Дмитрий Волкогонов - Троцкий. «Демон революции» Страница 22

Дерзкий побег удался. С помощью Н. Седовой Троцкий укрылся в Финляндии, где повстречался и с Лениным, и с Мартовым, которые жили в соседних селениях. Троцкий почувствовал, что «меньшевики каялись в безумствах 1905 года», а большевики считали, что надо было действовать решительнее. Мартов, как всегда, блистал «множеством мыслей, тонких, блестящих, но не было одной мысли, самой главной…». А Ленин, по словам Троцкого, «одобрял в беседе мои тюремные работы, но укорял за то, что я не делаю необходимого организационного вывода, т.е. не перехожу на сторону большевиков. Он был прав»{101}.

Следует заметить, что при написании собственной автобиографии Троцкий всячески пытался приуменьшить разногласия, которые были в то время между ним и Лениным, многократно повторял, что, хотя он и не был в лагере большевиков, мол, из меньшевистского лагеря он тоже ушел. Это не так. До 1917 года Троцкий почти постоянно в оппозиции к Ленину, а временами ведет против него настоящую войну, часто не очень заботясь в выборе выражений. Полемизируя с Лениным, Троцкий говорит с ним в той же тональности, какую и вождь РСДРП позволяет себе в отношении своих оппонентов. Троцкий оперирует «полемической шваброй» Ленина, которому «не хватает гибкости мысли», высмеивает «ленинские заклинания», его окрики и «распущенно-демагогические строки». Ленин, по словам Троцкого, не «убедит, а утомит читателя всей этой философией», порой «огревая его по темени…». Не останавливается Троцкий, разбирая философскую работу вождя, и перед заявлением: «…диалектике нечего делать с тов. Лениным»{102}. Бульварный тон полемики был не только у Троцкого, но и у Ленина (еще в большей степени) и других русских революционеров.

Хотя по своим мировоззренческим установкам Троцкий был «леваком», тем не менее ему были присущи и идеи реформизма, что было обусловлено в значительной мере его окружением на Западе и личными симпатиями и связями. До поры до времени ему удавалось совмещать радикализм с реформизмом. Этот политический и идейный дуализм как характерная черта портрета революционера сохранился у Троцкого до бурных месяцев 1917 года.

После весьма прохладной и недолгой встречи с Лениным Троцкий укрылся в незаметном местечке Огльбю. Используя адреса в Гельсингфорсе, которые ему дал Владимир Ильич, беглец смог организовать свой выезд в Стокгольм. Здесь ему очень помогли сохранившиеся после ареста сапоги: в подметке хранился фальшивый паспорт, а в каблуках – золотые червонцы, переданные отцом. Я только одного не могу утверждать: был ли это паспорт на имя отставного «прапорщика Арбузова»…

«Венская глава»

Десять следующих лет Троцкий провел за границей. Это была его вторая эмиграция, второй «бивуак». Семь лет из этих десяти семья Троцкого прожила в Вене. Этот период революционер иногда именовал «венской главой». К ней в качестве «приложения» примыкали периоды последующего вынужденного пребывания в Швейцарии, Франции, Испании и, наконец, в Америке.

В то время он много писал, но это, как правило, была интерпретация пережитого; много ездил и выступал, но рефераты были по сути прежними; сотрудничал с австрийскими социалистами, продолжая считать западных социал-демократов полуреволюционерами…

Вена оказалась долгой паузой в бурной жизни певца перманентной революции. Но для понимания натуры Троцкого венский период дает немало. В какой-то степени был прав Сталин, утверждая, что сила Троцкого особенно видна тогда, когда революция идет в гору, на подъем, а слабость – когда революция отступает и терпит поражение. Троцкий – человек действия. Обреченный на пассивное долгое выжидание, он сосредоточился на журналистской деятельности и поддержании активных связей с русскими эмигрантами, западными социал-демократами, известными практиками и теоретиками марксизма. Даже V («лондонский») съезд РСДРП, формально объединивший большевиков и меньшевиков, не вдохнул новой энергии в Троцкого.

Здесь впервые произошла «касательная» встреча Троцкого с большевиком из Тифлиса Джугашвили (на съезде тот был под псевдонимом Иванович). Троцкий вспоминал позже, что просто не заметил молчаливого кавказца, который за три недели съезда ни разу не попросил слова, хотя однажды для этого был прямой повод, когда делегаты обсуждали вопрос о партизанских выступлениях и экспроприациях. Съезд запретил «какое бы то ни было участие в партизанских выступлениях и экспроприациях или содействие им…»{103}. Хотя Ленин и другие руководители не только знали об этих экспроприациях, но и использовали денежные средства, полученные этим преступным способом. А Джугашвили, как указывает ряд свидетельств, имел к экспроприации непосредственное отношение. В последующем Троцкий будет неоднократно на этом настаивать. В 1930 году, после депортации, в большой статье «К политической биографии Сталина» изгнанник напишет: «В 1907 году Сталин принимает участие в экспроприации тифлисского банка… Приходится, однако, изумляться, почему этот факт трусливо устранен из всех официальных биографий Сталина?»{104} Но будущий генсек и диктатор громадного государства, видимо, имел свое суждение об экспроприациях. Так или иначе, публично своего мнения по этому поводу он не высказал ни тогда, ни потом.

Джугашвили, конечно, обратил внимание на худощавого молодого человека с голубыми глазами и пышной шевелюрой, в пенсне, очень уверенно державшегося во время выступлений. Сталин не мог не заметить, что во время перерывов между заседаниями вокруг Троцкого всегда группировались люди; он как бы притягивал их к себе, о чем-то споря или что-то рассказывая. О таких людях обычно говорили «душа общества».

Троцкий на съезде получил возможность изложить некоторые постулаты своей теории перманентной революции, подчеркнув особо, что для ее успеха необходим союз пролетариата и крестьянства. Хотя по существу коренных вопросов Троцкий был близок к позиции Ленина, старые узы с правым крылом Российской социал-демократии держали его цепко. При голосованиях за многочисленные резолюции Троцкий выступал за проект то большевиков, то меньшевиков, но все время казалось, что между ним и Лениным намечается мир. Кстати, этому пытался способствовать М. Горький, присутствовавший на ряде заседаний. Но все напрасно. Троцкий, похоже, упивался своей независимостью, неортодоксальностью и оригинальностью. Он уже вкусил славы, известности и понимал, что может добиться большего, если пойдет вразрез с партийной линией и покажет свою независимость. Часто его заявления, реплики, позиция диктовались соображениями личностного характера. Не случайно Ленин в своем письме к Горькому после V съезда писал, что поступки Троцкого во многом объясняются позерством{105}.

Вернувшись из Лондона через Берлин, где его ждала Н.И. Седова, Троцкий с семьей бросил якорь в Вене. К этому периоду относятся его многие новые политические и идейные знакомства, возобновление старых, глубокое проникновение в социалистическое движение в Европе. Пожалуй, ни один российский революционер того времени не был боґльшим «европейцем», чем Троцкий. Блестяще владея немецким и французским языками, слабее английским, «любовник революции» был своим у социал-демократов Германии, Франции, Швейцарии, Англии. Везде у него были близкие знакомые, журналистские интересы, планы на издание своих работ.

Прежде всего он возобновил тесные связи с Парвусом, социал-демократом, выходцем из России, который, как и Троцкий, «приезжал» в революцию 1905 года и, как и он, был приговорен к ссылке в Сибирь. Парвусу удалось бежать. Это был высокообразованный марксист, выдвинувший основные элементы концепции перманентной революции, которые его друг основательно у него заимствовал. (Подробнее об этом мы поговорим в четвертой главе.) Троцкий не скрывал, что в молодые годы он многому научился у Александра Львовича.

Троцкий до смерти Парвуса (в 1924 г.) сохранил к нему личные теплые чувства. Этот человек познакомил его в 1907 году с «папой» II Интернационала Карлом Каутским. Вот как описывал первую встречу с ним Троцкий: «Беленький, веселый старичок с ясными голубыми глазами приветствовал меня по-русски: «Здравствуйте!» В совокупности с тем, что я знал о Каутском из его книг, это создавало очень привлекательный образ. Особенно подкупало отсутствие суетности, что, как я понял впоследствии, было результатом бесспорности в то время его авторитета и вытекавшего отсюда внутреннего спокойствия… Его ум угловат, сух, лишен находчивости, не психологичен, оценки схематичны, шутки банальны»{106}. Но масштабность мышления Каутского поразила его. Когда прощались с Каутским, Троцкому показалось, что все были ниже на голову этого маленького старичка.

Потом Троцкий напишет уже совсем по-другому об этом теоретике. Не останется и тени восхищения им: «Весь авторитет Каутского держался на примирении оппортунизма в политике с марксизмом в теории… Война принесла развязку, раскрыв в первый же день всю ложь и гниль каутскианства… «Интернационал есть инструмент мира, а не войны» – Каутский ухватился за эту пошлость, как за якорь спасения». Этот человек, продолжал безжалостно Троцкий, «разрабатывая марксизм в квакерском направлении, ползал на четвереньках перед Вильсоном…»{107}. Хотя сегодня ясно видна историческая правота Каутского, а не большевиков.