Лев Никулин - Мертвая зыбь Страница 23

- Да. Это я ответил вам по телефону. Моя фамилия Артузов.

- Я слышал о вас.

Бирк достал из кармана какую-то книжку в переплете и положил на стол. Из другого кармана он вынул пакет, адресованный Политическому совету МОЦР. Положил его рядом с дипломатическим паспортом.

- Вот пакет Лаурица. Он требует от контрреволюционной монархической организации шпионских сведений. Вот мой дипломатический паспорт. Я отдаю его вам и понимаю, что меня можно арестовать и судить. Но я говорю это не как чиновник эстонской дипломатической миссии, а как ваш единомышленник.

Артузов взял пакет, адресованный МОЦР. Дипломатический паспорт по-прежнему лежал на столе.

- Вчера мне было сказано, что я откомандировываюсь в Ревель, в министерство иностранных дел. Мои отношения с майором Лаурицем не устраивают посла. Я долго думал: как поступить? И вот решил - пусть моя судьба будет в ваших руках. Судите меня, я приму любое наказание. Но одно знаю, убежден, что со мной поступят справедливо. Но если мне поверите, есть и другой выход: я возвращаюсь в Ревель, в министерство, и в меру моих сил буду помогать вам рушить козни, которые изобретают лаурицы - лакей Интеллидженс сервис. Я буду это делать по убеждению. Это будет мое возмездие за смерть Кингисеппа, Креукса и других товарищей.

Прошли, может быть, секунды, но для Бирка они тянулись долго, очень долго... Артузов и Колесников молчали.

Дзержинский предоставлял широкую инициативу своим сотрудникам. Он знал, что в их работе могут возникать такие положения, когда надо не только принимать решения мгновенно, но также мгновенно и действовать. Вместе с тем он придавал огромное значение умению наблюдать и анализировать чувства человека, судьбу которого решаешь, отличать искренность от лжи.

Именно такой случай и возник сейчас в работе Артузова.

Он вглядывался в лицо Бирка, вслушивался в его голос, чуть дрожавший, и понял, что решать надо немедленно. Как поступить? Оттолкнуть? Ободрить? Не будет ли это ошибкой? И Артузов решил:

- Спрячьте паспорт. Мы вам верим. Никогда не поздно вернуться на честный, прямой путь и служить революции. Мы принимаем вашу помощь.

- Да?.. - Бирк был так взволнован, что не находил слов. - Что я должен сказать им? Они спросят меня, как МОЦР отнеслась к записке с вопросами?

- Вы скажете: они очень довольны тем, что наконец будет налажена связь с Ревелем и эмигрантами с помощью эстонской дипломатической почты; МОЦР просит как можно скорее организовать тайный пропускной пункт - "окно" на эстонской границе - и организует безопасный переход через границу с советской стороны. Что касается вопросов эстонского штаба - скажете, что это потребует времени. Ответ будет при следующем свидании. Если будет необходимость еще раз увидеться до вашего отъезда в Ревель - вот телефон. Вам следует позвонить в десять утра, разумеется не из миссии. Вот пакет для Гудовича в Ревель. До свидания, товарищ Бирк.

Роман Бирк в тот же день вручил Лаурицу пакет для графа Гудовича и точно передал на словах то, что сказал ему Артузов об ответах на вопросы.

- Какое ваше впечатление? Это серьезные люди?

- О да... Очень.

- Вы еще встретитесь с ними до отъезда, я надеюсь?

- Как вам будет угодно, господин майор.

Между тем Артузов доложил Дзержинскому все, что произошло при свидании с Бирком. Доложил и о том, какого мнения об этом человеке Август Иванович Корк.

- Я уверен, что помощь Бирка будет ценной для "Треста".

- Зерно, брошенное в хорошую почву, не пропадает, - сказал Дзержинский. - Человек, однажды познавший свободу, будет тосковать по ней, и, если это честный человек, он вернется к нам навсегда.

Вышло так, как сказал Дзержинский. С той поры и до последнего года жизни Роман Бирк самоотверженно помогал советской власти бороться с врагами.

21

Был первый час ночи, у Якушева зазвонил телефон. В таком часу ему обычно никто не звонил. Он взял трубку и услышал голос Стауница:

- Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне.

"Что могло случиться? - подумал Якушев. - Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно".

Он обычно ложился поздно и еще не успел раздеться. Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница. Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу:

- Игорь покончил с собой. Бросился в пролет лестницы с пятого этажа. Готов...

- Когда это произошло?

