Юрий Мухин - Генеральская мафия — от Кутузова до Жукова Страница 22

После Бородина уверенность Беннигсена, Барклая и того же Ермолова в том, что они своим умом способны Наполеона разгромить, возросла, слов нет. А возросла ли уверенность Кутузова в том, что он своим умом способен разгромить Наполеона? А с чего было взяться этой уверенности?

Бородинская битва была громадной победой русской армии над собой. Говоря образно, под Бородино русская армия напилась крови самой сильной армии Европы и поняла, что это, оказывается, сладко!

Воодушевление войск было столь велико, что Кутузов в очередной раз обманул армию и объявил, что завтра продолжит сражение. Ермолов вспоминает: «Начальники и подчинённые, вообще все, приняли объявление с восторгом!.. Адъютант мой артиллерии поручик Граббе был послан с сим объявлением. В нескольких полках приглашаем он был сойти с лошади, офицеры целовали за радостную весть, нижние чины приняли её с удовольствием».

Однако, повторю, у Кутузова не было веры в то, что он способен победить Наполеона. Поэтому, объявив о намерении остаться и драться на Бородинском поле, Кутузов тут же, как вы уже поняли, приказал составить диспозицию на отступление, и ночью русские войска, выслав вперёд раненых и обозы, начали отходить на Москву.

Оставление Москвы

Точно так же, подойдя к Москве и пообещав: «Скорее часть при стенах Москвы, нежели предать ее в руки врагов», Кутузов неутомимо искал, на кого бы переложить ответственность за сдачу Москвы без боя.

Генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин пообещал: «Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите её пылающую!» — сообщает Ермолов и делает свой комментарий к этому разговору: «Граф Ростопчин уехал, не получив решительного отзыва князя Кутузова. Ему по сердцу было предложение графа Ростопчина, но незадолго пред сим клялся он своими седыми волосами, что неприятелю нет другого пути к Москве, как чрез его тело. Он не остановился бы оставить Москву, если бы не ему могла быть присвоена первая мысль о том». Переложить на Ростопчина ответственность за сдачу французам Москвы Кутузов точно не мог.

Но мысль об оставлении Москвы владела и Барклаем де Толли. Военный министр осуществлял задуманную ещё до войны стратегию заманивания французов в глубь России, Барклай изначально готовил к этому и армию, и Россию. Скажем, к тому времени пехотные полки по штату имели три батальона, но даже в Бородинском бою их было всего по два потому, что один батальон каждого полка уже был в тылу и на его базе обучались уже призванные рекруты, предназначенные для резкого усиления численности армии. Барклай хотел иметь армию, намного превосходящую по силам французскую армию, и ему нужно было время.

Однако главнокомандующим был Кутузов, и принимать решение надо было ему.

И Кутузов находит выход — любимый выход безответственного бюрократа: 1 сентября он созывает военный совет с явной целью — возложить на совет ответственность за сдачу Москвы. Этот совет собрался в 8 часов вечера в подмосковной деревне Фили.

Соответственно, Кутузов провел его крайне подло. По закону и здравому смыслу на Военном совете первыми должны высказываться «за» или «против» самые младшие по чину и должности. Если первыми выскажутся начальники, то как тогда младшие по чину смогут высказать своё мнение, если оно противоречит мнению начальника? Они ведь будут подрывать авторитет начальника. Но Кутузов взял и дал первое слово Барклаю де Толли, мало того, что командующему 1-й Западной армией, в которую уже были влиты и остатки 2-й армии, но и военному министру России! То есть вообще самому старшему начальнику после себя.

Барклай сказал следующее: «…Потеря Москвы будет чувствительною для государя, но не будет внезапным для него происшествием, к окончанию войны его не наклонит и решительная воля его продолжать её с твёрдостию. Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но сберегши армию, ещё не уничтожаются надежды Отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством. Успеют присоединиться, в разных местах за Москвою приуготовляемые, войска; туда же заблаговременно перемещены все рекрутские депо. В Казани учреждён вновь литейный завод; основан новый ружейный завод Киевский; в Туле оканчиваются ружья из остатков прежнего металла. Киевский арсенал вывезен; порох, изготовленный в заводах, переделан в артиллерийские снаряды и патроны и отправлен внутрь России». Ну и что теперь осталось говорить младшим по чину и должности (а таковыми тут были все, кроме Кутузова) после того, как военный министр предложил оставить Москву?

