Сергей Алексеев - Славянская Европа V–VIII веков Страница 23

У славян существовали представления о сверхъестественной магической силе отдельных людей. Первоначально способность к магии (чарам) связывалась с определенной социальной функцией. «Вещестью» в разной степени наделялись служители культа, племенные вожди, члены воинских братств, ремесленники (во всяком случае, кузнецы и гончары[285]), сказители.

С магией сближалось в народных представлениях занятие медициной. Славянское зелейничество, восходящее к широким познаниям в области лекарственных растений и иных целебных средств, существовало издавна. В описываемый период уже были люди, специализировавшиеся на целительстве.[286]

Понятие «вещести» включало в себя способность к магии, оборотничеству, предсказанию судьбы, общению с «иным» миром. Колдовские действия осуществлялись путем разного рода обрядов и заклинаний (заговоров). Некоторые же магические обряды проходили с участием обычных общинников, хотя и под руководством вождя или служителя культа. К таким обрядам относились, например, опахивание села во время мора, вызывание дождя, календарные ритуальные действа. В каких-то ритуалах использовались сохранившиеся в археологическом материале небольшие глиняные «хлебцы».[287]

Традиционная духовная культура

О календарной обрядности древних славян V–VI вв. судить трудно. Одна часть названий календарных праздников не является общеславянской, другая — воспринята в ходе балканской миграции, то есть в основном в течение VI столетия. Элементы ритуалов, отдельные обрядовые тексты имеют явные черты сходства, но в целом варьируются у разных славянских народов. Все же на основе этих сходных черт,[288] а также пиктографических календарей с черняховских сосудов,[289] можно охарактеризовать календарную обрядность славян, сложившуюся у их предков еще в IV в.

Календарь обычного года состоял из 12 месяцев по 30 дней каждый. Следовательно, уже произошел переход от древнейшего лунного календаря (с которым связан смысл славянского слова «месяц») к лунно-солнечному с какой-то формой високоса. Месяцы издревле, хотя и не вполне четко, объединялись в четыре или два времени года. Год начинался с начала весны или с условно определяемого дня зимнего солнцестояния.

К новогоднему циклу праздников, соответственно, принадлежали дни зимнего солнцестояния и встречи весны. Они сопровождались разжиганием ритуальных огней и гаданием на будущий год. Сюда же относилось ритуальное сожжение Карачуна (Бадняка), позднее воплощавшегося «рождественским поленом». При проводах зимы подводились все итоги прошедшего года. Производилось принятие молодоженов во «взрослую» возрастную группу и посрамление тех, кто не вступил в брак в положенное по обычаю время (в первую очередь, впрочем, девушек). В период контактов с романцами обряды встречи нового года и весны стали зваться колядой — от латинского calendae ‘первый день месяца’.[290] Отмечалось, по крайней мере, первой ритуальной пахотой, начало пахотных работ весной. Выгон скота на пастбище тоже сопровождался празднованием.

Центральными праздниками годового цикла были летние. В июне отмечались праздник, посвященный плодоносящим силам земли, в начале месяца (встреча лета) и день летнего солнцестояния. Последний завершал неделю, связанную, скорее всего, и с поминовением умерших, и с выбором суженых. Со времени балканской миграции, по аналогии с латинскими днями поминовения умерших — розалиями, этот шестидневный цикл стал именоваться русалиями. Оба июньских праздника также сопровождались разжиганием священных огней. Обрядовый цикл летнего солнцестояния был связан с ритуальными омовениями. В июле праздновали в честь громовержца Перуна, принося моление о прекращении гроз накануне сбора урожая. Тогда-то и производилось главное жертвоприношение быка. Центральные обряды всех летних праздников справлялись в священных рощах.

К числу древнейших осенних празднований относился день последнего снопа, посвящавшегося божеству. Изначально он совмещался с проводами лета. По общеславянским народным представлениям, лето (или весна) и солнце на зиму «замыкаются» далеко на юге, в потустороннем мире. Их «отомкнут» с началом новогоднего цикла по зову («выкликанию») людей.

На декабрь приходился период древних общеевропейских «волчьих» ритуалов.[291] Эти действа, представлявшие собой ритуальный обход племенных земель, совершались членами воинских союзов в течение всего месяца.

