Александр Брикнер - История Петра Великого Страница 22

Однако и после удаления Софьи Петр несколько лет еще не занимался политикой. До Азовских походов он предоставлял управление делами другим лицам и посвящал свое время любимым занятиям, учению, увеселениям.

Мало того, были и после падения Софьи разные случаи, свидетельствовавшие о том, что Петр не имел влияния и тогда, когда он по-настоящему должен был и желал иметь влияние. Укажем на некоторые примеры такого рода.

Мы увидим позже, что тотчас же после государственного переворота 1689 года завязались близкие отношения между Петром и генералом Гордоном. Царь нуждался в нем как в наставнике в области военной техники, как в собеседнике, вообще полезном своим многосторонним образованием. Он видел Гордона чуть ли не ежедневно. Однако патриарх Иоаким, который после падения Медведева упрочил свое положение при дворе, играл важную роль и имел сильное влияние, — не любил иностранцев, осуждал и прежде представление им должностей офицеров и был недоволен их положением в кругах высшего общества и при дворе. Неудачу Крымских походов патриарх приписывал участию в них «еретиков». Когда шли приготовления ко второму Крымскому походу, патриарх в сильных выражениях говорил о Гордоне, утверждая, что нельзя надеяться на успех русского войска, если этим войском будет командовать еретик. «Вельможи, — рассказывает Гордон, — улыбались и не обращали внимания на слова патриарха» [143].

Тем важнее оказывается следующий факт.

Несколько месяцев спустя после государственного переворота Гордон, по случаю празднования рождения царевича Алексея Петровича (в феврале 1690 года), был приглашен к торжественному столу. Однако он не мог участвовать в обеде, потому что патриарх объявил решительно, что иноземцам в таких случаях бывать при дворе негоже. Можно думать, что Петру этот эпизод очень не понравился. Желая показать внимание оскорбленному генералу, он на другой же день после этого происшествия пригласил его отобедать с ним где-то за городом. На возвратном пути оттуда царь дружески беседовал с Гордоном [144].

Впрочем, и кроме патриарха были люди, не любившие иностранцев. Скоро после государственного переворота 1689 года были приняты разные меры, свидетельствовавшие о некоторой неприязни к иноземцам. В то время, когда отношения между Петром и иноземцами становились со дня на день более близкими (например, в почтовом ведомстве были приняты меры для затруднения сообщения с Западом), почтмейстеру Виниусу было поручено просматривать все частные письма, прибывавшие из-за границы или отправляемые туда, и, смотря по содержанию, уничтожать из них те, в которых заключалось что-либо предосудительное. Об этих произвольных действиях администрации мы узнаем некоторые любопытные подробности из жалоб находившегося тогда в Москве польского резидента, а также из переписки генерала Гордона с сыном Джемсом [145].

На иностранцев вообще тогда смотрели косо в России. Недаром в то время Гордон советовал сыну, желавшему вступить в русскую службу, выждать более благоприятных обстоятельств [146]. К этому же времени относится изгнание иезуитов из России, а также сожжение на костре еретика Кульмана. Петр, вероятно, не принимал никакого участия в подобных делах. Очевидно, во всем этом важнейшую роль играл патриарх, бывший виновником некоторой реакции после эпохи западничества князя Василия Васильевича Голицына.

Патриарх Иоаким умер 17 марта 1690 года, значит, спустя несколько месяцев после государственного переворота. Завещание, оставленное им, объясняет нам, почему именно к этому времени относится распоряжение, затрудняющее приезд иноземцев в Россию [147], и запрос, сделанный жителям Немецкой слободы, на основании каких прав или привилегий они там построили протестантские церкви. В завещании, между прочим, сказано следующее: «Молю царей и Спасителем, нашим Богом, заповедываю, да возбранят проклятым еретикам-иноверцам начальствовать в их государских полках над служилыми людьми, но да велят отставить их, врагов христианских, от полковых дел всесовершенно, потому что иноверцы с нами, православными христианами, в вере неединомысленны, в преданиях отеческих не согласны церкви, матери нашей, чужды, — какая же может быть помощь от них, проклятых еретиков, православному воинству!» [148] В этом роде патриарх пишет подробно о том, что не должно иметь «общения с латины, лютеры, кальвины, безбожными татары», а в заключение сказано: «Дивлюсь я царским палатным советникам и правителям, которые бывали в чужих краях на посольствах: разве не видели они, что в каждом государстве есть свои нравы, обычаи, одежды, что людям иной веры там никаких достоинств не дают и чужеземцам молитвенных храмов строить не дозволяют? Есть ли где в немецких землях благочестивые веры церковь? Нет ни одной! А здесь, чего и не бывало, то еретикам дозволено: строить себе еретических проклятых сборищ молбищные храмины, в которых благочестивых людей злобно клянут и лают идолопоклонниками и безбожниками» [149].

