Жак ле Гофф - Интеллектуалы в средние века Страница 23

Ректоры Болоньи уже по уставу должны жить благородно. Среди них мы встречаем представителей семейств герцога Бургундского и маркграфа Баденского. Они получают право носить оружие, их сопровождает эскорт из пяти человек.

Артисты, коих ценят меньше, получают привилегию не проходить военную службу, тогда как студенты, если они достаточно богаты, могут найти того, кто готов их заместить.

Эта эволюция коснулась и титула мэтра. Поначалу, в XII в., магистр, magister, означал просто мастера, главу мастерской. Школьный мэтр был таким же мастеровым, как и прочие ремесленники. Его титул говорил лишь о его месте на стройке. Но вскоре он возносится в своей славе много выше. Уже Адам Птипонт одергивает свою кузину, которая из английской глубинки пишет ему в Париж, не упоминая его титула. В одном тексте XIII в. говорится: Мэтры учат не для того, чтоб быть полезными, но чтобы их называли Равви, т.е. господами, если следовать евангельскому тексту. В XIV в. magister делается равнозначным dominus — господин, хозяин.

Мэтры Болоньи именуются в документах следующим образом: nobiles viri et primarii cives — благородные мужи и главные граждане; в повседневной жизни они зовутся domini legum, господа юристы. Студенты называют мэтра, которому отдается предпочтение, — dominus meus, мой господин. Этот титул напоминает о вассальных отношениях.

Вот и грамматик, Мино да Колле, заявляет своим ученикам: Столь искомое знание стоит более, нежели всякое иное сокровище; оно помогает бедному подняться из праха, оно делает знатным незнатного, награждает его блестящей репутацией, позволяя благородному превосходить низкородных и принадлежать к избранным.

Итак, наука вновь превратилась в сокровище, в инструмент власти, она перестала быть бескорыстной целью.

Как тонко заметил Хейзинга, на закате средневековья устанавливается равенство между рыцарством и наукой, что дает владельцу докторского титула равные с рыцарем права. Знание, Вера и Рыцарство суть три лилии в «Венце лилий» Филиппа де Витри (1335), и в «Житии» маршала Бусико можно прочитать: «Две вещи были внедрены в мир по Божией воле, дабы, подобно двум столпам, поддерживать устроение божеских и человеческих законов. Эти два столпа суть рыцарство и ученость, сочетающиеся друг с другом». В 1391 г. Фруассар различает рыцарей-ратников и рыцарей-законников. Император Карл IV посвящает последних в рыцари в Бартоло, дает им право носить оружие в Богемии. Завершение этой эволюции: Франциск I в 1533 г. возводит в рыцарское звание докторов университета.

Понятно, что, сделавшись столь важными, эти лица уже не желают, чтобы их смешивали с работниками. Это означало бы отказ от своего дворянства — по принципу утраты чести, который был столь силен во Франции, что Людовик XI воевал с ним без всякого результата. Интеллектуалы присоединяются к хору тех, кто вновь с презрением отзывается о физическом труде. Во времена гуманизма, как хорошо отметил Генрих Хаузер, такое презрение лишь усугубляется предрассудками, впитанными с греко-латинской ученостью. Все это очень далеко от стремления XII-XIII вв. сблизить свободные искусства с механическими, сплавляя их в одном движении. Так, в схоластике происходит раскол между теорией и практикой, наукой и техникой. Лучше всего это заметно у медиков. Происходит обособление врача-клирика и аптекаря-бакалейщика, хирурга. В XIV в. во Франции ряд эдиктов и ордонансов санкционирует разделение среди хирургов. Первый эдикт был издан Филиппом Красивым в 1311 г. От прочих отличают прежде всего хирургов длинной мантии, имеющих степень бакалавра или лиценциата. Основанием для этого являются уставы (первые из известных нам относятся к 1379 г.), которые отделяют аристократию хирургов от цирюльников, которые не только бреют, но также делают небольшие операции, Торгуют мазями и настоями, пускают кровь, перевязывают раны и ушибы, вскрывают гнойники. Поскольку религия представляет собой модель для общества, образуются две корпорации — братство Космы и Дамиана и братство Гроба Господня. Можно представить себе, какой урон был нанесен прогрессу науки этим барьером между учеными и практиками, между миром науки и миром техники.