Руководили обрядовыми действами общинные жрецы и главы семей обоих полов. Основной же движущей силой празднования внутри общины была молодежь, не вступившая в брак. Почти все обряды календарного цикла сопровождались пляской с пением (праслав. *jьgra, откуда «игра», «игрище»). Важную роль в обрядах играли ряженые члены ритуальных союзов, по происхождению тождественных воинским братствам.[292] Эти «игрецы», обходившие в ходе празднества все общины племени,[293] одаривались всеми участниками ритуала — в обязательном и даже принудительном порядке.

В осенне-зимний период, свободный от земледельческих работ, обычно заключались браки. Славянский род (в узком смысле) был экзогамен — браки заключались только за его пределами. Отсюда устойчивый образ жениха как чужака в славянском фольклоре. Экзогамии патронимии соответствовала эндогамия общины или, по крайней мере, племени, что служило укреплению внутриплеменного единства. Нарушение как экзогамных, так и эндогамных установлений приравнивалось к бесчестному совокуплению без брака. Виновному мужчине грозила кровная месть (если речь шла о человеке из другого рода) или изгнание. Смерть или позор в зависимости от воли семьи и общины могли быть суждены в этом случае и девушке.[294]

У славян допускалось многоженство.[295] Вряд ли, однако, в описываемый период оно было широко распространено. Существовали отдельные, в основном ритуальные, пережитки многомужества и группового брака.[296] Но к VI в. эти формы в основном, конечно, отошли в прошлое. Допускалось вступление в повторный брак. Развод производила община в случае бездетности супругов.[297]

Выбор суженых внутри эндогамного коллектива происходил, как уже говорилось, в ходе летних празднеств. Он был достаточно свободен. Но община могла оказать давление на молодежь путем как прямого принуждения, так и разного рода обрядовых манипуляций. Впрочем, такое принуждение было направлено не столько на выбор пары, сколько на само по себе вступление в брак.

Сделанный выбор в идеале требовал общинной и семейной санкции, оформленной в ходе сватовства родителей жениха. Однако это могло быть обойдено путем умыкания невесты. Умыкание, судя по русским летописям,[298] происходило по уговору с «жертвой» (нередко и с ведома ее семьи) непосредственно на летних «игрищах», «у воды». Этот обычай был довольно широко распространен. Впрочем, увоз девушки за пределы эндогамной общности с неизбежностью влек за собой внутри– или межплеменной конфликт.

Гораздо шире была распространена «чинная» свадьба, основанная на договоре сторон — родичей жениха и невесты. Договор мог нести черты «брака-купли» — тогда жених вносил выкуп за невесту (вено), хотя бы символический.[299] Но больше был распространен и лучше сохранился другой вариант, при котором договор сопровождался принесением обета, ритуальным обменом дарами, а невесте давалось приданое. При такой свадьбе вено и представляло собой, как иногда полагают, «утренний дар» жениха невесте.[300]

Древнейший свадебный ритуал славян, как полагают, носил отчасти уксорилокальный (сосредоточенный на территории невесты) характер.[301] Достоверно мы можем судить лишь о том, о чем говорит в связи с полянами русская летопись: «Не ходил жених за невестой, но приводили ее вечером».[302] Это, судя по позднейшей этнографической сохранности, и являлось древнейшей формой обряда.

При такой форме первое формально-обрядовое «знакомство» молодых (их первая совместная трапеза, игровое опознание или поиски невесты и пр.) происходило еще до свадьбы, после заключения договора между семьями. В свадебный день охранительные и магические ритуалы над молодыми, их одевание, обрядовое омовение происходили порознь. Тщательнее, чем жениха, готовили к свадьбе невесту — ведь она уходила в чужой род. К вечеру от жениха прибывали за невестой. Древнейшая форма ритуала понятна лучше с учетом того, что в VI–VII вв., как правило, жених и невеста жили в разных селениях. При отъезде из селения невесты происходило одаривание остававшейся части ее родичей. С приездом в селение жениха молодые встречались, и происходил ритуальный обход местной родовой святыни — дерева, кустарника или источника. Отсюда позднейшие выражения типа «вкруг ракитова куста венчаться», означающие языческий обряд (ср. «свадебное дерево» у чехов).[303] В доме жениха проходило свадебное пиршество, главным угощением которого считался ритуальный хлеб — каравай (коровай). Веселье прерывалось на постельный обряд (укладывание жениха и невесты), а затем продолжалось до «совершения» брака.