Олег Айрапетов - На пути к краху. Русско-японская война 1904–1905 гг. Военно-политическая история Страница 23

Действительно, навязанный пересмотр условий Симоносекского договора только увеличил убежденность Токио в необходимости развивать свои вооруженные силы, чтобы вновь попробовать утвердиться на континенте. Японский представитель в Китае барон Т. Хаяши подвел итоги случившемуся следующим образом: «Если необходимы новые боевые корабли, мы должны построить их, чего бы то это не стоило: если организация нашей армии не достаточно хороша, мы должны немедленно начать улучшать ее; в случае необходимости, вся наша военная система должна быть изменена… В настоящее время Япония должна оставаться спокойной и сидеть тихо, чтобы не возбудить подозрений против себя; за это время основы национального могущества должны быть консолидированы; и мы должны наблюдать и ждать удобного момента на Востоке, который несомненно появится в один из дней. Когда этот день придет, Япония решит свою собственную судьбу..»{502}.

Немедленной реакцией Токио на дипломатическое поражение стало резкое усиление своих Вооруженных сил. Еще в 1871 г., в самом начале военных реформ в Японии, создателем современной японской армии фельдмаршалом принцем Ямагата Аритомо был составлен первый план обороны островов, в котором Россия рассматривалась в качестве вероятного противника{503}. Теперь этот противник стал очевидным, и модернизируемые армия и флот строились специально для борьбы с ним. Флот увеличивался с 69 судов общим водоизмещением 79 тыс. тонн до 156 судов водоизмещением в 270 тыс. тонн, т. е. в 3,5 раза. К моменту завершения этой программы в 1906 г. Япония должна была получить флот, состоящий из 7 броненосцев (считая трофейный китайский «Чин-Иен»), 4 броненосцев береговой обороны, 25 крейсеров (включая 4 новейших броненосных) и 145 миноносцев). Программа в основном была выполнена летом 1903 года, в результате японский флот к этому времени состоял из 6 современных и 1 устаревшего броненосцев, 6 броненосных крейсеров, 19 крейсеров разного типа и 74 миноносцев{504}.

Темп роста состава армии был потрясающим. На 1 января 1894 г. штаты мирного времени состояли из 2 476 офицеров и 58 466 нижних чинов, всего 60 922 чел.{505}. Уже в 1895 г. штаты японской дивизии были значительно увеличены. Создавались новые полки. Всего за год с небольшим, к 1897 г. состав армии военного времени был увеличен почти на треть, на 58 353 чел., достигнув 149 995 чел.{506}. 1 апреля 1896 года микадо издал повеление о реорганизации армии. Программа предусматривала ее увеличение в 7-летний срок с 7 до 13 пехотных дивизий, увеличение артиллерии и оснащение ее современными горными, полевыми и осадными орудиями. Сильной стороной японской армии было большой постоянный штат — в мирное время японская рота имела 136 солдат, увеличиваясь при мобилизации до 236. Это повышало боеспособность японских сил, а увеличение пребывания в резерве армии до 4 лет 4 месяцев, позволяло в случае начала войны до 1904 года использовать все(!) кадры, имевшие опыт войны с Китаем{507}.

К 1 январая 1904 г. в армии мирного времени состояло 8 082 офицера и 142 663 нижних чина, всего 150 745 чел. За 10 лет, предшествовавших войне, она увеличилась на 89 823 чел., или в 2,5 раза{508}. Штаты военного времени равнялись 323 батальонам, 99 эскадронам, 190 батареям(1140 орудий), 16 874 офицера и 358 319 нижних чина. Вместе с запасными и территориальными частями численность армии могла составить 519 996 чел. На самом деле цифра призванных и запасных значительно превысила эти прогнозы, составив 1 185 000 чел. Кроме того, было призвано, но неиспользовано 1 542 000 чел. 755 тыс. чел. было призвано в армию и 300 тыс. — в территориальные батальоны. На театрах военных действий — в Манчжурии, Корее и Сахалине — к концу войны находилось 442 тыс. чел{509}.