- В девятом часу. Вечером... Он говорил мне, что за ним следят.

- Давайте разберемся, - стараясь сохранить спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. - При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее "Трест"?

- Абсолютно ничего.

- Он оставил записку?

- Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернется. Вышел на площадку и...

- Как вы узнали об этом?

- Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошел к подъезду, его нет. Я разозлился и пошел в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди.

- И вы только сейчас дали мне знать?

- Хотелось выяснить все обстоятельства.

- Вот к чему ведет легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого-то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере...

- Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия - единственный выход, рассуждал вполне здраво.

- И дал браунинг девчонке и подбивал ее на теракт?

- Я ей запретил категорически.

- Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было?

Стауниц молчал. Слышно было, как он тяжело дышит.

- Вы - ученик Савинкова, и такая ошибка! Теперь в каждом случае, если привлекаете нового человека, будем обсуждать в штабе МОЦР. Вы понимаете, что значит самоубийство? Будет расследование. Конечно, мертвые молчат, но если осталась какая-нибудь ниточка?.. Ну хорошо! Впрочем, совсем не хорошо. Постараемся разузнать, как пойдет дело. Спокойной ночи. Зою пришлите ко мне... Она когда узнает, может совсем свихнуться.

- Спокойной ночи.

Всегда самоуверенный и циничный, Стауниц был явно смущен.

На следующий день Якушев узнал от Старова:

- Настоящее имя этого типа не Игорь, а Антон, и фамилия по документу, впрочем сомнительному, Шерстинкий. Писал стихи, все больше о смерти. Кокаинист. Баночки из-под кокаина выбрасывал через окно, на крышу соседнего дома. Там у водосточной трубы их не сосчитать. Я так думаю: у него была мания преследования, и притом галлюцинации. Вышел на площадку, что-то увидел и в припадке ужаса бросился... Никаких записок. Одни стихи. Вот...

Якушев прочитал:

Нет, я не сумасшедший, нет!

Я вижу то, чего не видят люди,

Зовет меня мохнатое,

Зовет проклятое...

Он перелистал тетрадку. Все в этом роде. Вернул Старову.

- Сегодня вечером я увижу Зою, - сказал Якушев. - Представляю себе ужас этой девочки.

Зоя пришла к Якушеву. Она ничего не знала. Он посадил ее и ласково сказал:

- Как живете, Зоя? Я вас не видел с того самого вечера.

- Живу. Мне очень тяжело... Я теперь понимаю, это было глупо. И этот браунинг... Его надо отдать Игорю. Это его.

- Он ему больше не нужен.

Она подняла на Якушева большие серые глаза:

- Разве? Он поцеловал его, когда дал мне.

- Зоя, Игорь умер, покончил с собой. Бросился с пятого этажа.

Она побледнела, задрожала, схватилась за голову:

- Нет... Нет!

- Это произошло вчера в девятом часу. Вы были близки с ним?

- Что вы? Нет! Совсем не то!

- Он был кокаинист. Вы это знали?

- Сначала не знала. Он заставил меня тоже это пробовать. Но я не могла. Он всегда боялся чего-то. Говорил, что за ним ходят, следят... Он имел страшное влияние на меня, теперь я понимаю. Говорил, что он гипнотизер. Таращил глаза. Это он сказал, чтобы я с револьвером ходила у дома Чека и стреляла в первого, кто выйдет. Он говорил: "Я бы сам, но у меня дрожат руки". Он был совсем больной, теперь мне понятно...

- Вы одна живете или с родителями?

- Я живу у родственницы. Она почти неграмотная, старенькая, но добрая. Говорить мне с ней не о чем. Я ведь учусь в консерватории. Мой профессор сказал, что у меня способности.

- Вот видите, перед вами будущее. Вам только семнадцать лет. Милая девушка, уезжайте из Москвы. Скажем, в Киев. Там тоже консерватория. Я дам вам письмо, и вас устроят, словом, вас не оставят. А с "семеркой", которая уже не "семерка", а "пятерка", я все улажу. Но помните, все, что было там, в этом "болоте", остается глубокой тайной. Вы погубите себя и других, если...

- Клянусь вам... памятью мамы! Она умерла от тифа три года назад, я вижу ее во сне и плачу, я так плачу...

Когда Якушев рассказал Артузову об этом разговоре, тот сказал:

- Мне кажется, что можно спасти человека. Дадим немного денег, отправим в Киев, пусть учится. Она любила его... этого Игоря?