Акияма Хироси - Особый отряд 731 Страница 23

Тюремное помещение делилось коридором на две части. Западная сторона называлась секцией «ро», а восточная — секцией «ха». «Бревнам», содержащимся в них, давали номер с соответствующей литерой «ха» или «ро»[15]. Я вошел в одну из камер секции «ро» на первом этаже.

Раздалась команда выносить трупы.

Часть рабочих работала в перчатках. У нас их не было. Приходилось за все браться голыми руками. При прикосновении к трупу у меня мурашки пробегали по телу.

Судя по внешнему виду упитанных тел, заключенные обладали крепким здоровьем и не были похожи на умерших от болезни. Порой мне казалось, что некоторые из них были еще живыми и могли схватить за руку. Картина была ужасная, но мне ничего не оставалось делать, как действовать решительно.

Я стал вытаскивать трупы во двор и складывать их у огня. Другие сбрасывали их в яму и обливали нефтью. Несколько десятков трупов, сваленных в кучу, горело, распространяя ужасный запах.

В этой кошмарной операции участвовало около двухсот человек. Все были одеты в рабочую форму цвета хаки, и я не знал, кто возглавлял нас. Да и выяснять было некогда.

Постепенно я почти успокоился и стал думать о том, как, бы облегчить свою работу. Я пробовал таскать тяжелые мертвые тела то за ноги, то за голову. Непривычное занятие скоро вымотало все силы. Промокший до нитки от дождя и пота, у огня я немного обсыхал и согревался, но стоило отойти, как начинался озноб.

Чтобы не оставалось живых свидетелей, которые могли бы рассказать о существовании необычной тюрьмы, заключенных умерщвляли цианистым калием, отравив им пищу. А тех, кто, предчувствуя беду, не принял в тот день пищи, расстреливали из пулеметов через окошки в дверях для передачи пищи. Раненых потом добивали из пистолетов.

Постепенно весь первый этаж был очищен от трупов. До подхода советских войск нам предстояло уничтожить трупы, разрушить тюрьму и укрыться в безопасном месте. Поэтому нас ни на минуту не покидала мысль о том, что мы не можем считать себя в безопасности, пока останется несожженным хоть один труп. Много трупов было еще на втором этаже. Вечером началась уборка второго этажа. Мы подносили трупы к лестничной клетке и сбрасывали вниз.

Скоро стало очевидным, что сжечь все трупы в восьми ямах невозможно. Не успевала сгореть одна партия трупов на дне ямы, как на нее сбрасывали другую. Если бы трупы сгорали полностью, то хватило бы места для всех, но нас торопили. К семи часам вечера все восемь ям были заполнены пеплом и костями с остатками несгоревшего мяса, но у ям оставались еще груды мертвых тел.

— Просчитались… Что же делать? Не вырыть ли ямы за оградой? Успеем ли? — переговаривалось между собой начальство. К командованию был направлен посыльный, чтобы доложить о возникшем затруднении. Некоторые предлагали на рытье ям использовать саперов. Но командование не хотело, чтобы саперы, которые жили в казармах по соседству с нами, знали о том, что произошло в тюрьме. Кроме того, трупы за оградой могли увидеть китайцы, использовавшиеся на тяжелых работах. Время шло, и нужно было что-то предпринять. Вскоре был отдан приказ носить воду, чтобы гасить огонь в ямах.

Мы начали по цепочке передавать ведра с водой и заливать пламя. Сначала горящая нефть вспыхнула еще сильнее, но затем огонь постепенно ослаб. Двор погрузился в полумрак. Когда огонь полностью погас, мы начали извлекать трупы из ям. Полностью сгоревшие трупы рассыпались, и мы выбрасывали пепел и кости лопатами и вилами. Но большинство трупов сгорело лишь частично. Обезображенные огнем, они до некоторой степени сохраняли форму: можно было различить туловище, голову, конечности. Мы пытались поддевать отдельные части вилами, но вилы не задерживались в сгоревшем мясе, и поддетые куски падали обратно в яму. Поэтому ничего не оставалось делать, как вытаскивать их руками. Но и руками было работать очень трудно. Вздувшееся и, казалось, упругое человеческое мясо в руках расползалось, как размокшее мыло, и проскальзывало между пальцев. Кроме того, поскольку трупы сжигались наваленными друг на друга как попало, их трудно было вытаскивать даже руками.