Тем не менее совет протекал не так, как предполагал Кутузов. После Барклая, наконец, дали слово самому младшему — Ермолову. Он сообщает: «Не решился я, как офицер, не довольно еще известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот вёрст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения произведёт между ними большое замешательство, которым его светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах».

Заметьте, что Ермолов не предлагал «дать Наполеону бой», он предлагал атаковать его! Ведь надо понять бой. Когда тебя атакуют, то волей-неволей кажется, что враг сильней тебя. Он же не дурак и раз прёт на тебя, значит, уверен, что он тебя убьёт, а не ты его. И обратный эффект такой же: раз командиры ведут в атаку, значит, уверены, что мы сильнее. Ермолов предлагал воспользоваться тем, что дух армии поднялся после Бородина, и предлагал усилить армию инициативой командующего. Только Ермолов не предполагал, какой ужас у «его светлости» вызовет идея командовать боем с Наполеоном, да еще и по своей инициативе: «С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность. Слишком поспешно изъявил он свое негодование, ибо не мог сомневаться, что многих мнения будут гораздо благоразумнейшие, на которые мог опираться».

То, что теперь уже и сам Кутузов показал совету свое мнение сдать Наполеону Москву, превратило совет в фарс. Тем не менее генералы продолжали высказываться: «Генерал-лейтенант Уваров дал одним словом согласие на отступление. Генерал-лейтенант Коновницын был мнения атаковать. Оно принадлежало ему как офицеру предприимчивому и неустрашимому, но не была испытана способность его обнимать обширные и многосложные соображения».

Остерман-Толстой высказался за оставление Москвы: «Генерал Дохтуров говорил, что хорошо бы идти навстречу неприятелю, но после потери в Бородинском сражении многих из частных начальников, на места которых поступившие другие, мало известные, будучи по необходимости исполнителями распоряжений, не представляют достаточного ручательства в успехе их, и потому предлагает отступать».

И подошла очередь Беннигсена:

«Генерал барон Беннигсен, известный знанием военного искусства, более всех современников испытанный в войне против Наполеона, дал мнение атаковать, подтверждающее изложенное мною. Уверенный, что он основал его на вернейших расчетах правдоподобия в успехе или по крайней мере на возможности не быть подавленными в сопротивлении, много я был ободрен им, но, конечно, были удивленные предложением. Генерал-лейтенант граф Остерман был согласен отступить, но, опровергая предложение действовать наступательно, спросил барона Беннигсена, может ли он удостоверить в успехе? С непоколебимою холодностию его, едва обратясь к нему, Беннигсен отвечал: «Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет, а еще менее надобно было бы его мнение»».

Из замечания Ермолова о том, что Беннигсен ответил Остерману очень холодно, мы понимаем, что у них были не очень хорошие отношения, что стоит помнить, когда дойдем до сражения под Тарутино.

Потом приехал Раевский, его ввели в курс дела, и он проголосовал за сдачу Москвы. Итак, пять генералов высказались за сдачу Москвы французам и всего три — за атаку. Усилиями Кутузова счёт был хотя и минимальный, но всё же тот, что ему и требовался.

Однако есть и еще одна версия того, как проходил совет. Из Журнала военных действий о Военном совете в Филях 1 сентября 1812 г.:

«Члены, составлявшие оный, были следующие: фельдмаршал князь Кутузов, генералы: Барклай де Толли, Беннигсен и Дохтуров; генерал-лейтенанты: граф Остерман и Коновницын, генерал-майор и начальник главного штаба Ермолов и генерал-квартирмейстер полковник Толь.