Слабой стороной Японии была собственная оружейная база. Два завода — по производству винтовок(300 в день в мирное время, 700—1000 в военное) и патронов(100 тыс. в день) в Токио, артиллерийский (полевые и горные орудия) и два пороховых (бездымный порох) в Осаке{510}. Тем не менее, уже к 1 мая 1903 года все 13 японских дивизий получили на вооружение новую магазинную винтовку образца 1897 года. На каждый из этих 195 тыс. стволов имелся запас в 300 патронов, на каждое из 750 скорострельных орудий образца 1898 года (по 50 на дивизию) — 120 снарядов{511}. Этого было явно недостаточно. Тщательно готовясь к войне, Токио компенсировал недостаток собственного производства за счет зарубежных поставок. На период с 1896–1904 гг. на подготовку к войне на суше, включая создание необходимых запасов, предполагалось выделить 81 679 409 иен. На самом деле уже к 1 января 1903 г. на эти цели было потрачено более 120 млн. иен{512}. Японский торговый флот, значение которого для войны на континенте было весьма велико, увеличился более чем в 2 раза. Если в 1894 г. на его долю приходился 1 % тоннажа мирового морского транспорта, то в 1901 г. — уже 2,2 %{513}. В абсолютных цифрах этот рост составил 167 000 тонн (в 1893 г.) и 656 745 тонн (в начале 1904 г.), причем значительная часть тоннажа приходилось на новые, быстроходные и крупные (до 5 тыс. тонн) пароходы{514}.

Глава 6. Балканский тыл русской дальневосточной политики

Активизируя свою политику на Дальнем Востоке, Россия стремилась обеспечить мир в Европе. Между тем на Балканах начались серьезные изменения. Прежде всего они затронули Сербию, где после авантюры 1885 г. все более непопулярным становилось правление Милана Обреновича. Экономика страны, несмотря на таможенный союз с Австро-Венгрией, находилась в весьма тяжелом положении — промышленность оставалась в зачаточном состоянии, росли налоги. Финансовая политика Милана привела королевство к тяжелому кризису. Впервые к внешним заимствованиям Милан прибегнул в 1867 г., обратившись к России для закупки оружия. Внешний долг Сербии в этом году равнялся всего 2,3 млн. франков, после этого займы в основном брались в Австро-Венгрии и Германии. В результате в 1880 г. государственный долг увеличился до 16 млн., в 1887 г. — до 264 млн., в 1895 г. — 414 млн. франков. При этом расходы государства росли не столь быстрыми темпами. В 1869 г. они 12,5 млн. франков, в 1890 г. — 46,2 млн. франков, в 1900 г. — 76,3 млн. франков{515}. Железнодорожный проект с Австро-Венгрией, на который возлагались большие надежды, привел к тому, что на рубеже веков в Сербии было построено всего 570 км. железных дорог{516}.

В апреле 1887 г. в беседе с австрийским посланником король искренно признался: «Знаете ли Вы, что за исключением меня в Сербии ни одного австрофила нет, благодаря Вам я довел страну до полного разорения; я пал нравственно, меня считают изменником. При таких условиях я покину Сербию и будь что будет»{517}. Милан, конечно, лукавил, и пытался удержать власть. 2 января 1889 г. он вынужден был ввести новую, более либеральную по сравнению с 1869 г., конституцию. Уступки не улучшили положение короля, и он начал думать о том, как подороже продать эту власть. 6 марта 1889 г. он вынужден был отречься в пользу своего единственного сына Александра, которому было тогда 13 лет. Перед отъездом Милан заключил договор со Скупщиной, по условиям которого он должен был получать по 300 тыс. франков ежегодно, после чего, к несказанной радости своих подданных, 35-летний «единственный австрофил» покинул страну, трон которой он занимал 21 год{518}. Вена была чрезвычайно недовольна таким развитием событий. Несколько позже Кальноки высказал собственную оценку этого деятеля, сказав, что «никто не мог лучше обходиться с сербами, чем король Милан»{519}.

Позиция австрийского министра иностранных дел была вполне естественной. Накануне своего отречения, 9 февраля 1889 г., Милан подписал с Австро-Венгрией секретный протокол, продлевавший австро-сербское соглашение 1881 г. вплоть до 1893 г., т. е. до совершеннолетия своего наследника. Отречение короля привело к созданию при Александре Обреновиче регентства во главе с И. Ристичем. Правительство возглавил лидер радикалов ген. С. Груич. В страну стали возвращаться политические эмигранты. Таким образом, формально сдавая власть русофилам, король обеспечил австрийский курс своего наследника, а Вена взамен по-прежнему гарантировала пребывание Обреновичей на сербском престоле{520}. Они устраивали и Австро-Венгрию, и Германию. «Король Милан из династии Обреновичей, — вспоминал Б. фон Бюлов, — причинил Австрии много хлопот своим легкомыслием, но он всегда был приверженцем Австрии, от которой получал богатые субсидии… Милан оставил наскучивший ему Белград, чтобы насладиться жизнью в придунайской Капуе — в прекрасной, жизнерадостной Вене, время от времени совершая поездки в Париж. Его сын Александр в делах политки шел по стопам своего отца. В Вене тогда были им довольны»{521}.