Johann Archenholz - История семилетней войны Страница 21

Было 6 часов вечера, и уже совершенно стемнело. Эта благодетельная тьма спасла остаток толпы, которая в противном случае была бы вся истреблена. Напрасно Субиз пытался употребить французскую тактику, основанную на ложной теории. Его «фоларовы колонны»[85] скоро были рассеяны, и всем оставалось лишь обратиться во всеобщее бегство. Французы и имперские войска бросали оружие, чтобы легче было бежать. Только некоторые швейцарские полки еще сражались несколько времени и последними ушли с поля битвы.

Столь грозная французская артиллерия была тоже бездеятельна в продолжение этого достопримечательного дня, несмотря на то что при армии находились знаменитый граф Омаль и не менее знаменитый полковник Брео[86]. Они командовали 100 офицерами и свыше 1000 артиллеристов, с помощью которых обещали делать чудеса, утверждая, что, если бы даже вся их главная армия потеряла сражение, они его выиграют вновь лишь одной своей пушечной пальбой. А между тем победа была так быстро решена, что побежденные не приобрели никакой чести, так как не оказали сильного сопротивления, оправдываясь паническим страхом; при этом французы не преминули сложить всю вину поражения на имперские войска.

Только семь прусских батальонов могли открыть огонь против неприятеля. Герцогу Фердинанду Брауншвейгскому, командовавшему правым крылом и имевшему в своем распоряжении 10 батальонов, вовсе не пришлось сражаться, так как выступившие против него многочисленные имперские войска бежали при первых же пушечных залпах. Уже этим одним постыдным бегством они уклонились от битвы, предоставив всю честь или бесчестие этого дня французам, которые даже в отдельности от своих союзников были вдвое многочисленнее пруссаков. Битва длилась всего полтора часа и стоила французам 10 000 человек, из которых 7000 были взяты в плен на месте сражения. Несколько тысяч других попали в руки пруссаков во время бегства, иные были тут же изрублены. Многие бросались в Заалу, чтобы укрыться от преследовавших их гусаров. Панический страх, охвативший их, был так велик, что отдельные отряды всадников сдавались единодушно. В Рейхарствербене два драгуна полонили свыше 100 человек, спрятавшихся в саду. Бегущие кавалеристы сбрасывали кирасы и тяжелые сапоги, так что вся дорога в Эрфурт была усеяна ими. Французский двор, отнявши командование войсками у маршала д’Этре после его победы при Гастенберге, завершил достопримечательность этого дня, наградив принца Субиза за его поражение при Росбахе фельдмаршаль ским жезлом.

Если бы Шверин жил еще несколько месяцев, то удостоился бы счастья быть свидетелем этого торжества пруссаков. Он часто говорил, основывая свое мнение на старых предубеждениях, что достаточно было одной победы над французами для увенчания военной славы пруссаков. Много отдельных эпизодов способствовали увековечению этого дня. Король увидел на поле битвы французского гренадера, яростно защищавшегося против трех прусских всадников и ни за что не хотевшего уступить. По приказу Фридриха эта неравная борьба была прекращена, и король спросил гренадера: неужели он считает себя непобедимым? «Да, сир, под вашим предводительством», – ответил тот. Король ходил по полю битвы и утешал раненых французских офицеров, из которых многих знал по имени. Выражаясь самым лестным образом об их народе, он говорил: «Никак не могу привыкнуть к тому, чтобы обращаться с французами как с врагами». Этого было достаточно для возбуждения благородных чувств несчастных воинов; тронутые таким снисхождением, они приветствовали его как победителя, полонившего не только их самих, но и их сердца. Добыча пруссаков была весьма велика. Между прочим, в руки прусских гусар попало множество крестов Св. Людовика, которыми те декорировали себя. Отбито было 63 орудия и 22 штуки знамен и штандартов. Союзные войска насчитывали 3560 человек убитыми и ранеными, а пруссаки – лишь 91 убитыми и 274 ранеными[87]. Между послед ними находились также принц Генрих Прусский и генерал Зейдлиц; этот последний никогда не берегся, и пример фельдмаршала так был заразителен, что даже его полковой священник Бальке вступил в бой. Столь легкая и совершенная победа над воинственной нацией была беспримерна в новейшей истории. Краткость дня в это позднее время года спасла бегущее войско от совершенного истребления; ибо это было не отступление, а настоящее бегство, сопровождавшееся страшным замешательством.

