Анатолий Левандовский - Триумвиры революции Страница 21

В тот же день мэр Петион был вынужден прочитать в Ассамблее адрес от имени сорока семи секций столицы. Секции единодушно требовали низложения Людовика XVI. Таков был ответ народа на политику предательства и угроз.

Мэр Петион находился в тревоге, граничившей с отчаянием. Как быть? Какими мерами предотвратить неизбежное? Его новые друзья, жирондисты, умоляли его не мешкать. И вот, наконец, он принял решение поговорить с Робеспьером.

Робеспьер... Ведь еще недавно они были соратниками и почти друзьями. В Учредительном собрании они бок о бок бились с фельянами. И когда первая Ассамблея окончила свои труды, народ приветствовал их как неподкупных законодателей. Только их двоих!..

Сейчас они разошлись. Но Робеспьер и в память о прошлом, и в силу своего благоразумия пойдет ему навстречу, не может не пойти...

И вот утром 7 августа Петион сидел в каморке Неподкупного.

Максимилиан внимательно выслушал своего гостя. Потом тихо сказал:

- Я вас не понимаю, мой друг. Народ долго страдал и, наконец, принял решение. Неужели вы, старый республиканец, ликовавший в дни бегства короля, теперь хотели бы остановить революцию?

- Не революцию, а бессмысленный и опасный бунт.

- Бунт?.. Бессмысленный бунт?.. И это говорите вы, Петион, столько лет боровшийся за права народа? Разве вы не понимаете, что иного выхода нет, что Ассамблея, на которую вы возлагаете надежды, давно превратилась в придаток двора?

Петион терял терпение:

- Я понимаю одно: если не остановить это безумие, оно охватит и ниспровергнет все. Начнется с низложения короля, а кончится уничтожением собственности. Подумайте, на что мы с вами будем нужны этой разнузданной черни, которая помышляет только о грабежах и пожарах!

Робеспьер не верил своим ушам. Неужели это правда? Неужели все честные люди теряют свою честность, едва их охватывает боязнь за свое положение и свой кошелек? Ведь год назад точно эти же слова изрекал Барнав, против которого тогда боролись они с Петионом!

- По-видимому, - холодно заметил Робеспьер, - мы с вами придерживаемся сейчас слишком разных точек зрения, и примирить их невозможно. Скажу вам одно: я не хочу помогать вашим новым друзьям. Впрочем, если бы даже мне и хотелось этого, я был бы бессилен...

Робеспьер подошел к окну.

- Взгляните на этих людей. Каждый из них в отдельности - клерк, поденщик, мастеровой, лавочник. Но все вместе они составляют суверенный народ. И это не пустые слова. Это разрушенная Бастилия, поникший деспотизм, это мы с вами и тысячи других, созданных революцией. И имейте в виду: кто идет одной дорогой с народом и кому народ верит, тот может стать депутатом Ассамблеи, парижским мэром, генералом или министром. Тот же, кто потеряет доверие народа, - лицо Неподкупного стало вдруг жестким, а в голосе его появились стальные нотки, - тот будет смят и уничтожен, как бы его ни звали: Людовик, Робеспьер или Петион...

Изумленный Петион во все глаза смотрел на человека, который всегда казался ему таким несложным и которого он, очевидно, никогда не понимал. Ему стало страшно. Он почувствовал, что пришел сюда зря и неизбежное все равно совершится.

Господин мэр не ошибся.

Вечером 4 августа в доме на улице Сент-Оноре, где проживал Робеспьер, собрался повстанческий комитет. Он вынес важное решение: штурм вековых твердынь был назначен на 10 августа.

С утра 9 августа Париж гудел, как потревоженный улей.

Демократы завершали подготовку к восстанию.

Жорж Дантон чуть свет отправился в Сент-Антуанское предместье, где вел переговоры с Сантером, одним из популярных вожаков революционного Парижа. Сантер вызвал секционные власти. После короткого совещания уполномоченные вернулись в свои секции и занялись снаряжением батальонов, подготовкой артиллерии, назначением ответственных лиц.

Готовился и двор.

На Карусельной площади несколькими линиями растянулись войска. Здесь были национальные гвардейцы, пешие и конные жандармы, отборные швейцарские части. У моста и вдоль стен Тюильри расставили одиннадцать орудий. Возле дворцовых ворот толпились "бывшие".

Между восемью и девятью вечера начали собираться секции. В одиннадцать секция Кенз-Вен постановила "приступить к немедленному спасению общего дела...".

Дантон, намаявшийся за день, отдыхал у себя на квартире. Ровно в одиннадцать он вышел из дому и отправился в свою секцию. Здесь, в Клубе кордельеров, он выступил с короткой, но страстной речью, призывая к восстанию.

