоненного в Северии, и тут же устроил позорный базар для торга свободною

шляхетскою кровью, к несмываемому стыду наших народов и к неутешной горести его

королевской милости и всего двора, бывшего тому свидетелемъ".

76

.

Но напрасно сторожевая башня, олицетворяемая славным оратором в особе короля,

давала сигналы об угрожающей польским гражданам опасности. Красноречивую

пропозицию принялись обсуждать сенаторы, встреченные на презентации громким

смехом со стороны земских послов. Первый из них, архиепископ гнезненскии, Матвей

Лубенский, будучи стар, говорил таким ТИХИМ голосом, что видно было только, как

шевелились его губы, но и ближайшие к нему послы „не могли сказать, произносил ли

он хоть что-нибудь®. Вслед за ним бискуп хелмский, Станиславь Негроконский,

говорил „сухо и холодно®, наступательной войны не советовал, но и подарков Татарам

не одобрял. Далее воевода равский, Андрей Грудзинский, не соглашался па войну, и

под конец наговорил такого, „что никто его и сам себя он не понималъ®. Каштеляна

серадского, Предиелава Быковского, „никто не слушал и не слышалъ®. Каштелян

данцигский, СтаниславъКобержицкий, в „прекрасно речи®, хвалил королевские

предначертания, но настоящей ‘войны с Татарами не одобрял, боясь Турции; советовал,

однакож, быть паготове и не желал распускать вербовок, а только полковников

поставить польских. Каштелян бжезинский, Хабрицкий, войны не одобрял. Каштелян

перемышльский, Тарло, „советовал быть черепахою, сидеть тихо и головы не

выставлять®. Еще два каштеляна сопротивлялись войне. Жарче и смелее всех говорил

нодканцлер, бискуп хелминский, Андрей Лещинский. Он угодил шляхте дерзостями

против короля, но советовал не посылать в Турцию посла, а лучше думать об обороне.

Вообще все сенаторы соглашались в том, что Речь Посполитая должна быть готова к

войне, но каждый из них „боялся королевской немилости®, и не высказался вполне.

Голосованье двенадцати сенаторов тянулось четыре дня. Оссодиииский был

раздражен некоторыми речами, как публичными, так и домашними, которые тогда

произносились в провинциальных кругах, где его называли открыто сочинителем

королевских замыслов. В заключительной канцлерской речи, он излил свою досаду на

коронного подканцлера, Лещинского.

„И у меня® (говорил он) „скорее не хватит жизни, нежели свободы слова. Но

пользоваться свободой мысли в царствование благодетельного монарха, любящего

нрава, вольности и счастье подданных,—в этом еще мало славы, заслуги никакой...

Надобно только благодарить Бога, что в наш век мы наслаждаемся таким счастьем,

истекающим от благотворного царствования его королевской милости... Я подаю мой

голос только в пользу сохранения

.

77

неразрывной связи королевского маестата с оо'щественным благом. Тот был бы

общий изменник, кто бы смел маестат монарха разлучать со свободой народа тайным

поджигательством, или публичною декламацией11...

Такое вступление слушали „с великим смущениемъ11. Глаза всех обратились на

подканцлера, которого Оссолинский назвал изменником и декламатором. Лещинский

„сидел бледный, как стена®. Но красноречию Оссолинекого не доставало той

победительной силы, которая заключается в чистоте побуждений и возвышенности

духа. Не один из его слушателей вспоминал о другом „великомъ®, как называли

Оссолинекого, государственном муже,— недавно утраченном Станиславе

Конецпольском, который „скорее делал, чем высказывался®, и которого каждое слово,

произносимое с природным заиканием, растекалось по всей Полыпе. Коронный

канцлер, желая польстить примасу, Лубенскому, неожиданно кончил свою речь