Олег Ивик - Хазары Страница 23

Затем Бильге-каган повествует о том, как он объединил тюркские народы, завоевал огромные территории и обустроил свое государство:

Вперед — до тех земель, где солнечный рассвет,Направо — до земель полдневных, а затемНазад — до тех земель, где солнечный закат,Налево — до земель полночных, — вот тот мир,Где подданных моих не счесть: все племена,Народы все собрал, сплотил, устроил — я!{266}

Другая надпись той же эпохи объясняет временные неудачи тюрок тем, что они потеряли своего кагана:

Сказало Небо им: «Я хана вам дало —вы, хана потеряв, себя не сберегли»{267}.

Каган воплощал собой и сакральную, и государственную, и военную власть. У тюрок родоплеменная организация (бодун) и военно-административная (эль) дополняли друг друга. На одной из так называемых «Енисейских» стел написано, что хан (каган) «держал эль и возглавлял бодун»{268}.

Важнейшей задачей кагана были завоевательные войны и получение большой добычи, которая распределялась между войском. На стелах, посвященных тюркским каганам, совершенные ими походы и одержанные победы перечисляются как самые славные их деяния. Каган мог назначить полководца — шада, но это не снимало с него ответственности за ход военной кампании; очень часто он возглавлял войско сам.

Помимо добычи, захваченной во время набега, каган получал еще и подати с покоренных народов. Каланкатуаци писал о западно-тюркском кагане: «…Властитель севера усиливался благодаря насилию в пределах всей своей страны. Он навел страх и ужас повсюду. Назначил смотрителей над ремесленниками, владеющими мастерством добывания золота, плавки серебра, железа и меди, а также на торговых путях и рыбных промыслах великих рек Куры и Аракса. Всю дань он строго требовал от всех…»{269}

Для того чтобы обеспечивать верность наместников в удаленных частях огромной державы, тюрки внедрили у себя удельно-лествичную систему. По их законам не сын наследовал отцу, а младший брат — старшему и старший племянник — младшему дяде. Это обеспечивало кагана взрослыми родственниками, на которых он мог положиться (а заодно спасало престол от слишком юных и неопытных правителей). В противном случае любой из его братьев или племянников, не имеющих надежды на престол, мог возглавить смуту. А доверять кому-то из них войско или управление значительными территориями и вовсе было бы опасно (что, собственно, и наблюдалось у множества народов). У тюрок же младшие братья правителя не были заинтересованы в смуте и расколе государства — они знали, что рано или поздно оно им же и достанется в порядке очереди, поэтому каган мог спокойно поручить любому из них войско и отправить наместником к одному из подвластных племен{270}. Подобно высшей власти, самые значимые государственные должности у тюрок передавались по наследству.{271}

Инаугурация кагана у тюрок сопровождалась интересной процедурой. Н.Я. Бичурин, излагая сведения китайских источников, сообщает: «При возведении государя на престол, ближайшие важные сановники сажают его на войлок, и по солнцу кругом обносят девять раз. При каждом разе чиновники делают поклонение пред ним. По окончании поклонения сажают его на верховую лошадь, туго стягивают ему горло шелковою тканью, потом, ослабив ткань, немедленно спрашивают: сколько лет он может быть ханом?»{272}

Добавим, что ответ на этот вопрос, данный в полубессознательном состоянии, был для новоявленного владыки делом жизни и смерти. Как только он доживал до назначенного им самим срока, его убивали и заменяли новым правителем. Об этом, но уже применительно к хазарскому кагану сообщал арабский историк ал-Истахри. Правда, его сочинение датируется 930 годом, а мы говорим сейчас о ранней истории Хазарского каганата, но эта процедура была заимствована хазарами у тюрок и не претерпела заметных изменений. Ал-Истахри пишет о хазарах:

«Когда они желают поставить кого-нибудь этим хаканом, то приводят его и начинают душить шелковым шнуром. Когда он уже близок к тому, чтобы испустить дух, говорят ему: “Как долго желаешь царствовать?” — он отвечает: “Столько-то и столько-то лет”. Если он раньше умрет (то его счастье), а если нет, то его убивают по достижении назначенного числа лет царствования»{273}.