Впрочем, и мать Петра, царица Наталья Кирилловна, как кажется, разделяла воззрения патриарха Иоакима. Мы, по крайней мере, знаем о следующем случае нанесенной царицей иноземцам обиды. 27 августа 1690 года, празднуя день своего тезоименитства, она жаловала из собственных рук чаркой вина всех русских сановников, в том числе полковников стрелецких, также гостей и купцов, но генералов и полковников иноземных не удостоила этой чести и в чертоги свои не впустила. В тот самый день оскорбили иностранцев и тем, что гости и купцы при приеме занимали место выше их [150]. Иноземцы считали себя обиженными тем более, что именно в то время сам Петр ежедневно находился в их обществе, ел и пил с ними.

Из следующего эпизода видно, что влияние Петра, даже после кончины патриарха Иоакима, было слабым, ограниченным. Петр желал избрания в патриархи псковского митрополита Маркелла, тогда как царица Наталья Кирилловна и некоторые духовные лица, опасаясь учености и веротерпимости Маркелла, стояли за избрание казанского митрополита Адриана. Опасались, пишет Гордон, что Маркелл, сделавшись патриархом, станет покровительствовать католикам и вообще приверженцам других исповеданий. Игумен Спасского монастыря передал царице записку, в которой заключалось обвинение Маркелла в ереси. «Однако, — заключает Гордон свой рассказ, — царь Петр держался твердо стороны Маркелла и со старшим царем и со всем двором удалился в Коломенское» [151].

Когда Петр впоследствии, в 1697 году, был проездом в Митаве, он, как кажется, смеясь, рассказывал самим иностранцам об этом случае. Вот что пишет некто Бломберг, сообщая о пребывании царя в Митаве: «Царь рассказал нам следующую историю: когда умер последний патриарх московский, он желал назначить на это место человека ученого, который много путешествовал и говорил по-латински, по-итальянски и по-французски; но русские шумным образом умоляли царя не назначать такого человека, а именно по следующим причинам: во-первых, потому, что он знал варварские языки, во-вторых, что его борода не была достаточно велика и не соответствовала сану патриарха, в-третьих, что его кучер сидел обыкновенно на козлах, а не на лошади, как требует обычай» [152].

Из следующего письма Гордона к одному знакомому в Лондоне видно также ничтожное влияние Петра на управление делами в это время. 29 июля Гордон пишет: «Я все еще при дворе, что причиняет мне большие расходы и много беспокойства. Когда молодой царь сам возьмет на себя управление государством, тогда я, без сомнения, получу удовлетворение» [153].

О влиянии и силе партии, враждебной людям, окружавшим Петра, свидетельствует следующее обстоятельство. Когда царь в 1692 году был опасно болен, то люди, близкие к нему, — Лефорт, князь Борис Голицын, Апраксин, Плещеев — на всякий случай запаслись лошадьми в намерении бежать из Москвы [154].

По крайней мере, в частной жизни, в своих занятиях и увеселениях Петр пользовался совершенной свободой. Он окружал себя иностранцами, не обращая внимания на то, что этим нарушал господствовавшие до того обычаи, оскорблял национальное чувство и патриотизм своих родственников, родных матери и жены и многих вельмож, вызывал осуждение народа, твердо державшегося старых обычаев. Петр был убежден в необходимости учиться в школе иностранцев и, таким образом, сделался постоянным гостем в Немецкой слободе.

До 1689 года отношения Петра к иностранцам ограничивались знакомством с доктором фан дер Гульстом, с ремесленниками, например Тиммерманом и Б рантом, и с военными, например полковником Менгденом. Зато ко времени после государственного переворота относится его близкое знакомство с двумя иностранцами, влияние которых на царя сделалось чрезвычайно важным, именно: с Гордоном и Лефортом.