Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2 Страница 23

Сталин неизменно в фокус внимания ставит революционные, так сказать, наступательные аспекты ленинизма. Он подчеркивает решительность Ленина как теоретика и практика, его бескомпромиссный дух, последовательную непримиримость к проявлениям оппортунизма со стороны вождей II Интернационала. Гибкость Ленина как политика и тактика, его готовность отступить, когда это было нужно, остаются у Сталина за кадром или же проглядывают довольно смутно. Иными словами, основной акцент делается на тех чертах ленинизма, которые созвучны всему строю политического мышления самого Сталина.

В этом свете не кажется чистой случайностью то, что актуальные вопросы реализации новой экономической политики у Сталина оказываются как бы в тени: хотя он и касается их в связи с анализом ряда последних ленинских работ, все-таки они остаются на заднем плане. В изображении Сталина смена эпохи военного коммунизма НЭПом не предстает как поистине коренной пересмотр прежнего курса большевистского руководства. А ведь Ленин еще в 1921 году подчеркивал: «Мы рассчитывали, поднятые волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм сначала общеполитический, потом военный, мы рассчитывали осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие (как и общеполитические, как и военные) экономические задачи. Мы рассчитывали — или, может быть, вернее будет сказать, — мы предполагали без достаточного расчета — непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку»[77].

Сталин в работе «Об основах ленинизма» мало говорит об ошибках. Его внимание концентрируется на проблемах, в решении которых большевики проявили наибольшую активность и добились внушительных успехов. Удельный вес практических проблем, затрагиваемых Сталиным, довольно ограничен. Гораздо больше внимания он обращает на анализ империализма и его противоречий, причем пока еще высказывает на этот счет мысли и положения, которые ему в дальнейшем придется пересматривать или подвергать серьезной корректировке. В качестве сквозной темы, красной нитью проходящей через всю работу, звучит тема мировой революции. Причем здесь Сталин вносит кое-какие уточнения, не меняющие сути его принципиальной трактовки проблемы грядущей мировой революции: «Раньше принято было говорить о пролетарской революции в той или иной развитой стране, как об отдельной самодовлеющей величине, противопоставленной отдельному, национальному фронту капитала, как своему антиподу. Теперь эта точка зрения уже недостаточна. Теперь нужно говорить о мировой пролетарской революции, ибо отдельные национальные фронты капитала превратились в звенья единой цепи, называемой мировым фронтом империализма, которой должен быть противопоставлен общий фронт революционного движения всех стран»[78].

Вопрос о мировой революции и перспективах строительства социализма в одной, отдельно взятой стране, мною будет рассмотрен в специальном разделе, поэтому сейчас я оставляю в стороне эту проблему — одну из самых ключевых во всем теоретическом и практическом наследии Сталина. Здесь же я затрону еще несколько других проблем, раскрывающих особенности политического мышления и методологии самого Сталина. Так, при анализе диктатуры пролетариата Сталин сознательно смещает акцент на то, что эта диктатура есть не ограниченное законом и опирающееся на насилие господство пролетариата над буржуазией, пользующееся сочувствием и поддержкой трудящихся и эксплуатируемых масс. Отсюда вытекает и плохо замаскированное, мягко говоря, пренебрежение к созидательным сторонам такой диктатуры, а именно то, что она отнюдь не исчерпывается только насилием, но и включает в себя много элементов конструктивного взаимодействия и сотрудничества с другими классами, в том числе и с частью поверженного господствовавшего класса. Не надо большого воображения, чтобы понять: столь однолинейное и одностороннее понимание и толкование диктатуры пролетариата оказало колоссальное — и отнюдь не созидательное — воздействие на всю сумму сталинских политических воззрений и сталинскую практику последующих лет.

Бросается в глаза и явная недооценка и принижение методов парламентской борьбы. Сталин писал: «Разве история революционного движения не показывает, что парламентская борьба является лишь школой и подспорьем для организации внепарламентской борьбы пролетариата, что основные вопросы рабочего движения при капитализме решаются силой, непосредственной борьбой пролетарских масс, их общей забастовкой, их восстанием?»[79]. Взятое само по себе, в контексте тех исторических условий, это положение, очевидно, и было справедливым. Но, рассматривая проблему в более широкой исторической перспективе, а тем более в теоретическом аспекте, слишком однобоко и прямолинейно придавать парламентской борьбе второстепенное значение — было равносильно ее серьезной недооценке. Вообще Сталин чуть ли не с начала своей революционной деятельности проявлял нескрываемый скептицизм в отношении как парламентаризма в целом, так и парламентской борьбы, в частности. Это просматривается во всех его работах, а не только в данном труде.

Гораздо более содержательным и аргументированным предстает раздел о национальном вопросе. Здесь Сталин, хотя и не внес каких-либо принципиально новых идей и положений, тем не менее четко и с расстановкой нужных акцентов осветил основополагающие взгляды большевиков в национальном вопросе. Особенно ценным мне представляется то, что он как бы вернул из забытья глубокую по смыслу мысль Ф. Энгельса — «не может быть свободным народ, угнетающий другие народы»[80]. Через несколько десятилетий, когда после смерти Сталина углубился кризис в социалистическом лагере, эта формула превратилась в мощное оружие в руках тех сил, которые рассматривали свои страны как угнетенные Советским Союзом. Но это все будет еще впереди. В данном же случае возрождение формулы Энгельса было явлением важным со всех точек зрения.

Явно слабым местом работы «Об основах ленинизма» являются те пассажи, где автор пытался строить какие-то политические прогнозы. Видимо, он полагал, что без такого долгосрочного политического прогнозирования его труд будет выглядеть несколько ущербным, лишенным элементов дара провидения. А именно этому моменту большевики все время придавали исключительное значение, приписывая теории марксизма некие провиденциальные качества. И Сталин, размышляя о том, где «прорвется цепь» империалистического фронта, т. е. где произойдет революция в ближайшей перспективе, пришел к совершенно парадоксальному заключению. Здесь я позволю себе привести довольно обширную выдержку из его работы, характеризующую слабость Сталина как пророка будущих революционных потрясений (опять-таки на тот исторический отрезок времени!). «Где прорвётся цепь в ближайшем будущем? Опять-таки там, где она слабее. Не исключено, что цепь может прорваться, скажем, в Индии. Почему? Потому, что там имеется молодой боевой революционный пролетариат, у которого имеется такой союзник, как освободительное национальное движение, — несомненно большой и несомненно серьёзный союзник. Потому, что перед революцией стоит там такой, всем известный, противник, как чужеземный империализм, лишённый морального кредита и заслуживший общую ненависть угнетённых и эксплуатируемых масс Индии.

Вполне возможно также, что цепь может прорваться в Германии. Почему? Потому, что факторы, действующие, скажем, в Индии, начинают действовать и в Германии, при этом понятно, что громадная разница в уровне развития, существующая между Индией и Германией, не может не наложить своего отпечатка на ход и исход революции в Германии»[81].

Чтобы читателю была ясна вся некорректность данного политического прогноза, нужно напомнить, что именно в этот исторический отрезок времени на авансцену национально-освободительной борьбы выступал Китай, а отнюдь не Индия, где, хотя и происходили массовые выступления против английского колониализма, но их характер был отнюдь не боевой. А скорее окрашенный в цвета учения Ганди о ненасильственном сопротивлении. В такой обстановке прогнозировать взрыв революции и даже ее победу в Индии было равносильно благому, но несбыточному пожеланию.

Еще меньше оснований имелось рассматривать Германию в качестве такого слабого звена в цепи империализм. Очевидно, Сталин, как и партия большевиков в целом, еще находились под эйфорическими парами революционных выступлений в Германии осенью 1923 года. Поражение этих выступлений они рассматривали как некий временной перерыв в общей динамике развития революционного процесса в этой стране. А действительное положение там характеризовалось совершенно иными тенденциями развития. Словом, Сталин в этой своей работе не обнаружил столь желанные для него и столь ценимые в большевистских верхах качества политического провидца. Хотя в виде не оправдания, а объяснения, нужно сказать, что это были фактически его первые шаги на данном поприще.