Подданные кагана

Религиозные и бытовые обычаи древних тюрок, подробно освещенные современными им китайскими авторами, описывает Бичурин. Правда, надо иметь в виду, что китайцы находились с тюрками в состоянии непрерывных войн, поэтому не всю сообщаемую ими информацию стоит принимать буквально. Так, когда они говорят, что у тюрок «мало честности и стыда», что они «не знают ни приличия, ни справедливости, подобно древним хунну» и «по природе люты, безжалостливы» — эти категорические утверждения можно оставить на совести жителей Поднебесной. Но рассказы о конкретных обычаях и традициях, безусловно, более объективны. Интересно описание погребального обряда:

«Тело покойника полагают в палатке. Сыновья, внуки и родственники обоего пола закалают лошадей и овец и, разложив перед палаткою, приносят в жертву; семь раз объезжают вкруг палатки на верховых лошадях, потом пред входом в палатку ножом надрезывают себе лицо и производят плач; кровь и слезы совокупно льются. Таким образом поступают семь раз и оканчивают. Потом в избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и веши, которые он употреблял, вместе с покойником сожигают: собирают пепел и зарывают в определенное время года в могилу. Умершего весною и летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет желтеть или опадать; умершего осенью или зимою хоронят, когда цветы начинают развертываться. В день похорон, так же как и в день кончины, родные предлагают жертву, скачут на лошадях и надрезывают лицо. В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи»{274}.

Этот обряд достаточно близок к тюркскому погребальному обряду, реконструированному А.В. Комаром, с тем различием, что по Бичурину останки и веши покойного сжигаются в одном и том же месте, а не в разных.

Кроме того, Бичурин сообщает, что у тюрок был принят левиратный брак: они «по смерти отца, старших братьев и дядей по отце женятся на мачехах, невестках и тетках». «Постоянного местопребывания» у тюрок не было, но кочевали они в пределах своего, отведенного каждому участка земли. Они злоупотребляли хмельным кобыльим кумысом, любили играть в волан и «хюпу» (авторы настоящей книги так и не смогли выяснить, что же это такое) и пели песни, «стоя лицом друг к другу». Смерть от болезни считалась у них постыдной, в отличие от смерти на поле боя{275}.

Все это — сведения о нравах тюрок, которые обитали на границах Поднебесной или в ней самой (напомним, что Восточно-Тюркский каганат попал под власть Китая, а Западно-Тюркский был им частично оккупирован), но по ним можно в общих чертах представить себе быт и нравы тюркютов раннего Хазарского каганата.

Бичурин сообщает, что в целом обычаи тюрок схожи с хуннскими. В Хазарии были и народы, которые, возможно, имели к хунну более близкое отношение, — те, кто осел на берегах Каспия со времен гуннского нашествия и кого называли хазарами еще до пришествия тюркютов (по крайне мере до появления изгнанников рода Ашина, если таковое имело место). Об их обычаях довольно подробно рассказал Мовсес Каланкатуаци.

Историк пишет, что после взятия хазарами Тбилиси, «северный лев рыкающий» Джебу-хакан оставил войско под началом своего «львенка хищного» Шата{276} и велел ему двинуться на Алуанк, но наказал не разорять страну, «если вельможи и правители страны выйдут навстречу сыну моему и добровольно отдадут свою страну мне в повиновение». Шат приступил к военным действиям, и тогда жители Алуанка собрали богатые дары и направили в ставку хазар посольство под предводительством своего католикоса. Послы прибыли к шатру хазарского вождя как раз во время обеда и застали, с их точки зрения, весьма малопривлекательное зрелище.

«В то время, когда они прибыли туда, в стане [Шата] перед ним находились вельможи и нахарары. И видели мы, как они сидели там [в шатре], поджав ноги под себя, как тяжело навьюченные верблюды. Перед каждым из них стоял таз, полный мяса нечистых животных, а рядом — миски с соленой водой, куда они макали [мясо] и ели. [Перед ним стояли также] серебряные, позолоченные чаши и сосуды чеканной работы, награбленные в [городе] Тбилиси. Были у них и кубки, изготовленные из рогов, и большие, продолговатые [ковши] деревянные, которыми они хлебали свою похлебку. Теми же грязными, немытыми, с застывшим на них жиром, ковшами и сосудами они жадно набирали и вливали в раздутые, как бурдюки, ненасытные брюха свои чистое вино или молоко верблюжье и кобылье, причем одной посудой пользовались по два-три человека. Не было ни виночерпиев перед ними, ни слуг позади, даже у царевича [их не было], кроме стражи, вооруженной копьями и щитами, зорко и внимательно охраняющей его шатер тесным рядом».