Габриэль Городецкий - Роковой самообман Страница 21

Информация, собранная за октябрь, как стало известно Сталину, описывала до мельчайших деталей усиленную переброску как пехотных, так и моторизованных дивизий на восток. По осторожным оценкам накануне ноябрьской встречи Молотова с Гитлером в Берлине, «против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть более одной трети сухопутных сил германской армии». На определение целей немцев, однако, повлияло развитие событий на Балканах. Недавнее замедление сосредоточения войск на советской границе относилось на счет германского плана «по оккупации Румынии и дальнейшему продвижению в глубь Балканского полуострова»{319}. Тем не менее не скрывался зловещий факт, что до оккупации Франции в Польше стояли лишь 27 пехотных дивизий с приданными им 6 кавалерийскими формированиями, а теперь были точно идентифицированы 70 пехотных дивизий в дополнение к 5 моторизованным и 7–8 танковым дивизиям{320}.

В самый канун встречи Сталин получил из посольства в Берлине и от резидентуры НКГБ противоречивые донесения о курсе германской политики. Посольство, рассматривая годовщину пакта Молотова — Риббентропа, сурово критиковало «Новую Европу», задуманную Гитлером. «Упоенное победой, — резюмировало оно, — немецкое правительство совместно с итальянским без ведома правительства СССР, нарушая соглашение от 23.8.1939 года, решают судьбу балканских народов». В заключение делалось многозначительное предостережение, что немцы смотрят на Балканы как на «новый плацдарм для будущей схватки с СССР»{321}. За два дня до отъезда Молотова Голиков проинформировал Кремль, что немцы завершили развертывание 15–17 дивизий на территории, прилегающей к Дунаю, готовясь захватить Салоники. В Болгарии тайно объявлена частичная мобилизация, военные академии закрыты, чтобы дать возможность кадетам присоединиться к своим частям. Кроме того, генерал фон Ингельбарт прикомандирован к болгарскому Генеральному штабу, в то время как 14 «Мессершмидтов» переброшены в Софию и размещены на скрытых позициях. Категоричный вывод Голикова не оставлял сомнений в том, что Германия продолжает стягивать войска к Балканам. Он не исключал возможности нападения на Грецию в ближайшем будущем с целью сокрушить ее сопротивление вместе с Италией, захватить Балканский полуостров и использовать его как плацдарм для дальнейших действий против Турции и английских колоний. Однако, предупреждал он, в то же время Германия принимает меры, направленные против Советского Союза (развертывание войск в районе Кракова и Лодзи и вербовка украинских резервистов){322}. Агент «Метеор» в Берлине подтвердил эту информацию, процитировав мнение Шнурре, будто Гитлер намерен «разрешить вопросы на востоке военными действиями»{323}.

Сталину было ясно, что берлинская встреча является четким водоразделом в отношениях с Германией. На основе информации, скопившейся на его столе, он составил два сценария. Первый предполагал неизбежную войну. Второй, который он находил предпочтительным, предусматривал предварительные переговоры, предшествующие мирной конференции. В обоих случаях главное значение он придавал контролю над Проливами и присутствию в Болгарии. Неопределенность позиции Сталина отражала колебания Гитлера. Многочисленные свидетельства подготовки Германии к войне, находившиеся в распоряжении русских, опровергались действиями Шуленбурга и сведениями об усилиях Риббентропа по созданию Континентального блока. Наиболее важную и достоверную информацию по этому поводу Сталину передал Берия за две недели до берлинской встречи. Полковник Клейст из ведомства Риббентропа сообщал о встрече Гитлера и Риббентропа в Берхтесгадене и обсуждении «политического наступления». Гитлер и Риббентроп рассчитывали, что результатом конференции будет изоляция Англии и «уничтожение иллюзий насчет возможной помощи Англии со стороны третьих держав», ведущее к компромиссному миру. Франция и Испания присоединятся к Оси, и «будет оказано сильное давление на Советский Союз, чтобы вынудить его пойти на политическое соглашение с Германией, которое покажет всему миру, что СССР ни в коем случае не останется нейтральным, а будет активно бороться против Англии за новый порядок в Европе». Позднее Германия намеревалась способствовать заключению пакта между Советским Союзом и Японией, «чтобы показать миру полный контакт и единение между четырьмя державами и тем самым удержать США от оказания эффективной помощи Англии»{324}.

