Лев Гумилёв - Древняя Русь и Великая степь Страница 23

На рубежах великих суперэтносов: эллинизма и Ирана, Ирана и Турана, Турана и Индии, где ютились небольшие, хотя и самостоятельные княжества арабов, кавказцев, эфталитов, последователи гностических идей находили приют и безопасность. И евреи, променявшие Палестину на Месопотамию, были в их числе. Стесненные жесткими установлениями официальной религии, они чутко реагировали на развитие мировой творческой мысли и выдавали свои соображения за древние предания — Каббалу, тем самым давая им место рядом с жесткой системой Талмуда. В Каббале были и монистические системы, близкие к неоплатонизму, и дуалистические, унаследованные от ессеев, и тяга к новым идеям, то и дело возникавшим в Иране и Византии. А так как пассионарных людей в вавилонской общине было много, то с III по VI в. она бурлила идеями и принимала активное участие в событиях, имевших значение для нашей темы.

21. Несовместимость

Творческий взрыв и последовавшее за ним развитие еврейской философской мысли привели к созданию Каббалы, в которой стала явной тенденция к философско-ритуальному воспроизведению домоисеевых оргиастических культов. Но с христианскими гностиками у неоиудаизма не было и тени согласия. То ли тут вопияла кровь первых христианских мучеников, например архидиакона Стефана, побитого камнями в 3 5 г., и жертв фанатиков Бар-Кохбы, то ли евреев отталкивала эллинская смелость мысли, выражавшаяся в строгой последовательности, когда любой логически безупречный вывод считался достоверным, подобно непосредственно наблюдаемому факту. Эпизоды из Ветхого Завета отпугивали христианских неофитов от традиционного иудаизма, а уж о контакте христианства с талмудизмом и речи быть не могло. Поэтому во II в. среди христиан наблюдается стремление разграничить учение Ветхого и Нового Заветов и обосновать это теологически. При этом логически следовало, что Яхве, бог Моисея, отнюдь не тот Элои, к которому воззвал распятый Христос; следовательно, сходство древнего еврейского однобожия, по существу почитания племенного бога евреев, и христианского единобожия — мнимо.

Различие между богом Ветхого Завета и евангельским Богом формулировалось христианскими гностиками так: «Первый запрещает людям вкушать от древа жизни, а второй обещает дать побеждающему вкусить „сокровенную манну“ (Апокалипсис 2, 17). Первый увещевает к смешению полов и к размножению до пределов ойкумены, а второй запрещает даже одно греховное взирание на женщину. Первый обещает в награду землю, второй — небо. Первый предписывает обрезание и убийство побежденных, а второй запрещает то и другое. Первый проклинает землю, а второй ее благословляет. Первый раскаивается в том, что создал человека, а второй не меняет симпатий. Первый предписывает месть, второй — прощение кающегося. Первый требует жертв животных, второй от них отвращается. Первый обещает иудеям господство над миром, а второй запрещает господство над другими. Первый позволяет евреям ростовщичество, а второй запрещает присваивать незаработанные деньги (военная добыча в то время рассматривалась как оплата доблести и риска). В Ветхом Завете — облако темное и огненный смерч, в Новом — неприступный свет; Ветхий Завет запрещает касаться ковчега завета и даже приближаться к нему, т. е. принципы религии — тайна для массы верующих, в Новом Завете — призыв к себе всех. В Ветхом Завете — проклятие висящему на дереве, т. е. казнимому, в Новом — крестная смерть Христа и воскресение. В Ветхом Завете — невыносимое иго закона, а в Новом — благое и легкое бремя Христово».[162] Этот трактат приписан Маркиону — христианскому гностику середины II в.

Взгляд Маркиона на Космос разъяснил его ученик Апеллес (умер ок. 180 г.). Единое начало — нерожденный бог — сотворило двух главных ангелов. Один, «знаменитый и славный», сотворил мир; другой, «огненный», враждебен богу и миру. Следовательно, мир, как творение доброго ангела, благостен, но подвержен ударам злого, «огненного», отождествленного с Яхве Ветхого Завета.[163]

Это учение, утверждающее наличие метафизического Зла, угрожающего культуре и природе (биосфере), отсутствует в Ветхом Завете. Там грехом считается нарушение «закона», т. е. предписания, как акция непослушания. Сатана упомянут только в Книге Иова, но и здесь он не соперник и не враг бога, а его сотрудник. Бог и сатана вместе осуществляют жестокий эксперимент над беззащитным и невинным Иовом, а потом угрозами зажимают ему рот. Зато в Евангелии Христос отказывается от общения с дьяволом, говоря: «Отыди от меня, сатана!» Таким образом, оказывается, что смысл Ветхого и смысл Нового Заветов противоположны.

Но если так, то почему христианская церковь ввела Ветхий Завет в состав священных книг? Для решения этого вопроса необходимо обозреть расстановку сил в конце II в. и в III—IV вв.

Главным врагом юного христианского этноса был неоиудаизм Талмуда и Каббалы, но полемика христиан с иудеями велась на фактическом материале Библии. Обе стороны доказывали, что их учение ближе к древнему, а следовательно, и правильнее (о чем писал Юстин Философ в «Разговоре с Трифоном Иудеем»). По сути дела, обе стороны были не правы, ибо и христианство, и талмудизм были явлениями новыми, связанными с начальными фазами своих этногенезов. Однако аберрация близости заставляла и их обращаться к Писанию как к непререкаемому аргументу. А коль скоро так, то это Писание надлежало изучать.

В III в. в игру вступил новый партнер — манихейство. Манихейская концепция по сути атеистична, т. е. на место личного бога и дьявола она ставит стихии «света» и «мрака», в результате борьбы которых возник и существует материальный мир. Но отношение к миру у манихеев и христиан было противоположным. Манихеи считали материальный мир (биосферу) злом, а его создателя — злым демоном. В противоположность христианству «творящий свет» (Божественную энергию) они считали мраком, а «мрак» (бездну или вакуум) — светом. Для борьбы с культурой и с самой биосферой[164] этого было вполне достаточно.

Тогда в 180—190 гг. христианская мысль для оказания сопротивления атеистическим антисистемам гностицизма приняла на вооружение Ветхий Завет в варианте «семидесяти толковников», сделанный еще во II в. до н. э. Этот «завет» был во II в. н. э. «ветхим» не только для христиан, но и для самих иудеев, подавляющее большинство которых приняло Талмуд, практически вытеснивший религиозные представления древности.

А в конце III в. жестокие гонения Диоклетиана и, с другой стороны, пропаганда манихейства поставили перед церковью сложные задачи, более актуальные, чем борьба с древним иудейством. Более того, в иудейском предании хотели видеть союзника против общего врага, а в однобожии (генотеизме) — зачаток единобожия, как бы предчувствие христианства. Эта тенденция странным образом уживалась с развитием учения о Троице и Логосе, которое по своим философским истокам восходило к неоплатонизму, столь же враждебному гностицизму, как и церковное христианство.

Для своего времени такая позиция была целесообразна. Поэтому не надо осуждать апологетов III в. и «отцов церкви» IV в. за благосклонное отношение к историческим пассажам и поэтическим шедеврам греческого перевода Библии. Эти блестящие филологи и философы не могли даже вообразить, что через тысячу лет наступит время, когда найдутся люди, желающие воскресить побивание камнями пророков, принесение в жертву вместо себя невинных животных, убийство или «отстрел» иноплеменников и учение о предопределении, снимающее с человека моральную ответственность за любые преступления. Все перечисленное, бытующее в цивилизованном мире, связывается с ветхозаветным мировоззрением, но в V—VIII вв. такого безобразия ни один ученый муж не признавал.

Безобразия принимали другой облик. Это и станет предметом нашего внимания.

22. Еще одна «Столетняя война»

Столетней называют войну Франции с Англией (1339—1449), но столь же долгой и еще более ожесточенной была серия восстаний в Аравии и Сирии при высокой степени пассионарности византийского этноса и окончательном исчезновении эллинизма. Эти эксцессы были продолжением друг друга и тянулись 110 лет — с 517 по 627 г.

«Два меча нельзя вложить в одни ножны», — гласит старинная персидская пословица. Евреи и христиане были равно пассионарны. Описанная выше несовместимость проявлялась не только в философии, но и в настроениях народных масс. Еврейское население Южной Палестины было уничтожено при подавлении восстания Бар-Кохбы, но в Самарии оно уцелело, так как самаритяне не принимали участия в еврейском движении. Евреи тогда не считали самаритян за «своих».

Однако по отношению к греческому населению Сирии и Палестины евреи и самаритяне были единодушны. Они не хотели, чтобы греки жили в Палестине и чтобы константинопольское правительство собирало налоги, а легионеры пасли на священной земле нечистых животных — свиней.