Анна Романова - Петр Первый. Император Всероссийский Страница 22

– Да какой там гриву, – отмахнулся Меншиков, – его и ковать-то только с Ерошкой можно.

– Что за Ерошка? – удивился царь и пристально оглядел конюшню.

– Да есть тут у меня юродивый один. Родился, понимаешь, полумертвым… ну, повитуха так подумала, синюшного младенца приняв. А поди ж ты, закричал шельмец, – Меншиков одобрительно прицокнул языком. – Понимает через раз, не говорит. Но животных страсть как любит. И животные его любят. Вот я его на конюшне и пригрел. Хороший он, и лошади при нем спокойные. Сатана только Ерошку и признает, тот ему в ухо пошепчет чего-то, скотина и успокаивается. Да только ненадолго, и под седло все не идет, сволочь хитрая.

– Взнуздаем, – отмахнулся царь, жадно разглядывая коня. – Продашь мне зверя, майн херц?

– Да бог с тобой, государь, я тебе его так подарю, – сделал невинное лицо хитрый Меншиков, – как знал, что тебе эта животина по душе тебе придется.

– Ну что, граф, не струсил? – обернулся Петр к Апраксину и хлопнул того по плечу.

– А и не струсил, – молодцевато ответил тот. – Давайте сюда это чудище.

Царь нехорошо усмехнулся:

– Алексашка, зови своего юродивого, пускай коня выводит на круг!

Меншиков что-то крикнул челяди, и к мужчинам подошел высокий худой парень с простым и каким-то странным лицом. Царь сначала не сообразил, что не так, но потом увидел, что глаза Ерошкины были пустыми, будто незрячими. Такие глаза бывают у слепых и пророков на иконах церковных.

Ерошка подошел к стойлу, поцокал успокаивающе языком. Сатана остановился, повел ушами, посмотрел на дурачка и замер. Ерошка причмокнул ему губами и протянул яблоко-паданку, уже мягкое и чуть подгнившее с одного бока. Конь, медленно переступая копытами, приблизился к Ерошке и осторожно, даже деликатно, взял угощение с ладони, прихватив пальцы бархатными губами, и задумчиво захрустел, жмуря довольные глаза. Дурачок поцеловал коня в нос, ласково погладил по округлым щекам, взял перекинутое на стойле седло и начал что-то тихо нашептывать коню, перебрасывая ему на спину седло и затягивая ремни.

Царь так и не смог разобрать, что тот говорил животному, но Сатана, до этого плясавший чертом в стойле, понурил гривастую голову и послушно пошел за дурачком, будто был не скакуном арабским, а простой крестьянской кобылой, измотанной ежедневным тяжелым трудом.

Апраксин в нетерпении застучал хлыстом по английским сапогам для верховой езды. Разодетый франтом граф действительно производил впечатление своей гусарской выправкой и широким разворотом плеч, а бесстрашный и спокойный взгляд добавлял его образу завершающую нотку мужественности.

Петр почти с завистью посмотрел на графа. Молод, да еще и хорош собой. Но ведь Мария все равно любит его, а не этого лощеного красавца, – как бы горд профиль ни был, все равно царь есть царь. И тут вдруг подумалось Петру: а хотела бы его Машенька так же сильно, любила бы так страстно, если бы не все те привилегии, которые открывала перед ней дверь в царскую спальню? Петр спешно отогнал от себя злые мысли.

Граф гарцевал на коне, изо всех сил пытающемся сбросить с себя наездника, однако Апраксин держался на удивление крепко, хоть периодически и съезжал с гладких боков скакуна. Однако удача, видимо, была на стороне графа, и спустя некоторое время беснующийся конь покорился человеку. Вспотевший Апраксин лихо спрыгнул с Сатаны, напоследок пребольно шлепнув того хлыстом по ушам.

– И не таких обкатывали! – самодовольно заявил граф, отряхивая одежду от пыли.

Ерошка, спотыкаясь, подбежал к запыхавшемуся коню, схватил его за узду и начал что-то шептать, наглаживая израненные, тяжело вздымающиеся бока. С ненавистью взглянув на графа, слуга повел скакуна в стойло, сдавленно всхлипывая и утирая рукавом текущие слезы.

Вечером граф настоял на том, чтобы пригласить всех дам и показать им, как он сумел справиться с норовистой скотиной. Было это хвастовством чистой воды, но даже ревнивый царь признавал, что смелости Апраксину не занимать, да и с лошадьми он управляться умеет.

Велев подать закуски и чай все в той же беседке, где днем состоялся обед, царь с Меншиковым обсуждали новые породы борзых и пригодность их для охоты на вепря и медведя. Апраксин, красуясь, подъехал к беседке на Сатане.