Все германские народы, великие и малые, невзирая на то, на чьей стороне они сражались, на имперские декреты и свои же выгоды, остались весьма довольны победой, одержанной над французами, считая ее своим национальным торжеством. Не одна ненависть, существующая обыкновенно между этими соседними народами, благодаря различной форме правления, законам и нравам, бесчисленным особенностям, а главное, вследствие беспрестанных войн, была причиной такого взгляда, присущего в большей или меньшей мере всем без исключения европейским народам, даже далеким от Франции. Немцы же, помимо всех этих обстоятельств, имели еще больше причин к этой национальной ненависти. С одной стороны, присущее французам явное презрение к имени немцев, к заслугам их, к их гению и языку, а с другой, ослепление германских государей, великих и малых, невежественными французскими болтунами, толпившимися в их кабинетах, становившимися их советниками, а тем самым бичом их же страны, уже в течение нескольких поколений насаждали грозные семена ненависти, которая пустила глубокие корни даже в серд цах самых благородных и кротких людей. Отставка немецких сановников всякого звания для замещения их французскими авантюристами, не знакомыми с языком, была явлением совершенно заурядным; причем эти последние быстро сбрасывали свои лохмотья, обогащались и покидали Германию, издеваясь над немцами. Когда появлялись дельные и талантливые немецкие ученые и художники, предлагая плоды своей деятельности, то немецкие государи встречали их со сдержанной благодарностью, награждая медалью, а в большинстве случаев – ничем; между тем как менее достойные произведения такого рода французов встречали везде восторженный прием и награждались значительными денежными суммами; французские же комедианты получали за свое ломанье бриллианты. Скупые князья – и те были не в меру щедры в таких случаях. Даже в армиях германского народа, который уже целые тысячелетия побеждал без чужой помощи и один изо всех когда-либо существовавших великих наций земного шара никогда не был покорен, французы очень часто пользовались преимуществом. Немецкая чернь, не знакомая с за слугами французской нации, видела лишь это пристрастие своих государей, отличие французской нравственности от германской и слышала лишь жалобы всех германских областей. Отсюда естественно вытекала ненависть, соединенная с величайшим пренебрежением. Напротив, между интеллигентными немцами всех сословий, по степени их образования, такого пренебрежения вовсе не замечалось; наоборот, они уважали высокую культуру этой великой нации, и потому тем больнее было для них незаслуженное унижение со стороны французов; это-то и составляло главный источник их ненависти. Таков был взгляд всех немецких сословий, за исключением нескольких обезьянствующих царедворцев, которые сами же были главным предметом насмешек со стороны французских остряков. Это настроение народа обнаруживалось везде и часто подавляло всякие другие соображения. Вот замечательный пример этого даже на Росбахском поле битвы. Один прусский всадник намеревался взять в плен француза, как вдруг заметил за собой австрийского кирасира, который уже занес саблю над его головой: «Брат немец! – закричал ему пруссак. – Оставь мне этого француза». – «Бери его», – отвечал тот и ускакал.

Изо всех деяний человечества нет ничего серьезнее сражения, где люди умерщвляют друг друга тысячами; кроме того, все цивилизованные народы давно уже считают за правило не издеваться над военными неудачами даже враждебной стороны, так как от них не гарантируют ни превосходные вожди, ни храбрые воины. Однако поражение при Росбахе было принято врагами и друзьями как веселый фарс, причем сами французы были того же мнения, после того как все оправились немного, когда придворные забыли свой позор и все честные граждане выразили свое неудовольствие. Субиз, которого хотели оправдать даже в ущерб его войскам, получил от самого короля Людовика соболезнующее письмо, однако его публично осмеяли, а парижские забавники не переставали слагать насчет его и его солдат эпиграммы и уличные песни. Но иные события в этой жаждущей новинок столице Франции отвели глаза от пристыженного полководца, который мог наконец вздохнуть свободно. В Париже мало-помалу забыли о достойном смеха поражении, но в Германии оно долго было свежо в памяти, и много лет спустя слово Росбах произно силось всюду, от Балтийского моря вплоть до Альп, по отношению ко всем французам, как бранное выражение, невзирая на их сан и звание.