Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи Страница 23

Если моральное и политическое положение Италии делало затруднительным примирение между Суллой и демократической партией, то борьба интересов скоро сделала его совершенно невозможным. Всадники, эта богатая буржуазия, из которой составлялся цвет азиатских ростовщиков, кончили тем, что сделались столь могущественными при демократическом правительстве, какими были и при предшествующих, за исключением некоторых моментов, когда общая ненависть против них охватывала все государство и все партии. Но италийская плутократия не замедлила выступить против Суллы, несмотря на то, что он снова завоевал Азию; силой обстоятельств он был принужден нарушить некоторые из их интересов. Так как нашествие Митридата принесло триумф социальной революции и кассацию долгов, то было естественно, что при восстановлении римского авторитета последует реакция богатых классов. Но Сулла старался умерить эту реакцию; он утвердил юридическую силу договоров, заключенных между частными лицами, восстановил прежний законный порядок долгов и доверенностей; но он уничтожил сдачу на откуп десятины с земли, установленную Гаем Гракхом, и определил, что налоги будут собираться самой провинцией.

Азия слишком обеднела благодаря финансовой эксплуатации, революции и войне; и Сулла, который, подобно всем разоренным знатным, ненавидел финансистов и, освободив провинцию от самых ужасных из ее эксплуататоров, хотел помочь ей уплатить наложенный на нее выкуп, чрезвычайную контрибуцию в двадцать тысяч талантов, и подати, не уплаченные за пять лет. Но получив средство поддержать огромными подарками верность легионов,[252] он оттолкнул от себя богатых италийских финансистов, многие из которых были откупщиками азиатской десятины и надеялись снова сделаться ими после усмирения провинции. Долгие переговоры не привели ни к чему, хотя Сулла, всегда благоразумный, промедлил весь 84 г. и, наконец, в начале 83 г., оставив в Азии два легиона Фимбрии, принужден был двинуться в обратный путь, чтобы объявить войну демократической партии, старавшейся закрыть перед ним ворота Италии. Он вез в Италию сокровище, более драгоценное, чем золото Митридата и добыча из греческих храмов: сочинения Аристотеля, которые он похитил в Афинах, в библиотеке Апелликона.

Было бы невозможно в этом кратком обзоре подробно изложить историю междоусобной войны. Достаточно отметить, что самым существенным ее фактом был следующий: Сулла, до сих пор не бывший сторонником никакой партии, кончил тем, что против своей воли сделался борцом крайних консерваторов. По его приезде остатки консервативной партии обеспокоились; они бросились к нему как к давно ожидаемому спасителю, стараясь привлечь его на служение своим интересам, несколько молодых людей имели смелость действовать таким образом до конца: Гней Помпей, сын консула 89 г., принадлежавший к очень знатной и богатой фамилии, набрал небольшую армию в Пицене; Марк Лициний Красс, другой молодой человек знатной фамилии, у которого революция погубила брата, и Метелл Пий, сын Метелла Нумидийского, сделали то же самое. Однако Сулла решил не позволять этой партии увлечь себя; он старался успокоить италиков, объявляя, что не произведет крупных перемен в эмансипации Италии; он соглашался еще вступить в переговоры с народной партией и выбрал посредником сенат. Это было тщетно. Вожди народной партии, которые, за исключением Сертория, не были людьми выдающимися, слишком не доверяли ему и надеялись покончить с этой маленькой армией при помощи Италии; своей неоткровенной политикой они сделали невозможным всякое соглашение или союз. Наконец, Сулла решился принять предложения консерваторов; он поручил важные посты Гнею Помпею, Марку Крассу и Метеллу и начал войну как борец изгнанников и контрреволюции. Действуя с обычной смелостью, он в короткий срок успел укротить железом и золотом хаос, царивший в этом обществе, где революция, явившаяся после долгого социального разложения, разрушила все моральные связи между людьми. Рассыпая золото, от отвлек от демократической партии громадное число легионов и людей; он лишил мужества тех, которые сопротивлялись подкупу, и, одерживая блестящие победы над всеми вождями демократической партии, избивал их одного за другим. Один только Серторий успел спастись в Испании. Таким образом, Сулла опрокинул революционное правительство и остался господином Италии во главе своей армии, на развалинах народной партии, рядом с бессильным сенатом.