Около двенадцати кордельеры ударили в набатный колокол. Тотчас же набат зазвучал по всему Сент-Антуанскому предместью.

Восстание началось.

В два часа ночи Дантон был в ратуше. Там в это время происходили весьма важные дела. Комиссары двадцати восьми секций, собравшиеся на Гревской площади, провозгласили себя "Революционной Парижской коммуной десятого августа". Эта повстанческая Коммуна вначале заседала одновременно со старым муниципалитетом, а затем заставила его уступить себе место. Под утро новая Коммуна пополнила свой состав за счет ряда видных демократов: дополнительно были избраны Робеспьер, Колло д'Эрбуа, Эбер, Паш и многие другие.

Дантон взял на себя инициативу в важнейшем вопросе: он вызвал для объяснений главнокомандующего национальной гвардией, офицера-роялиста Манда, руководившего обороной Тюильрийского дворца. Манд, не зная о переменах, которые произошли в составе Коммуны, после двукратного вызова явился. Дантон допросил его, обличил в контрреволюционных действиях и отправил в тюрьму. Когда Манд спускался с крыльца ратуши, кто-то убил его выстрелом из пистолета.

Устранение главнокомандующего и смена руководства национальной гвардии привели к тому, что двор потерял контроль над большей частью вооруженных сил. Это помогло народным агитаторам перетянуть на свою сторону и те отряды национальных гвардейцев, которые поначалу, верные воинской дисциплине, думали защищать Тюильри.

Незадолго до восьми часов утра вооруженный народ, собиравшийся в секциях, двинулся к дворцу. С пением "Марсельезы" повстанцы заполнили Карусельную площадь. Народ был настроен мирно и не желал кровопролития. Казалось, начнутся переговоры. Но король с семьей к этому времени уже трусливо покинул Тюильри и бежал под защиту Законодательного собрания, тогда как его верные швейцарцы и дворяне имели инструкции любыми средствами защищать опустевший дворец.

Около десяти часов грянул первый залп. Площадь окрасилась кровью санкюлотов. Снова и снова гремели выстрелы из дворца...

Но дело монархии было давно и безнадежно проиграно. Вслед за национальными гвардейцами дворец оставили конные жандармы и артиллеристы. Дула орудий, недавно защищавших Тюильри, были обращены теперь против его башен.

Новая атака закончилась полной победой повстанцев. Лишь немногим участникам обороны дворца удалось бегством спасти себе жизнь.

После бессонной ночи Жорж Дантон продолжал заседать в Коммуне и днем 10 августа вместе с Маратом и Робеспьером руководил ее действиями. Законодательное собрание, возглавляемое жирондистами, прилагало все старания, чтобы спасти королевскую власть. Когда стало ясно, что сделать это невозможно, депутаты скрепя сердце провозгласили "временное отрешение" короля и назначили ему под квартиру... Люксембургский дворец! Только вмешательство Коммуны сорвало этот демарш жирондистов: король был арестован и вместе с семьей препровожден в Тампльскую башню, под строгий тюремный надзор.

Поздно вечером, безумно усталый, вернулся Дантон к себе домой и рухнул на постель, рассчитывая проспать по крайней мере сутки.

Но сделать этого ему не удалось.

На заре прибежали двое ближайших друзей.

- Вставай, - кричали они, - ты министр!

- Ты сделаешь меня секретарем министерства! - вопил в ухо спящему Фабр.

- А меня своим личным секретарем! - вторил ему Камилл.

Дантон с трудом оторвал голову от подушки.

- Послушайте, вы уверены, что я избран министром?

- Да, безусловно, да, - радостно ответили друзья.

Только после этого трибун окончательно проснулся. Спать было некогда. Надлежало немедленно идти в Ассамблею, а затем приступать к своим новым обязанностям.

3. ДНИ ДАНТОНА

Современники называли Дантона "человеком 10 августа". Действительно, в день падения тысячелетней французской монархии он сыграл одну из ведущих ролей. И позднее, в августе - сентябре 1792 года, он оставался на гребне революции.

Это были его дни, дни, прославившие его в веках.

Жорж Дантон любил говорить, что министром он сделался "милостью пушек". В этом была доля истины. Восстание 10 августа раздавило фельянов. Лафайет, Дюпор, Ламеты бежали из Франции. Однако их место тотчас же заняла группа Бриссо. В то время как народ завоевывал победу, жирондисты, противники восстания, спешили утвердиться у власти, захватив министерские портфели. И все же один из этих портфелей они оказались вынуждены уступить Дантону. Его кандидатура казалась жирондистам более приемлемой, нежели кандидатуры Марата или Робеспьера: памятуя о прошлом, они полагали, что с Дантоном договориться легче, чем с кем-либо другим из демократов.