Римская империя. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов Страница 22

крестьяне разорены малоземельем и безденежьем. На севере, по всей Этрурии бродят толпы неимущих крестьян, которых Сулла согнал с их земли и лишил крова. Многие из них занимаются грабежом и разбоем, потому что ничем другим не могут добыть себе пропитания; но если мы дадим им в руки оружие, то из них выйдет превосходное войско. С ними я давно состою в переговорах, а теперь я отправил к ним нашего общего друга, Гая Манлия, и он подготовляет среди них восстание, привлекая к себе со всех концов сторонников. И в Риме не только среди ремесленников и прочей городской бедноты, но и среди нашего круга много людей, совершенно разоренных долгами, людей, которых неумолимые ростовщики своею жестокостью лишили и доброго имени и имущества. Они примкнут к нам по первому зову. Вы видите, что, для того чтобы иметь успех, нам нужны только смелость и решительность. Но… – Катилина еще сильнее нахмурился, – их-то и не вижу среди вас. Вы проводите время в играх и удовольствиях, не думая о том, среди какой опасности мы теперь живем. Цицерон следит за каждым нашим шагом, проникает во все мои планы, а вы только праздно болтаете, ничего не предпринимая, чтобы ослабить его энергию. Меня одного не может хватить на все; я и так разрываюсь на части. И теперь, товарищи, я жду от вас не одних слов, но и поступков; одним из вас надо оставить веселую жизнь в Риме и отправиться в те места Италии, где народ уже волнуется, и призвать его к восстанию, а другие должны остаться в Риме, чтобы возмутить здесь простонародье. Но прежде всего нам надо избавиться от Цицерона, и относительно этого я прежде всего жду от вас помощи, товарищи…»

Окончив эту речь, Катилина пристально оглядел всех своих сторонников. Но те в смущении потупили глаза и молчали. Они понимали, чего хотел от них Катилина; он добивался, чтобы кто-нибудь из них вызвался убить консула. Молчание продолжалось около минуты. Наконец его прервал римский всадник Г. Корнелий; после незначительного колебания он смело поднял глаза и сказал: «Надейся на меня, Катилина; в следующую уже ночь Цицерона не будет в живых».

– И я с тобою, – воскликнул другой из присутствовавших, сенатор Л. Варгунтей. – Одному человеку трудно сделать такое дело, а вдвоем мы не оплошаем.

Катилина торжествовал. Наконец-то его главный враг будет устранен и ему будут развязаны руки. Поговорив еще со своими друзьями о подробностях предполагаемого покушения, назначив отъезжающим из Рима те местности, куда они должны были отправиться, он оставил дом Леки, а вместе с ним, под покровом величайшей таинственности, разошлись и его сторонники.

Заговорщиками было решено проникнуть в дом Цицерона на другой день на рассвете под предлогом утреннего приветствия и заколоть консула в постели. Но Цицерон был предупрежден. Один из заговорщиков, Г. Курий, бывший сенатор, исключенный цензором за недостойное поведение из числа членов сената, уже давно изменил Катилине и через одну знакомую женщину передавал обо всем, что ему приходилось слышать от него, Цицерону. И на этот раз он успел сообщить Цицерону о готовящемся на него покушении. Когда заговорщики подошли к дому консула, то нашли у дверей довольно сильную стражу, которая не пустила их к консулу.

Между тем волнение и беспокойство в городе все возрастали. По Риму бродили толпы призванных Катилиною из Италии крестьян. Среди них были и бывшие сулланские солдаты, в свое время получившие от своего полководца земельные наделы и теперь от непривычки к земледельческому труду совершенно разорившиеся; были и те, кого эти солдаты когда-то согнали с их земель; были и исконные крестьяне, впавшие в нужду, и вообще всякий мелкий сельский люд. Иногда они о чем-то шептались с городским простонародьем, иногда их зазывали к себе в дом всадники и сенаторы, близкие к Катилине. Самого Катилину видали в течение дня в самых различных концах города, переходящего из дома в дом, с одной площади на другую. Никто не знал ничего определенного о его замыслах, но ходили самые ужасные слухи: говорили, что заговорщики намерены поджечь Рим со всех сторон и в суматохе перебить всех состоятельных и богатых людей; говорили, что Катилина на свой счет и на счет своих друзей нанимает по всей Италии банды самых отчаянных головорезов и намеревается привести их в Рим, чтобы произвести в нем всеобщую резню. Слухи становились все ужаснее и ужаснее, и в конце концов, хотя не было явной опасности, тем более боялись тайных козней. Дошло до того, что в Риме все перестали друг другу доверять, и чуть не каждый видел в своем собеседнике врага. Уже не одна только знать и богатые люди, но даже и римские пролетарии стали теперь бояться Катилины и его сообщников. Ведь если бы оправдались слухи о замышляемом им поджоге Рима и о нанятых им в сельских местностях Италии головорезах, то пострадали бы их дома, их имущество и их семьи. Сенат, чтобы успокоить население Рима, особым постановлением вручил консулам чрезвычайную власть. Это значило, что консулы получали теперь право принимать самые решительные и строгие меры, не спрашивая одобрения ни у сената, ни у народного собрания. Но вместо того чтобы успокоить римских граждан, это привело их еще в большее волнение. В городе стали говорить, что теперь уже сенаторы и всадники воспользуются чрезвычайной властью консула, для того чтобы произвести кровавую расправу над вождями народной партии, как это было во времена Гракхов. Даже Цезарь теперь стал бояться за свою голову. Чашу народных волнений переполнило пришедшее в конце октября из Эгрурии известие, что Г. Манлий поднял там оружие во главе большого скопища людей. В ответ на это сенат объявил награду за сообщение каких-либо известий о заговоре, назначил караулы под начальством всадников по всем частям Рима и послал в разные концы Италии отряды войск под командой преторов. Консул Цицерон ходил по городу в панцире и в сопровождении вооруженной свиты из молодых и богатых всадников. Со дня на день все ждали самых страшных событий, которые должны были решить судьбу Рима.

Седьмого ноября Цицерон созвал чрезвычайное собрание сената в храме Юпитера Статора. Всадническая молодежь окружила храм грозною стражею и пропускала сквозь свое вооруженное кольцо только членов сената. Сенаторы явились на заседание озабоченные, с хмурыми лицами и молча заняли свои места. До сих пор они доверяли Цицерону во всем, но теперь их доверие начало колебаться: о Катилине и его сообщниках ходило так много ужасных слухов, а между тем консул, несмотря на врученные ему полномочия, оставлял