Ничего не оставалось, как, стиснув зубы, погружать руки в жирное месиво и выбрасывать наверх. Нам, привыкшим к трупам, уже не действовали на нервы ни вид обожженных костей, ни удручающий запах, однако полуобгоревшие части человеческих тел и внутренности то и дело заставляли содрогаться от ужаса. Особенно страшно было, когда попадались головы с частью сохранившегося лица. Нечаянно схватившись за такую голову, черную с одной стороны и как бы еще живую с другой, с которой смотрели еще не потерявшие своего блеска глаза, я чувствовал себя парализованным духом мести, веявшим от этих глаз.

Казалось, не будет конца изнурительной работе. На лицах людей, занятых ею, уже невозможно было прочесть обычного человеческого выражения. Я, совершенно обессилев, еле двигал руками и, подобно безумному, не чувствовал, как от жара у меня на голове иногда загорались волосы.

Дождь продолжал лить как из ведра. Скоро во двор въехало несколько грузовиков. Подвезли дробилки для измельчения костей. Теперь над извлеченными из ям остатками трупов стали проделывать новую операцию. Отдельные части с силой ударяли о землю, били по ним лопатами, чтобы отделить мясо от костей. Мясо снова бросали в ямы, обливали нефтью и поджигали. Кости закладывали в дробилку, где они размельчались, затем их насыпали в грузовики и вывозили за ограду. Уже темнело, но работы было очень много. Повсюду валялись кости и окровавленные куски мяса.

Скоро установили прожекторы, и работа продолжалась.

Когда один из грузовиков, возвращаясь из очередного рейса, проезжал мимо, из кузова выпрыгнул человек и хлопнул меня по плечу. Это был Хаясида. Мы молча посмотрели друг на друга. Хаясида кивком головы показал на автомашину, как бы спрашивая, не хочу ли я прокатиться с ним. Я согласился. Взявшись за лопаты, мы загрузили машину измельченными костями, похожими на мелкую угольную крошку, и сели в нее.

— Во всяком случае, эта работа лучше, — сказал Хаясида.

Размокшая от дождя земля превращалась под колесами в месиво, и из-под машины фонтаном вылетала жидкая грязь. Выехав за ворота, машина пошла по траве. Вокруг расстилалась ровная степь, и лишь местами попадались балочки, заполненные водой. Кости сбрасывали в эти балки. Но здесь могли их обнаружить. Чтобы не подумали потом, что это человеческие кости, их заваливали остатками сожженных трупов лошадей и других подопытных животных, поверху разбрасывали их головы, ноги и пр.

Работа закончилась глубокой ночью.

Мы вошли в опустевшую комнату, когда нас отпустили на полчаса для ужина. Несмотря на пустой желудок, из-за неприятного запаха, пропитавшего нас до самых костей, и пересохшего горла нам не удалось проглотить ни куска. В изнеможении мы бросились на койки. Никто не проронил ни слова. Каждому было выдано по бутылке кисловатого напитка, приготовленного из молока. Мы с жадностью выпили прохладную влагу и почувствовали некоторое облегчение.

Крепки тюремные стены

После небольшого отдыха началось разрушение тюрьмы. Получив зубила и молотки, мы разошлись по камерам. Я направился в камеру секции «ро» на первом этаже. Камеры и коридоры были забрызганы кровью и перепачканы рвотой и испражнениями узников, еще утром бившихся здесь в агонии. Но я, не обращая на это внимания, смело садился на пол где придется, так как моя одежда и тело все равно были грязны от крови, мяса и сажи, и принимался за работу.

Камера площадью около десяти квадратных метров имела двойную железную дверь и одно окошко — длинную узкую щель с железной решеткой. Пол был земляной. На небольшом возвышении, почти у входа, лежала рогожа вместо постели, в углу виднелась параша. Стены серого цвета были ребристые, как меха растянутой гармони. На них пестрели многочисленные надписи на китайском и русском языках, которые мне с трудом перевел вольнонаемный из секции Такаги. Смысл надписей был примерно следующий: «Где я нахожусь: на земле или в аду?» — «Что намерены делать со мной?» — «Японская армия мучает невинных людей, мы ее проклинаем, она непременно будет уничтожена». На мой вопрос, чем сделаны надписи, вольнонаемный ответил, что они были нацарапаны, вероятно, ложками, так как другого орудия у заключенных быть не могло.

Я обратил внимание еще на одно странное обстоятельство — на пустые коробки от сигарет, которые были приклеены зернами риса к стене на уровне груди. Коробки хорошо держались и, видимо, использовались как вешалки для одежды.

Заключенному выдавалась одна пачка сигарет на три дня. Трудно себе представить, чтобы пустые коробки можно было использовать для такой цели. Я невольно подумал о жизни заключенных в заточении и о той изобретательности, которую они проявили в рамках дозволенного. Коробки держались настолько прочно, что мне с большим усилием удалось оторвать одну из них.