Женщины удивленно ахнули и замерли от восторга – конь грациозно вез всадника, олицетворяя собой настоящую покорность и истинное послушание. Одно движение шпоры – и Сатана медленно преклонил колени перед дамами. Петр заметно занервничал. Не стоит такую дикую скотину близко подпускать, ох не стоит. Не той породы конь, чтобы так легко сдаться. Чуть что, уйдет в галоп или взбрыкнет… да вот только Апраксин, потерявший голову от восхищенного взгляда любимой, совершенно об этом не думал.

Мария, очарованная статью всадника и скакуна, как заколдованная встала и протянула коню ладошку с кубиком белого сахара. Сатана насторожил уши, но не отдернул головы, и девушка, привыкшая в своем родном доме к лошадям, доверчиво подошла поближе. Внезапно конь заливисто заржал и, вскинул передние копыта, сильно ударив Марию прямо в живот. От удара та отлетела на несколько метров и замерла на земле изломанной куклой. Не успев опомниться, Петр услышал истошный крик Апраксина, который увидев, что стало с Марией, потерял контроль над скакуном. Тот помчался прочь, волоча за собой наездника, нога которого запуталась в стремени. Подбежав к неподвижно лежащей Марии, Петр с Александром отшатнулись. В лице девушки не было ни кровинки, а грудь ее практически не вздымалась под запыленной тканью платья. Дарья же осталась сидеть, как прикованная, – она видела незаметное движение императрицы, которая, дождавшись, когда Мария подойдет к коню, хладнокровно направила ему в глаз солнечный блик, отраженный одним из ее украшений.

– Машенька, девочка моя, – растерянно шептал царь, пытаясь поднять ее на руки, однако отяжелевшее тело словно не желало отрываться от земли. Меншиков же тем временем кликнул челядь, с помощью которой пострадавшую графиню перенесли в гостиную. Смочив виски и губы Марии водкой, лекарь пощупал пульс девушки, осмотрел ее живот и грустно покачал седой головой. Засуетились слуги. Спешно отправили экипаж за дворцовым лекарем. Но было уже слишком поздно – этой же ночью выкинула Мария мертвого ребенка, и сама чуть было не померла.

– Мама, мама-а-а… – голова Марии моталась по подушке из стороны в сторону. Девушка бредила. Ей казалось, что кто-то черный и страшный разрывает ее надвое, выдирает из ее чрева ребенка и уносит его прочь. Петр, будучи не в силах больше выносить стоны любовницы, вышел из комнаты и поднялся в покои Екатерины. Та сидела у туалетного столика и с отсутствующим видом расчесывала распущенные волосы.

– Как она? – спросила императрица у молчащего Петра, отложила гребень и, не дождавшись ответа, подошла к царю.

– Господи, за что ж несчастье-то такое? – прошептала Екатерина и обняла супруга, который словно обмер, почувствовав знакомый запах и ощутив родное тепло. Обняв жену в ответ, царь зарылся лицом в копну ее густых волос и заплакал. Это ему наказание за грехи его тяжкие, за гордость и тщеславие нелюдское… Хотел Апраксина наказать – и наказал же ведь. Графа нашли только к утру: набегавшийся конь вернулся в стойло, волоча за собой изувеченное тело красавца, посмевшего положить глаз на его фаворитку. Однако какой ценой далась Петру эта месть?! Его ребенок мертв, Мария находится при смерти и никого не узнает, Меншиков трясется за свою жизнь – боится, что накажет его государь лишь за то, что показал ему коня этого проклятого.

– Только ты мне сочувствуешь, – всхлипнул Петр в плечо Екатерины, которая гладила его по голове, как дитя малое.

– Не печалься, любимый, – императрица отстранилась от царя и заглянула ему в лицо. – Мария – девка сильная, выживет и еще не одного сына тебе родит.

Петр снова подивился магической силе голоса Екатерины: в очередной раз она успокоила его, просто произнеся несколько слов. В ту ночь царь остался у жены, не решившись вернуться к больной любовнице.

Мария пришла в себя только спустя несколько дней тяжелого лихорадочного бреда. Узнав, что она потеряла ребенка, девушка лишь отвернулась к стене. В этот момент она ненавидела Петра, который привез ее сюда против ее воли, желая наказать за флирт с Апраксиным, и подбил ничего не подозревающего графа объездить этого дьявольского коня…

– Как ты, майн херц? – Петр осторожно прикоснулся к напряженной спине Марии и внутренне содрогнулся: за эти страшные дни девушка исхудала так, что можно было прощупать каждый позвонок, каждое хрупкое ребрышко. Внезапно доселе молчащая Мария резко повернулась лицом к царю, и он поразился ее глазам, горящим на бледном худом лице.

– Я хочу видеть графа Апраксина! – капризным тоном сказала фаворитка, задрожав нижней губой и подбородком. Почему-то ей казалось, что отвага и уверенность, волнами исходившие от него, позволят ей почувствовать себя лучше в этом душном особняке, где Меншиков и Екатерина сплели свою паутину, как огромные пауки, таящиеся в самых темных углах.