И тогда этот гордый сибарит, холодный, бесчувственный, раздраженный ужасной борьбой, в которой он едва не погиб, презирающий весь род людской, — сделался палачом. Он не позволил обмануть себя знаками поклонения, предметом которого он сделался после своей победы: он понимал, что те же самые консерваторы, которым его победы были так полезны и которых, впрочем, он презирал так же, как их врагов, упрекают его за дарданский мир, за смерть Фимбрии, за гражданскую войну и выдадут его демократической партии, если он не установит такого порядка, при котором никто не осмелится возвращаться к тому, что он совершил в Италии и на Востоке.

Он задумал потребовать себе диктатуру, право над жизнью и смертью граждан на неопределенное время и полную власть для реформирования государственного строя. Он легко получил от сената, лишенного с этих пор всякого авторитета, утверждение legis Valeriae, назначавшего его диктатором. Вооруженный таким образом, он уничтожил большое количество — говорят, 5000 — тех, кто в предшествующем поколении содействовал демократическому движению; он преследовал их семейства, разорял конфискациями, разрывал браки, заключенные между их родственниками, оставшимися в живых, и влиятельными фамилиями; он постановил, что сыновья казненных не могут занимать никакой государственной должности, и карал целые города, отягощая их штрафами, разрушая их укрепления, конфискуя часть общественной и частной территории, чтобы разделить ее затем между своими солдатами, селившимися в качестве колонистов как бы на неприятельской территории. В этом преследовании ни для кого не было ни выбора, ни исключения, ни пощады, ни уважения: его враги слишком ненавидели и преследовали его самого. Сулла торопился снова вернуться к своему досугу и своим удовольствиям и быстро хотел это окончить. Две тысячи семьсот всадников и около сотни сенаторов были казнены; все те, кто каким бы то ни было образом оскорбил консервативную партию, ее предрассудки и интересы, рисковали искупить свое преступление смертной казнью. К несчастью, в стране, разоренной беспорядком социального разложения, продолжавшегося уже тридцать лет, эта политическая реакция скоро выродилась в беспорядочный грабеж.

Вокруг Суллы быстро образовалась разнородная банда авантюристов, которые в заразительном безумии грабежа теряли всякую совесть, всякий стыд, всякое чувство чести. В числе их были рабы, свободные люди, плебеи, бедные знатные, как Луций Домиций Агенобарб, и знатные уже разбогатевшие, как Марк Красс, которые вместе грабили огромные богатства, покупая за ничто или за очень низкую цену имения казненных. Сулла ничего не мог сделать, чтобы опустить бич, которым он взмахнул; впрочем, он вовсе и не хотел этого. Холодный и неумолимый после победы, как и в опасности, он, казалось, мстил за свое величие, презирая одновременно консерваторов и народную партию, богатых и бедных, римлян и италиков, знатных, финансистов, плебеев, одинаково трепетавших от страха перед ним. Он безразлично принимал в своем блестящем дворце знаки почтения самых выдающихся личностей Рима, с ненавистью в сердце являвшихся униженно приветствовать господина жизни и смерти; равнодушно он смотрел, как все, что только было знатного, знаменитого и элегантного в Риме, молодые и старые представители знатных фамилий, красивейшие дамы из аристократии оспаривали друг у друга приглашения на его пышные обеды, где он сидел на троне, как царь, среди любимых певцов, занятый только пищей и питьем, не заботясь даже знать имена своих бесчисленных гостей.[253]

Равнодушно предоставлял он всей толпе честолюбцев, скупцов, преступников тесниться в своем атрии и легко получать, пользуясь его беззаботностью, рабов, земли и дома казненных, прощение маловажных преступников, обвинение невиновных, навлекших на себя ненависть по личным мотивам или благодаря их богатству. Родственные и дружественные связи, самые невинные действия, совершенные во время революции, могли стать виной и уголовным преступлением благодаря трусости, ненависти и жадности доносчиков. Много людей было разорено; многие бежали к варварам, в Испанию, в Мавританию, к Митридату. Те, кто не мог воспользоваться покровительством какого-нибудь могущественного друга Суллы, жили в постоянном трепете. Сын того Гая Юлия Цезаря, на сестре которого был женат Марий и который умер в Пизе от апоплексии несколько лет тому назад, подвергся большой опасности. Молодой человек, к своей вине быть племянником Мария присоединивший ошибку женитьбы на дочери Цинны, получил от Суллы приказ развестись с прекрасной Корнелией; но так как он был очень страстен и горячо любил свою молодую супругу, ради которой отказался от богатой наследницы Коссутии, то он не захотел уступить. Он предпочел увидать конфискацию приданого своей жены и отцовского наследства, покинуть Рим и подвергнуться даже риску осуждения. Несколько времени спустя, благодаря вмешательству родных, Сулла простил его.[254]