Коллежи и аристократизация университетов

Аристократизация университета видна также в развитии коллежей, которые нужно рассматривать в исторической перспективе. Основанные в благотворительных целях, коллежи поначалу включали в себя незначительное меньшинство привилегированных; не были они и заметными центрами преподавания. Если позже иные из них и присвоят себе некоторые образовательные программы, вплоть до того, что созданный Робером де Сорбоном в 1257 г. коллеж слился с теологическим факультетом и дал свое имя Парижскому университету, если Кембридж и Оксфорд распылились на «колледжи», ставшие базой образования и сохранившиеся доныне в почти неизменном виде, то в общем они не играли той роли, которую ретроспективно им приписывают. Многие из них быстро получили известность:

коллежи д'Аркур (1280) и Наварры (1304) вместе с Сорбонной в Париже; коллеж Испании, основанный в Болонье в 1307 г. кардиналом Альборносом; Баллиоль (1261-1266), Мертон (1263 — 1270), Университетский (прим. в 1280), Эксетер (1314-1316), Ориель (1324), Королевы (1341), Новый колледж (1379), Линкольн (1429), All Souls (основанный в 1438 г. во имя упокоения душ англичан, павших в Столетней войне), Магдалены (1448) в Оксфорде и в Кембридже — Питерхаус (1284), King's Hall и Михаельхаус в 1324 г., Университетский (1326), Пемброк(1347), Гонвиль(1349), Троицы (1350), Corpus Christi (1352), Godshouse (1441-1442), колледжи Короля (1441) и Королевы (1442), св. Катарины (1475), Иисуса (1497). Но эти учреждения, привлекавшие к себе преподавателей, не располагавших собственными зданиями, по своему облику сильно отличались от того образа, который по традиции им придается. Они стали центрами поместных владений, они сдавали и покупали дома — сначала в окрестностях, а затем и в соседних деревнях и селениях, коммерчески используя недвижимость. Им принадлежало право юрисдикции на находящиеся в их владении кварталы, они регулировали движение на прилегающих к ним улицах, селили в своих домах семьи магистратов, например членов парламента в Париже. Квартал Сорбонны сделался в Париже «прибежищем судейских». Коллежи по своему стилю возвращались к древним аббатствам. Они кристаллизируют аристократическое перерождение университетов; подчеркнутая закрытость способствовала сделке университетских мэтров и системы образования в целом с олигархией — в первую очередь с олигархией мантии.

Так университеты сами становились силой, укорененной в мирской власти, стали собственниками, чьи экономические интересы выходили за пределы управления корпоративными делами, но распространялись на поместья. Печати, бывшие ранее атрибутами корпорации, превратились в орудия власти.

Эволюция схоластики

Социальной эволюции соответствует эволюция самой схоластики, которая пришла к отрицанию собственных фундаментальных требований Попробуем вычленить из чрезвычайно сложной картины философии и теологии XIV-XV вв. несколько основных линий развития, которые отдаляли их от позиций схоластики XIII в.: критическое и скептическое течение, берущее начало у Дунса Скота и Оккама; научный экспериментализм, который вел к эмпиризму в оксфордском колледже Мертон и у парижских докторов (Отрекура, Буридана, Орема); аверроизм, который начиная с Марсилия Падуанского и Жана Жанденского переходит в политическую сферу и, как мы увидим, ведет к великим ересиархам — Виклифу и Гусу; наконец, антиинтеллектуализм, окрашивающий всю схоластику времен заката средневековья, вскормленный мистицизмом Мейстера Экхарта и популяризируемый в XV в. Пьером д'Айи, Жерсоном и Николаем Кузанским.

Раскол между разумом и верой

Вместе с великими докторами-францисканцами Иоанном Дунсом Скотом (1266-1308) и Уильямом Оккамом (прим.1300-1350) теология начинает атаку на главную проблему схоластики — равновесие между разумом и верой. Начиная где-то с 1320 г., как отметил Гордон Лефф [7], происходит отказ как от традиции, идущей от Ансельма (вера 6 поисках разума), так и от попыток найти единство тварного и божественного, что было, при всех различиях в подходе, общим стремлением августинианцев и томистов. К тому же августинианство в XIV-XV вв. вновь начинает преобладать над духом томизма, против которого ополчаются мыслители того времени.

Именно Дунс Скот первым попытался отделить разум от веры. Бог настолько свободен, что ускользает от человеческого разума. Божественная свобода, ставшая центром богословия, недоступна для разума. Уильям Оккам следует за Дунсом Скотом и доходит до окончательного разрыва между практическим и теоретическим познанием, применяя следствия из учения Скота к отношениям человека и Бога. Он различает абстрактное и интуитивное познание. В противоположность интуитивному абстрактное познание не позволяет нам знать, существует ли вещь, которая существует, или что вещь несуществующая не существует… Интуитивное познание есть такое познание, посредством которого мы знаем, что вещь существует, когда она существует, и что она не существует, когда она не существует. Конечно, как показал Поль Виньё, оккамистская логика не обязательно ведет к скептицизму. Процесс познания не предполагает необходимого существования познаваемого объекта. Истина достигается двумя совершенно обособленными путями: доказуемо лишь то, что может быть подтверждено опытом; все остальное — дело умозрения, которое не дает не то что достоверного, но даже вероятного. Но применение этих принципов к теологии самим Оккамом ведет к скептицизму. Определяемый лишь как всемогущий, Бог делается синонимом неопределенности, он уже не является мерой всех вещей… Вследствие этого разум уже не может более подкреплять или подтверждать верование. Верование должно покинуть поле дискуссии, освобождая место факту; либо оно подлежит сомнению, которое распространяется на все сверхчувственное.