Болгарский коридор к турецким Проливам

Таким образом, советская позиция на берлинской конференции была продиктована не чрезмерными аппетитами, а, скорее, осознанием германской угрозы на Балканах и в Проливах. Россо, итальянский посол в Москве и доверенное лицо Шуленбурга, кратко выразил это так:

«Немцы поставили заслон: движение на юг остановлено, нефть в руках немцев, через Констанцу немцы вышли к Черному морю, Дунай стал немецкой рекой. Это первое дипломатическое поражение товарища Сталина, который привык получать большую прибыль с малым риском, и поражение тем более унизительное, что оно хоронит мечту, наиболее близкую русской душе на протяжении веков: мечту о южном меридиане»{325}.

С запозданием дошло и до британского Генерального штаба, что, оккупировав Румынию, Германия сможет не только заполучить нефть, но и «воспрепятствовать любому дальнейшему продвижению русских к Проливам. Теперь она близка к тому, чтобы полностью отрезать Советский Союз от мировых океанов на Севере, на Балтике и на Черном море». Советский Союз поэтому «способен предпринять любые шаги, вплоть до войны, с целью помешать проникновению немцев в Турцию и на Средний Восток, так как оно представляет прогрессирующую угрозу его интересам на Черном море и кавказским нефтепромыслам»{326}.

Считая себя великим тактиком{327}, Сталин избрал необыкновенно реалистичный подход, защищая российские национальные интересы, которые следует в значительной степени рассматривать в историческом контексте борьбы за господство в Европе и на Балканах в XIX в. Балканы считались передовой линией, где следовало остановить Гитлера, а турецкие Проливы становились ключом к безопасности Советского Союза. Сталин даже отождествлял себя не с кем иным, как с историком Милюковым, министром иностранных дел либералов в I Думе и заклятым врагом Ленина, даже после Февральской революции настаивавшим на необходимости добиваться контроля над Босфором{328}.

Этими соображениями в гораздо большей степени, чем ненасытным аппетитом или желанием принести коммунизм в Европу на остриях штыков, диктовалась позиция Сталина на берлинской конференции. По счастью, директива по ведению переговоров, продиктованная Молотову на сталинской даче и записанная его рукой, дает редкую возможность бросить взгляд на то, как творилась советская дипломатия в то время. В первую очередь ставилась главная цель поездки — не добиваться соглашения, а раскрыть «истинную подоплеку предложений Германии по новому порядку в Европе», роли в нем Советского Союза и германской идеи о разделе «сфер интереса в Европе, а также на Ближнем и Среднем Востоке». Заключение соглашения откладывалось до будущего визита Риббентропа в Москву. Лейтмотивом директивы, помимо Финляндии (где, как предполагалось, сферы интересов уже были установлены), стали существенные интересы советской безопасности на Балканах. На первом месте стояли повторные требования установления советского контроля над устьем Дуная, сопровождавшиеся выражением «недовольства германскими гарантиями Румынии». Кульминационным пунктом директивы являлось ультимативное требование участия Советского Союза в решении «судьбы Турции». Молотов также должен был выдвинуть условие консультаций по разногласиям относительно будущего Венгрии, Румынии и Югославии. Хотя и в сжатой форме, однако инструкции не оставляли сомнений по поводу главного интереса Сталина: «Болгария — основной вопрос переговоров — должна по соглашению с Германией] и И[талией] войти в сферу интересов СССР на таком же основании, какое выдвигалось Германией и Италией в случае с Румынией, с правом ввода советских войск в Болгарию». Объявление Болгарии советской сферой влияния, как мы вскоре увидим{329}, служило необходимой предпосылкой для контроля над Проливами.

Ввиду позднейших предположений, будто Германия и Советский Союз сговаривались в Берлине о разделе Британской империи, следует подчеркнуть, что в директиве не упоминалось о каких-либо советских интересах за пределами Балкан и Европы, а фактически даже провозглашалось сохранение Британской империи. Для Сталина оказались очень убедительны весьма небольшие успехи немцев в Битве за Англию и итальянцев на Балканах и в Северной Африке, а также тот факт, что «британский флот все еще господствует на Среднем Востоке»{330}. Утверждение Майского накануне отъезда Молотова, что Англию не стоит сбрасывать со счетов, кардинально повлияло на определение задач встречи. Черчилль говорил советскому послу, когда люфтваффе начала массированную бомбежку Лондона: «Надо выжить ближайшие три месяца, а дальше видно будет». Четыре месяца пролетели, и Майский готов был голову прозакладывать: